Читать книгу Принцип неопределённости. роман - Андрей Марковский - Страница 3

Какое-то время спустя Кирилл очнулся и обнаружил, что всё так же сидит с телефонной трубкой за столом в кухне, он будто спал сидя, не закрывая глаз. Шум дождя за окном поутих, мелкие капли оставляли редкие отметины на лужах. Подумалось сквозь дрёму: надо шевелиться, хоть чуть-чуть разогнать кровь. Уборку что ли сделать – окинул он взглядом запущенное пространство кухни, заляпанные пальцами панели шкафов, забрызганный жиром кафель возле плиты, сбившаяся к плинтусам клубками пыль, – но вместо этого заполнил посудой и включил посудомойку. «Пойду-ка я лучше в магазин прокачусь, всё равно нужно закупаться на следующую неделю. Ванька уже почти взрослый, нормально справляется с домашним хозяйством, хлеб-молоко и прочую мелочь покупает сам, когда надо. А вот глобально – надо бы запастись. Пока езжу, с работы обязательно кто-нибудь позвонит, уж привыкли, чуть что – сразу мне. Приучил, сам приучил», – предательски промелькнула давно известная ему истина.

Он нацепил на себя свою дежурную одежду – джинсы и рубашку навыпуск, – в которой ходил практически ежедневно, не обращая внимания на праздники и выходные, спустился во двор, сел в машину и запустил двигатель. Он стоял с полной тележкой в очереди около кассы, когда сбоку в него с грохотом въехала другая тележка с продуктами.

– Здорово, Кей-Кей! – кто-то окликнул его давно забытым студенческим прозвищем.

Оказалось, столкновение устроил его старинный друг Саша, которого иначе, как Шуркой, не звали. Шурка – его самый первый институтский знакомый, ставший близким другом. Притом он вообще был первым коренным питерским, с кем Кирилл познакомился на первом же вступительном экзамене, – они оказались соседями на сочинении и проверяли писанину друг друга на ошибки. Потом вместе учились, вместе ездили на картошку, однажды в стройотряд. Когда завертелась музыка, их институтский ансамбль, Шура стал самым ярым поклонником и биографом, знал все варианты песен, хранил все записи. Иногда мотался с ребятами по концертам в разные города. Они обнялись, искренне обрадовавшись друг другу. Шурка от избытка чувств норовил ещё и поцеловать Киру, что в глазах окружающих должно было выглядеть вопиющим, запрещённым Госдумой гейством.

– Шурка, привет, лысый чёрт! Когда мы с тобой последний раз виделись, весной? Ты как? Переделал все свои дела?

– Всё нормально. Обошлось. Дочке свадьбу в июне отгуляли. Ты же не соизволил явиться, так я тебе напоминаю. – Шура женился рано, ещё студентом, так что дочери его было уже… Кирилл, к своему стыду, точно не помнил, какого именно она возраста.

– Ну не укоряй лишний раз, я никак не мог! Прости гада! Сколько ей уже?

– Двадцать три. С половиной.

– Совсем взрослая деваха. А зятёк тебе как, ничего хоть парень?

– Да вроде ничего, разберутся. Он постарше, так что мозги кое-какие уже есть, а понтов лишних нет, что хорошо. Слушай, на ходу не поговоришь, к тому же за тобой должок со свадьбы. Какие у тебя сегодня планы?

– Ничего особенного. Работа – это как всегда. Ещё обещал младшей зоопарк, но погода сам видишь какая.

– К чёрту работу по выходным! Давай метнёмся ко мне, продукты Лильке оставлю, машину брошу – и на твоей к тебе. Не против?

– Давай, – не совсем искренне согласился с предложением друга Кирилл. Шуркино предложение явно означало совместную выпивку, а выпивать не хотелось. Но и отказаться показалось ему неприличным.

– Закуски у нас полно, две телеги. Сейчас я быстро сбегаю и бутылку возьму, пока ты в очереди стоишь. Нашей. Какую? Ноль-семь?

– Нет, бери поллитровку. Мне – сто грамм, остальное тебе. Я чего-то неважно себя чувствую.

– Ну так вот, как раз полечишься.

– Универсальное лекарство сегодня не поможет, поломка не та.

– Замётано. Может, тогда клей прихватить или паяльник?

– Зачем клей?

– Тебя починим заодно. Что у тебя сломалось?

Смех во все времена действовал исцеляюще, Кира немедленно приободрился. Машин по случаю субботы сегодня на дорогах мало и пробки не возникали, через полчаса друзья уже входили в квартиру Кирилла на Васильевском острове.

– Шура, ты проходи лучше сразу на кухню, а то у меня в квартире бардак. Видимо, приближаюсь к такому возрасту, когда не ты находишь место вещам, а когда они сами находят себе место. Я сейчас руки сполосну и быстро покрошу, чего мы на закусь накупили.

– Женщину тебе надо, она быстро порядок наведёт. Они это умеют – сроду ничего не найдёшь после их уборки, – засмеялся Шурка. – Ты не суетись, сегодня спешить некуда. Как ты думаешь, водку в морозильник засунуть или просто в холодильник положить?

– Давай в морозилку.

– Сначала по чуточке нальём, для аппетита.

– Тёплая же, противная!

– Я гляжу, у тебя «Кола» в холодильнике стоит, давай первую по-молодежному разбавим, а? И похолоднее станет. Ну, за встречу! … Фу ты… Порядочная гадость получается! Что, сейчас так и пьют?

– Пьют, Шура. Мучаются и пьют. Пьют и мучаются. Всё подряд пьют. Не только тёплую водку без закуски. Страна такая.

– В наше время, помнишь, когда «Пепси» удавалось купить, мы ею запивали, но никогда не смешивали, – вспомнил студенчество Шурка. – Мы тогда были просвещённые, даже в советском кино показывали, что нельзя портвейн с водкой мешать. «А он говорит: коктейль-коктейль», – друг повторил фразу из старого кино, попытавшись сымитировать голос артиста Леонова.

– Молодёжь сейчас и вискарь, и коньяк с колой мешают, типа «по-американски». И новомодного пива ты наверняка не пил никогда в жизни, по триста-четыреста рублей за бутылку.

– Это что за пиво такое? Дороже водки? С коноплёй, что ли? Чего можно в пиво для кайфа насовать за такие деньги?

– Без конопли. Обычное пиво. Или не совсем обычное, делается вручную, этакое ремесленничество. Вообще-то про пиво нужен отдельный разговор, длинный. И не со мной, я сам в этом не очень-то разбираюсь. Кстати, даже не знаю, надо ли нам в этом разбираться. Во всём ведь не разберёшься? Вот вино, к примеру, тоже есть всякое, коллекционное вообще невообразимых денег стоит. Я как-то один раз бутылку такого вина вот этими руками держал, – протянул он к Шурке, словно для доказательства, свои ладони. – И даже попробовать дали: французское «Барон Ротшильд» за шесть с чем-то тысяч. Но ни черта не понял.

– Шесть тысяч – это разве дорого? Я сегодня в магазине какой-то коньяк за полтинник с чем-то видел.

– Ты не понял, Шура. Шесть тысяч евро бутылка. Евро! Мне когда сказали – я как раз в руках её в тот момент держал, – так боялся выронить, аж испариной прошибло. А винцо так себе, кислятина, как в старые времена грузинское «Эрети». Пахнет правда получше, ароматное.

– Евро? Ёперный театр! Развели против Америки истерику, а у самих дома в Америке, счета в Америке. Машины с дигателем от самосвала и дома размером с нашу среднюю школу. Только у американцев бизнес главней всего, работа. А у нас горбатиться вовсе не надо, само всё с неба падает, то есть из бюджета. Зато они, блин, русские! У них особенная гордость и патриотизм. В стране всё отлично, можно винцо в четверть мульта за бутылку попивать. Тебе где такое винцо дали поносить? Ты что, с дочкой олигарха познакомился?

– Не, это был вполне рядовой саммит. Газовики, нефтяники, в общем, обычные миллионеры. Не этого я полёта птичка. «Я всего лишь ограбил нищего, чтобы воспользоваться его медяками», – процитировал Кирилл слова американского классика, вспомнил, как нелегально оказался на этом газпромовском сборище, улыбнулся, и не стал рассказывать другу подробностей. – Туда я вообще-то случайно попал с одним знакомым. Давай тащи лучше нашу бутылку из холодильника, поди остыла уже.

Друзья звякнули «за здоровье» рюмками с не успевшей остыть водкой, которая оттого сильно отдавала ординарным спиртом. Выпив, Шурик поморщился, быстро отправил в рот огурчик с куском мяса, и, не закончив жевать, попытался развить свою незаконченную мысль, подняв руку с убедительно указующим пальцем.

– Вот в наше время…

– Ладно, не начинай, – перебил его Кирилл. – Не то мне покажется, что мы с тобой уже невесть какие старики, будем сейчас ворчать, как всё плохо, какая нехорошая молодежь и всё такое прочее. «Не то что в наше время» … Родители, помню, именно так нам говорили. А мы – ничего, выросли как-то, и нормальные вроде. С виду… И страна не очень-то обращает внимание на правителей своих, как-то живёт им вопреки.

– Это конечно, – с лёгкостью согласился Шурка. Однако продолжил то, о чём хотел сказать, и разошёлся. – Наши буржуи всё себе устроили, как им выгодно. Вообще всё! Сейчас власть денег. Всех купили, и ментов, и судей, и политиков. Но ведь не только это! В наше время девчонки с тринадцати лет не курили. И не пили всякую дрянь, и не трахались. Дети ещё, а чего уже вытворяют! В этом кто виноват, разве мы?

– Это дуры курят. Дуры спят с кем попало. Дураки пьют и травятся. Твоя дочка не курит, образование получила, замуж вышла. Зять твой не алкаш. Им ведь не правители помогали? Я так подозреваю – дочке своей ты помог и Лилька. Родители твоего зятька тоже, судя по всему, нормальные люди. … А насчёт выпивки. Мы когда с тобой познакомились, тебе восемнадцать было, мне на полгода меньше, спиртное только с двух до семи продавали, да ещё в давке горбачёвского «полусухого закона». И всё равно мы в общаге за знакомство вовсе не чай пили, а портвейн; как сейчас помню, сразу после вручения студенческих, в самом конце августа. Начало новой жизни! Первый курс, вольница!

– Совсем недавно ведь было, если вдуматься, – погрустнел Шурка. – Портвейн тот я хорошо помню – гамыра страшная, «Три семёрки», сейчас такую дрянь в бутылки не льют, а советские вожди народ травили – и ничего.

– Вот-вот. Правители, они всегда одинаковые.

– Да. Все наши правители были козлами. Во все времена. Некуда бедному крестьянину податься. Красные пришли – грабят, белые пришли – ещё хуже грабят.

– Их не переделать, – поддакнул Кира и решил резко сменить тему. – Зато я хорошо помню, как ты меня потом в гости пригласил, не забыл?

– Конечно. Но это намного позже, и приглашал не совсем я – мамка. Я ей про тебя частенько рассказывал, а когда попытался изобразить, как ты клёво Элвиса пародировал, она и говорит: зови своего друга на ужин, познакомь. Она выступать к тому времени бросила и в музучилище преподавала, помнишь?

– Помню. Она мне сказала, что я не туда пошёл учиться, – покивал головой Кира. – Да, точно. Это уже в октябре, вечером, довольно прохладно было. Впервые в жизни самостоятельный поход в гости, без родителей, сам по себе. Тортик «Сказка», помню, купил. За рупь-двадцать. Кстати, к твоим словам о спаивании несовершеннолетних: чем тогда твоя мама нас за ужином поила?

– Мать всегда любила коньяк.

– Вот именно! Я коньяк первый раз в жизни тогда попробовал, и цветную капусту с шампиньонами, и мясо в кляре. У нас дома таких блюд сроду не бывало. После в троллейбус сел и чёрте куда поехал, ещё не знал города. Еле-еле общагу нашёл.

– Ты тогда на неё произвёл впечатление. Вроде провинциал, а такой вежливый, начитанный. И когда на пианино ей сбацал и спел что-то битловское, она окончательно растаяла. Она же всё время пыталась тебя перевербовать. И сейчас про тебя спрашивает, что ты и где.

– Не, не битловское. Я ей Imagine спел, помню, – поправил Кирилл друга. – Так хорошо помню, будто вчера было. А на самом деле – очень давно. Четверть века прошло. И сейчас тебе про меня ей ответить особо нечего.

– Ну почему? – не согласился Шурка. – Нормально, говорю. Чего ещё? У тебя же всё нормально? Жаль, что мы с тобой редко встречаемся, почти всегда случайно, как сегодня. Даже созваниваемся редко. Жизнь сейчас пошла странная какая-то, сами себе придумываем суету и заботы – с друзьями поговорить некогда… – Он замолчал, задумался и повторил. – Правда, всё нормально? Что ей сказать? Она обязательно спросит. Она мне поначалу все уши прожужжала, что ты зря в инженеры пошел. Потом, что зря петь бросил.

– Кто теперь знает, что правильно или неправильно? – грустно сказал Кира. – Я всегда всем честно говорил, что в институт из-за армии пошёл. Жуть как не хотелось в армию, два года псу под хвост. Если бы тогда знать, сколько всего под хвост – может, попробовал бы чего другого. Хотя… ты вспомни нас тогдашних, политбюро наше замшелое и Союз нерушимый. Какое музучилище? По деревням с концертами ездить всю жизнь – такая рисовалась перспектива? Откуда было знать, как всё повернётся? И вообще, как бы мы с тобой тогда познакомились, а? С Лёнькой, Серёгой, Витькой, со всеми остальными?

– С Витькой – да. Его не хватает. Он бы нам быстро всё объяснил. Как всегда, без него нам самим ни с чем не разобраться.

Выпили ещё по чуть-чуть «за прошлое», закусили. Кирилл пожевал задумчиво и продолжил брошенную другом мысль:

– Вот играть мы зря бросили, тут твоя мать права. Хорошее было занятие, весёлое. Как послушаешь, что теперешние вытворяют! Я мало какую современную музыку могу слушать, иностранцев предпочитаю, что-нибудь из старого. Общие знакомые сказали, БГ хороший альбом сейчас записывает. Он у нас был в авторитете, Витка его обожал. Только чтобы поменьше политики – сейчас мешает политика, все сейчас с ума посходили, помешались на пропаганде из ящика. Америку ругают, Европу, Украину – вообще не знаю, за что – сами на них напали. Люди разделились, музыканты разделились, пересрались все – красоты это не добавляет ни в жизнь, ни в музыку.

– Точно. Я тоже старьё больше люблю слушать, иногда вспоминаю и ставлю ваши песни, с плёнки перегнал в цифру, аудиоредактором немного помудрил, звучит в целом неплохо, мне нравится. А слова Витёк писал всё лучше и лучше. Последние особенно. Не такие заумные, как поначалу, – проще и понятнее.

– Да, у него стало что-то получаться, хоть и непростые стихи – простое он писать не умел, но душевное в них что-то появилось. Но всё равно: неплохих песен пару-тройку вышло, а остальные ни в какие ворота не лезли. Надо было быть жутким авантюристом, чтобы представить, что проберёмся куда-то вверх списка, потому я решил бросить. Ты помнишь, мы Цоя перепевали, Башлачёва, «Аквариум»: своего материала не хватало. На корпоративах хорошо с таким трек-листом, а выше вряд ли куда залезешь.

– С ума сойти, а я и не знал! Всё надеялся, вот вас вот-вот на «Музыкальный ринг» пригласят или во «Взгляд», – заметно расстроился Шурик, эмоции у него всегда прорисовывались на подвижном лице. – Но я всегда говорил: зря вы сдались. Ты посмотри, что сейчас творится, один блатняк везде, ни уму – ни сердцу, как дед мой говаривал. Какое общество – такая музыка. Когда сам президент «по фене» на всю страну вещает, шушера разная из своей помойки радостно вылезает. Профессионалов вроде бы до черта научили, техника нынешняя – просто чудо по сравнению со старыми временами, а Битлы по-прежнему лучше звучат, душевнее, на простое «моно» записанные. Потому что смысла теперь нет никакого.

– Ну как же! Множество смыслов: «мои колени замёрзли и что-то важное между». Это ещё не самая большая глупость.

– Ладно тебе, ты слишком критичен. Или мы чего-то уже не понимаем, старые стали. Она пытается, искра в ней есть. Правда, к её божьей искре желательно бы иметь такой умище, как у БГ того же, или Шевчука с Макаром, а вот это большая редкость.

Оба задумались, замолчали, будто вспоминали свою тогдашнюю жизнь. Кириллу после нескольких чарок выпитого стало немного лучше. Ничего не болит, в голове моторчик не жужжит, в боку не колет – не стреляет. Жаль, что это ненадолго. Конечно, если постоянно выпивать – всегда будет казаться хорошо. Этим полстраны занимается: чуть поплохело – «на стакан» сел, похорошело – ещё добавил. Утром похмелился – опять стало тепло и светло. То есть главное – искусственно поддерживать уровень алкоголя в крови, а уж алкоголь подстегнёт гормон счастья или вовсе его заменит, однако это уже будет неважно: выпил – весел, свободен и как будто здоров, и больше ничего не требуется, кроме добавки. А если заболит чего-то – опять-таки зальёшь водкой и ничего не почувствуешь. Жалко, что в таком состоянии жизни тоже не чувствуешь нисколько, вся она скрывается от тебя, как город за пеленой дождя.

– Давай-ка мы с тобой, дорогой мой, жизнь переписывать не будем: как есть, так и есть, другой всё равно не будет, – опомнился он и предложил старому другу новый тост. – Мы с тобой не для этого встретились, чтоб слёзы лить, как две постаревшие манекенщицы. Давай лучше выпьем за нас! За дочку твою, за их счастье. За внуков твоих будущих!

– И за твоих. У нас всё хорошо, а им пусть будет лучше. Или хотя бы не хуже, а то не дай бог придумает наш подполковник сдуру ещё одну войнушку с кем-нибудь из соседей.

– Ну их …, – крепко ругнулся Кира. – Решил на это внимания не обращать, как на тайфун. Всё равно ничего не сделаешь. Грешным делом, думал, больше не увижу такого на своём веку, а вот надо же!

– Чёрт с ними, – согласился Шура. – Сегодня такой хороший денёк, хоть у тебя про них не говорить. Я вообще очень рад, что тебя встретил, приятно наши молодые годы вспомнить, «ансамблю вашу», как Витёк выражался. Любо-дорого было на вас смотреть, такая у вас дружная команда была! Жалко, одна нелепость – и всё.

– Знаешь, не было единства в самом конце. Разброд начинался давно, и каждый был уже сам по себе. – признался Кирилл. Он машинально налил себе сока в стакан и отхлебнул. Задумался, вспоминая. Очнувшись, налил в Шуркин стакан тоже. – Да, и никакой особой дружбы тогда уже не было, если не считать нас с Витькой. У Серого – семья, дочь подрастает, а постоянной работы нет, заработков соответственно тоже. Алекс-маленький, наоборот, нашу группу давно перерос, он очень хороший музыкант, единственный профессионал был среди всех нас, потому музыкой до сих пор на жизнь зарабатывает. Даже Витёк изменился, странным каким-то стал в последнее время, незадолго до исчезновения. У меня как раз тем летом страсть к Танечке вспыхнула, и мне будущие родственнички ультиматумы начали выдвигать, тёща в основном. Так что планы у всех были разные. Помирать надумал «Папаша Дорсет», просто решиться никак не мог.

– Во как! Странно. Нам всем со стороны казалось, что вы не-разлей-вода, – удивился Шурка. – Вообще-то я думал, что вы из-за Витьки развалились. И не один я – все так думали. Вся история с ним от начала до конца загадочная. Вот я, если честно, так и не понял, что у вас тогда за студенческий финт вышел с этой базой отдыха, на пороги вы с чего вдруг попёрлись?

– Это Витёк предложил, и мы согласились. А на природу поехали, потому что типа романтика! Старый русский способ – пьянка, братание и любовь до гроба, если получится морду друг другу не набить. Но на самом деле каждый знал, для чего и зачем мы туда едем – договориться о распаде. Не хотели себе сознаваться, однако это так и было. Потому что зрело давно. Нам надо было спокойно поговорить, а серьёзно никому в Питере разговаривать не хотелось. И где в городе поговоришь?

– Ну вот ты скажи мне сейчас, только честно, – рассмеялся Шурка. – О чём можно серьёзно поговорить за водкой с шашлыками на природе?

– Понятно… это понятно. Но поговорили. Собственно, именно за водкой очень быстро договорились. Подробностей я не помню, но что-то про аппаратуру – кому продать. Ещё сыграть нужно было, заранее договаривались. Нам, если помнишь, тогда Олег помогал, как его? Кулешов или Карташов, наш типа менеджер.

– Да-да, помню. Карташов, – подтвердил Шура.

– Вот он договорился на гастроли по Сибири и Уралу, там ещё несколько других команд было, неплохих. Этакий сборный чёс. Деньги даже по тем временам предполагались не очень большие, но деваться некуда – заранее соглашались. Хотя никому, понятное дело, уже ничего не хотелось. Алекс о своём о чём-то задумался. Серый совсем отказывался, он в то время работу искал по специальности, инженером, и вроде нашёл. А мне Танечку не хотелось оставлять на два месяца, сам понимаешь. Витька в тот вечер тихий был и спокойный, всё уговаривал нас посидеть ещё немного около костра.

– Не очень у вас в итоге получилось. Это я в смысле самого Витьки – чертовщина какая-то, так ведь и не нашли его.

– Ага. Ботинки только остались и трубка в камнях на берегу …, – задумчиво и отстранённо подтвердил Кира.

– А тогда вы просто напились, что ли? И друг друга потеряли? Как Витёк умудрился пропасть, я никак не понимаю? Двадцать лет уже не понимаю. Ленинградская область, Вуокса, пороги – это ведь не тайга! Там всегда летом полно народу, туристы всякие шляются, байдарочники плавают. Ладно, ты не знаешь. Вот если бы он не пропал, что дальше?

– Девятнадцать, Шура. Девятнадцать лет назад это было. А насчёт того, что могло измениться – чёрт его знает? И могло ли вообще? Если ты об этом. … С Алексом понятно, Серый так и так инженером стал. Вот мы с Витькой – не знаю. Витёк утащил меня на берег, к порогам, мы там с ним разговаривали с глазу на глаз.

– О чём? Или вспоминать не хочешь?

– Слушай, не хочу я бередить. Не хочу про это… Так долго тогда об этом все вокруг говорили, что я постарался вычеркнуть из памяти.

– Ну чего сейчас-то! Мне ты никогда не рассказывал. Мне можно. Помнишь, как в кино про Штирлица: «В наше время никому верить нельзя. Мне – можно». Тем более – столько лет прошло! Никому не навредишь.

– Ладно…, – возникла пауза, Кира задумался о том, прежнем. Уж кому-кому, а Шурке и правда можно рассказывать всё, что угодно. – …Он мне советовать стал. Всякое разное. Только спустя какое-то время я начал понимать, что разговор у нас был как будто прощальный. В тот момент я не понял, а позже – как стукнуло меня: он со мной говорил, будто в последний раз, несколько раз повторял и настаивал. Будто знал, что не увидимся больше. Но тогда выпили мы, реакция у меня была совсем другая. Неприятно сейчас вспоминать. Мы с Витькой столько лет друзья – а тогда поцапались.

– Чего вдруг? У вас сроду даже мысли были одинаковые, как у близнецов.

– Да-а, – задумчиво протянул Кира. – Всегда, но как-то не тем вечером. Раньше – да. Независимо от того, как Витёк постоянно чудил, что-то новое придумывал. То йогой займётся, то накурится чего-нибудь, то Брахмапутры какой-нибудь начитается.

– Бхагават Гиты, – подсказал Шура.

– Вроде того. То бухает по-чёрному, то на кислоту какую-то сядет. Сомневаюсь, что ЛСД можно было достать, другая была какая-то дрянь. Хотя с него станется. Ну, в общем, что бы это ни было, сознание эта штука ему расширяла о-го-го! Помнишь, какие он заковыристые стихи выдавал?

– Я подозревал, что он не просто бухает. У него часто глаза были чёрные. Весь глаз – один зрачок. И смотрит насквозь, как будто тебя нет, аж страшно становилось. И что дальше?

– Он вдруг после нашей весенней поездки на фестиваль в столицу всё бросил – и квасить, и кислоту жрать, и травку курить. Сигареты только смолял по-прежнему. Мы после этого два раза ездили по Волге и здесь по области, это последние наши поездки оказались, – он прямо стал образцом порядка и поведения. Мы иной раз пиво пьем, а он сидит рядом, молчит и курит. Вот тогда он «девочку на асфальте» написал и «открытую дверь».

– Но вы же не по поводу его личного сухого закона поцапались? Это вообще было бы смешно.

– Нет, конечно. Тогда на берегу Вуоксы Витька мне сказал, что увидел своё будущее. И моё. И что он вообще всё в жизни понял, во всём вдруг разобрался. Я его обсмеял, конечно. Сказал, чтобы он поменьше водки хавал, чтоб не чудилось всякое.

– А он что?

– Говорит – всё правда, не вру. Сказал, будто узнал кое-что про себя, потому дрянь всякую жрать бросил. Честно, говорит, всё у меня определилось. Сегодня в последний раз, дескать, водку с вами пью. Ещё что-то индуистское или буддистское, я не разбираюсь в этом, но о том же, про уровень сознания и энергию космоса. Если бы я мог тогда предположить, что он про себя говорит: «в последний раз»! Как будто не просто совпало, будто он действительно знал, – мне всегда было страшно об этом даже подумать. Ломай голову, как хочешь, всё равно никогда правды не узнать.

– И чего тогда было цапаться? С чего? Витька всегда оригинальничал. Ну и в тот раз – опять. Неужели ты не привык за много лет?

– Конечно привык. Но он тогда ещё кое-что взялся прогнозировать. И угадал же, чёрт! Сколько раз я об этом думал! Ну не мог он тогда про это знать!

– Про что?

– Про Таню, что её не станет, про её раннюю смерть. Как он предвидел? Всё равно, сказал, эта любовь с Таней у вас не затянется, не подходите вы друг другу. Не выдержит, дескать, она. Другие женщины у тебя будут. Потому что иначе ты не сможешь. Я его послал, конечно. Я сильно был в Таню влюблён, просто до одури. Ты знаешь, как это бывает. А тут Витёк со своими дурацкими прогнозами.

– Понятно. Вы же пьяные были.

– Да это не просто по пьяни. Он дальше не остановился. Сказал: тебе надо найти балканскую девушку черноглазую, ты её узнаешь, она своеобразно красивая девушка, такие нечасто встречаются. Она поможет тебе оставаться молодым и здоровым. Вы друг другу нужны, вы друг друга спасёте. У Тани, говорит, на тебя сил не хватит, потому что она не такая, как ты, блондинка к тому же, про энергию опять что-то говорил, я не дослушал. Молодые мы были, я думал примитивно, однобоко. Вот мне тогда по пьяни моча в голову ударила: блондинка – это ругательство, типа Таня – глупая, издевается дружок надо мною.

– И что?

– Психанул я. Сначала послал по-матерному, а Витька будто не слышит, стоит, грустно смотрит на меня и молчит. Толкнул я его, пьяный дурак. На кой-то хер напились, вот меня и заклинило.

– Так ты его сильно…? – ужаснулся Шурка, выпучив глаза.

– Да нет, конечно. Ну, то есть толкнул-то сильно. Он упал, головой о корень ударился, но нестрашно, простая шишка. Крови было – чуть. Пьяные не бьются, ты ведь знаешь. Я ему компресс сделал, носовой платок намочил в речке. Мы с ним надолго не могли поссориться, мы ж были как братья. Он сказал – нормально всё, не беспокойся, типа эта мелочь ни на что не повлияет. Точно помню: крови почти не было, платок едва замарался.

– На что не повлияет?

– Не знаю, не понял я. Не догадался тогда переспросить.

– И что дальше?

– Посидели на берегу, договорили. Он сказал – как хочешь, а всё сбудется. Завёл мудрёное своё: хочешь, говорит, вместе с тобой выйдем на верхний уровень сознания, типа добьёмся просветления, сам всё увидишь. … О-о-ох! Ещё какую-то похожую бодягу нёс, я точно не запомнил, и ментам ничего этого не рассказывал, чтобы не решили, будто у нас с перепою крыша поехала. Так мы с Витькой и договорили, уже тихо, по-дружески, как всегда. Он мне несколько раз сказал: ты, говорит, от музыки не отказывайся. Работай, несмотря ни на что, песни пиши, репетируй, оттачивай, пой – у тебя получается. И про девушку не забывай, не пропусти её… На его слова о девушке после нашей стычки я, само собой, тогда внимания не обратил, а про репетиции подумал: чего репетировать – мы только что всё по сто раз сыграли, когда по области катались. Завязать решили только что. Но видишь, как сложилось? Как в воду глядел, чёрт патлатый. Тани уж скоро семь лет как на свете нету.

– Слушай, он босиком тогда был или ещё в ботинках? – вдруг спросил Шура, глядя куда-то в окно.

– Не помню, я не смотрел, не обратил внимание. Сам кое-как был одет. Тогда тепло было плюс водка. Не помню.

– Э-э, как-то плохо он своё будущее увидел, – с жалостью в голосе сказал Шурка. – Не верю, что он сам себя хотел. … Всё-таки сделали с ним что-то, не знаю только – кто, для чего и куда тело дели. Ладно, это дело тёмное, как было тёмное, так и осталось. Предположим, с Танькой он угадал, прости-прости. А красотка эта черноглазая где? Черногорская или как там её назвать, девушка балканская? Без которой тебе не жить? Сколько уж лет прошло!

– Да, давно. Девятнадцать лет и один месяц. Только какая может быть девушка-красавица, Шура! У меня просто женщины уже поди целый год не было.

– Иди ты!

– Честно. Неинтересно стало с ними. Разрядку даёт, физиология, то-сё, но скучно без чувства. Это в молодости лёгкого увлечения и симпатии хватало, а с Таней я к другому привык. Не привлекала меня ни одна другая девушка по-настоящему, потому возня какая-то получалась смешная, а не секс. Не знаю, как им, а мне без любви противно. К тому же дела, постоянно некогда, «не до сук», как Витёк говаривал, – а вот теперь ещё и здоровье отчего-то заканчивается, ослабел я. Вряд ли это какой женщине понравится. Глядишь, возьму и сдохну прямо рядом с ней. Вот будет прикол! Напишут потом в криминальной хронике: «мелкий предприниматель умер после непродолжительной и несерьёзной болезни в объятиях неизвестной любовницы». Поэтому другие у меня сейчас цели – стараюсь крутиться, чтобы детям хоть маленький запас оставить на будущее.

– Ладно тебе, ты чего? – возмутился Шура. – Приболел – полечись, чего впустую стонать. Сдай ларьки свои в аренду и отдохни, сразу полегчает. Ещё лучше – продай, раз надоело. А сам музыкой займись.

– С полгода уже думаю о продаже, тяжело стало работать. Это можно решить, оно и решится когда-нибудь… Но чего не изменить и чего по-настоящему жаль: того что было не вернуть, ничего не вернуть. Вспомню – так всё нелепо получилось! Вышло, будто Витя во всём виноват, сам пропал – и я без него потерялся. А ведь это я его последним видел, мог от берега увести, одного не оставлять, или просто вместе с ним там остаться медитировать. Можно было на базу возвращаться, чего ради торчать вечером у воды, хотя светло, конечно, июнь – белые ночи. Короче, множество вариантов. А так. … После, как закончили менты нас таскать, у меня и в мыслях не было попробовать продолжать петь, вообще музыкой заниматься. Опустошение какое-то накатило. Тем более, морально был готов закончить, не нравилось мне то, что мы делали. Показалось, будто не хватает нам намного больше, чем этим, кого мы с тобой только что критиковали. К тому же без Витьки! Чем-то ситуация оказалась похожа на школьный ансамбль: тогда я услышал, как профессионалы играют и показалось мне, что сам никогда так не сумею, вот и бросил. Самому нравилось, но ведь бросил. Дурацкая натура!

– Чего ты? В школе не знаю как, а в институте вы классно играли, здорово у вас получалось! И с каждым годом всё лучше. Потом – не все же могут быть первыми, первое место – оно одно, а за первым куча пространства, тысячи вторых мест.

– Это логично, наверное. Но логика – не то, что мне могло в то время помочь. Скорее наоборот.

Кира замолк и призадумался. Себя он считал человеком довольно смелым, но где-то глубоко внутри было зарыто что-то, заложенное в него вечно неуверенной в себе матерью, нечто мешающее, заставляющее сомневаться и перестраховываться от возможных трудностей. Возможно именно это воспитанное в семье качество в конечном итоге не позволяло ему двигаться дальше, наплевав на обстоятельства. Наверное, это не боязнь, и это не назовёшь робостью. Но что это? Вслух он сказал Шурке немного другое:

– Я ведь с детства такой дурной, мне обязательно требовалось какое-то совершенство, причём я сам обычно не до конца понимал, каким оно должно быть, это совершенство. Поэтому в детстве от расстройства ревел, когда что-то не получалось, а как повзрослел – стал бросать начатое из какого-то дурацкого принципа. Типа если не выходит, как хочу – тогда вообще никак не надо.

– Какое, блин, совершенство, Кира! В мире вообще нет совершенства. Пел ты очень неплохо, у тебя голос красивый. До сих пор записи слушаю с удовольствием.

– Спасибо, Шура, но всё равно. … Ещё я придумал себе отмазку, что без Витьки, без его текстов непонятно что петь, какие песни? Ты ведь знаешь, наши лучшие – все на его слова. Каждый пробовал писать, но одна ерунда выходила. Наверное потому поначалу, в институтском ещё ансамбле, я считался главным песенником. Помнишь «Практикантку»? Это моё сочинение.

– «Практика-а-антка, девочка-соседка. Не пытайся ты нас физике на-аучить», – фальшиво попытался пропеть мотив Шура. – Конечно помню. Весёлая песня, ваш ранний хит, из самых первых. Хорошей записи только не осталось, жаль. Аппаратура была совсем дерьмовецкая.

– Точно! Ты всё помнишь, летописец наш нештатный, – засмеялся Кира, привстал, потянулся через стол и шутливо чмокнул друга в лысину. – У меня правда была соседка-студентка, приходила к нам в класс на педпрактику, только про любовь к ней я приврал. Я вообще бросил стишки пописывать, как только у Витьки это стало получаться. Несерьёзным собственное творчество показалось, примитивным. Бросил, у меня всегда так. Только представлю, что хорошо не выйдет, сдаюсь тут же.

– Петь вообще-то можно любые песни. Свои – всегда лучше, если хорошие. Но это редко кому удаётся, чаще других перепевают. Даже Битлы поначалу чужой материал исполняли. – Шура задумался ненадолго и продолжил. – Это тебя потеря Витьки тогда сломала, я заметил. Все заметили, что ты без него совсем ничего не мог. Вы все в тину ушли, будто не было вас никогда. Даже виртуоз Алекс пропал, растворился. Может, ты надеялся, что позовёт кто-нибудь? В другую команду, например, – знакомых у вас было полно в питерской музыкальной тусовке.

– Нет, я тогда ни о чём подобном задумываться не хотел. Даже не помню, чтоб звали. Хоть нравилась мне раньше наша жизнь, весёлая и кочевая, с поклонницами и попойками, но я хотел остановиться, что-то другое начать. Потому что группе нашей я для себя заранее вердикт вынес, задолго до этого вечера: мы вечно на пятых ролях, знали нас только в Питере, мы всегда с большим трудом с московскими клубами договаривались, уж не говоря о концертах. Тут Таня появилась в моей жизни, и я подумал – это судьба, новый шанс. Всё стало в жизни по-другому, начиналось что-то необычное, ранее неизведанное. Нужно было тёще доказывать, что я не в валенках из своей деревни в культурную столицу припёрся, дело своё придумал, поначалу мало-мальское. Не нужно стало никуда дёргаться, носиться сломя голову, усилители и кофры с гитарами таскать; не ночевать в общагах на чужих кроватях и бог знает с кем просыпаться, а дома, с любимой девушкой. Алкоголь только по праздникам. Потом тёща соизволила, наконец, меня в их знатную семью принять, поженились мы с Танечкой, Ваня родился со всеми вытекающими заботами и радостями, масса работы, на которой многое стало получаться, к тому же деньги это приносило по тем временам немалые. На контрасте с музыкальной нервотрёпкой это давало гораздо больше удовлетворения, чем вся наша музыка. Хотя музыку я всю жизнь любил, а торговлю – никогда, ничего в ней интересного нет, кроме денег.

В прихожей послышался шум. Незаметно, за разговорами, тянулся день, и часы докрутили стрелки до четырёх часов. Вернулся сын, уже после тренировки и репетиции.

– Всё бухаете? – войдя, вместо «здравствуйте» сказал он.

– Что ты такой грубый, Вань? – попытался Кирилл смягчить для друга слова сына. – Ты что, дядю Сашу не узнал?

– Узнал. Здрассьте. Я думал, ты серьёзно захотел мне помочь, а у тебя всё то же самое – или работа или вот выпивка, занят вечно. Ну и не надо мне тогда ничего. Сам разберусь как-нибудь.

– Да подожди ты, Ваня! Я же не отказался! Просто случайно встретились со старым другом, мы почти полгода не виделись, – принялся оправдываться Кирилл. – Знаешь прекрасно, я давно не пью. Сегодня только маленькое исключение.

– Что хочешь, то и делай, мне-то что! – сын, уходя, хлопнул дверью своей комнаты.

– Вань! Слышь, чего скажу! Ты бы поел для начала. А потом разберёмся с гитарой!

– Отстань, ничего не хочу, – послышалось из-за двери.

Кирилл с досадой подумал про себя: нехорошо получилось, обещал ведь. С другой стороны, как можно было Шурку отшить, если полгода не виделись, хорошо посидели-поговорили. Теперь особо не с кем так душевно пообщаться, мало старых, настоящих друзей осталось.

– Такой возраст, – извиняюще сказал Кира, пытаясь смягчить резкие слова сына. – Личность у него формируется, говорят. Я в его годы такой же был. Музыкалку назло родителям бросил. Они во многом правы были, наверное, хоть и достали меня к тому времени эти пьесы Шуберта и хоровое пение, никак это у меня в башке вместе с «Пинк Флойд» и рок-н-роллом не умещалось. Патлы отрастил до четвёртого позвонка. В школьной группе играл, в десятом классе уже, получалось ли что-то – не помню, но весело было точно. И её бросил: гордым прикинулся в свои шестнадцать. Ребята ещё одного паренька взяли, гитариста, он действительно неплохо играл, но со мной не посоветовались, вот я и сделал вид, будто страшно обиделся, всех послал. Хотя это был только повод, я тебе говорил уже – сам хотел бросить. Да чёрт с ним, чего теперь вспоминать. … Поступать в Ленинград поехал, хоть с моими тройками в аттестате мало надежд было. Но поступил назло всем вражьим голосам.

– Из приезжих в нашей группе только вы с Лёнькой. Умудрились пробиться. Вы с ним потом оказались активнее многих местных. Дискотеки ваши первые – вот когда было по-настоящему клёво!

– Да, – рассмеялся Кира. – Ты тоже помнишь наше начало? Статуса никакого, то есть можно делать что хочешь, пой-играй что хочешь, вот мы и отрывались. Сколько хороших танцулек отыграли! Помнишь, Лёнька на нашу панковскую пародию пугачёвской песенки «Всё могут короли» слайд Горбачёва в проектор засунул? Потаскали нас тогда по инстанциям! Чуть из института не выперли, гады. Кураж, правда, у коммуняк в то время был уже не тот, perestroika! Конфликт рассосался потихоньку сам собой. А после? Кто же тогда мог представить, что наш Вечный и Нерушимый в три дня рассыплется!

– Тебе-то грех жаловаться. Ты вовремя сообразил с бизнесом своим.

– Ну, не такой уж я хороший певец, и предприниматель из меня невеликий вышел; подумаешь, немного денег на мобильном буме заработал, а теперь что осталось? Квартира эта и пара павильонов с разными фитюльками. Когда-то вполне неплохо шло дело, а теперь баланс копейка в копейку, конкурентов уйма, каждый день только и думаешь, как не угореть. Есть задумка в торговые автоматы уйти, надоела эта мышиная возня, эта бесполезная борьба с гигантами. Всё надоело.

– Слушай! Может, попробуете воссоединиться? Reunion «Папаша Дорсет», чем чёрт не шутит! Понятно, что без Витьки будет немного не то, но вы втроём живы-здоровы! Из молодёжи вас никто не помнит-не знает, покажешь им класс, Кей-Кей! Как известно, новое – хорошо забытое старое. Если не для них – тогда для тех, которым около пятидесяти, у кого ностальгия! Тем более песни ваши сохранились. Неужто тяжело барабанщика найти? Название группы, кстати, очень подходящее сейчас к нашему возрасту! – он засмеялся громко, искренне и заразительно. Кира посмеялся вместе с ним, но почувствовал какую-то грусть.

– Самое смешное, и Ванька то же самое говорит. Ну чего вы папа, говорит, сдулись? Неужели интересней на работу ходить каждый день? Ты уже лет пять в нормальном отпуске не был, кроме Москвы никуда не ездишь. Из телевизора и радио такой тупой музыкой грузят, что вы в компанию к прославленным ветеранам смогли бы затесаться.

– Видишь, даже пацан – и тот понимает! – воодушевлённо поддержал Шурка.

– Ну да… Я с Володькой Шахриным в прошлом году в «Олимпийском» встретился, он тоже смешно сказал: чего не играете? Вот я думаю: «Папаша» давным-давно помер, а он так говорит, будто мы вчера разбежались. Я может и рад бы, только время-то упущено, эти девятнадцать лет. Мне когда-то два года на армию жаль было терять, а девятнадцать – каково? Тот Кей-Кей давно забыт. Как говорится, я сейчас «никто и звать меня никак».

Конец их посиделок скомкался, когда Ваня появился всё же на кухне, чтобы перекусить. Тут Шура внезапно вспомнил о каких-то мифических делах, резко засобирался, и, невзирая на уговоры Кирилл ещё немного посидеть за чаем или кофе, ушёл. Тусклый день решил закончиться так же тускло, как начался.