Читать книгу Неделимое. Pro-любовь… - Андрей Sh, Андрей Швайкин - Страница 10

В таборе нас принимали тепло и даже сочувствовали. И мы с Машенькой неплохо относились к бродягам, несмотря на условности меридиана. Это были свободные кочевники-люли из Средней Азии, которые редко забирались дальше Урала. Традиционных же, безуспешно одомашненных «сибирска рома»⁷, переселённых из Прибалтики Елизаветой и из Крыма Сталиным, в Восточной Сибири насчитывалось около полутора тысяч человек (выкопал в процессе изучения «противника»). Понятно, отчего так эпизодически они возникали на улицах города, предпочитая наркоманские околотки и депрессивные окраины. Теперь же привычные советские цыгане исчезли вовсе. Во-первых, пришлые осознанно отказались от наркотрафика, дабы не конфликтовать с властями, и в пользу более надёжных вложений. Ходили слухи, что азиатский клан – лишь мизерная часть зарождавшейся на Ближнем Востоке империи, чуть ли не на Земле обетованной, а доходы от перемещений шли в общий котёл, далее инвестировались в наиболее привлекательные секторы экономики: безродное племя-де, обладая реальным золотым запасом, на корню скупало сырьевые и высокотехнологичные бизнесы по всему миру. Во-вторых, сибирские цыгане не считали люляек⁸ родственными и имели стойкую маргинальную зависимость, далёкую от киношной романтики, и это мешало деликатным восточным люлям культивировать доверительные отношения на вверенном участке. И, скорее всего, засвеченные иркутские «братья» переметнулись на другую точку меридиана. Аплодирую кочевой логистике. Подобным, до Божественного Сечения, могли похвастать разве евреи или вездесущие китайцы. Хотя… всегда найдётся кто-то более важный, стоящий за кем-то менее важным.

Мои же наблюдения полностью совпадали с бесхитростной оценкой двухлетнего ребёнка, девочки, что важно, которая, попадая в табор, тут же забывала агрессивные отцовские эпитеты: люди-люли были внешне красивы, дружелюбны («касивы», «дурзя»), немного театральны и во многом, если не во всём, разрушали устоявшиеся стереотипы. Мужчины выглядели согласно статусу вольных домоседов: кто в привычном образе «неуловимого» Яшки⁹ в яркой рубахе с широким воротом, в короткой жилетке, атласных штанах, туго схваченных широким поясом, в хромовых сапогах и с огромной серьгой в ухе – наверное, служили визитной карточкой; те, что помоложе, носили спортивные куртки, треники и стильные кроссовки на босу ногу – «конкретная» пародия на девяностые; а иные слонялись в заношенных халатах поверх грубой льняной одежды и в тюбетейках с вышивкой – простолюдины из «Али-Бабы». Их певучие зычные голоса, чем-то похожие на мяуканье тайцев, обманывали: не разберёшь, кто именно гоняет или поучает непоседливую ребятню – прыщавый юноша или уважаемый всеми ром. И стар, и млад одинаково в тонусе, а статус определяли только седые волосы. Женщины по восточной традиции облачались в длинные узорчатые платья, бесформенные, как простынки на себя рядили, а некоторые и голову покрывали цветными хиджабами. И на подбор: от условных пятнадцати до гипотетических тридцати. Стройные, гибкие, с тяжёлыми чёрными косами, унизанными бисерными и золотыми шнурками. Выстроились бы в ряд, легко сошли за горем щедрого сластолюбивого падишаха, настолько их смуглые упругие лица оттеняли свет улыбок и жгучие, внимательные, жадные до жизни глаза – сквозило в них что-то гиенистое. Владелица цветника и глава клана, как водится, уважаемая старуха Лила¹⁰ (собственно, единственная пожилая дама в таборе), деятельная бабка корсарской наружности с болотными от насвая¹¹ зубами и со слегка ехидным сморщенным ртом, на деле представала добрейшим и обаятельным существом, как минимум, для Машеньки: та не слазила с крючковатых жилистых рук и постоянно выковыривала конфеты из карманов дырявого фартука. Папаша бы убил за такую «дружбу» обоих. Особенно за конфеты. Но, к счастью, Егор не знал, что наши прогулки зачастую приводили к цыганам, малышка же ничего не рассказывала: и не то, чтобы я запрещал или боялась. Просто переставала любить отца… Плохо это – переставать любить.

А я бесстыдно пользовался услугами дармовой няньки: хоть как-то расслабиться в театральности – и в прямом, и в переносном смысле. С одной стороны, как, наверное, и девяносто девять процентов оседлого населения планеты, терпеть не мог цыганщину, во всяком случае, в естественных условиях. Наши условия естественными не назовёшь. Нормальные или чуть фартовые люди давно покинули примеридианные территории, отдав за бесценок квартиры, дома, земли всё тем же кочевникам или барыгам-риэлторам, а залипшие неудачники, привязанные к разбитым семьям, к бессрочному одиночеству, спивались, скуривались, скалывались, бродили фантомами по пустынным улицам и старательно избегали друг друга. Если на 104-й и случались нападения, убийства, то, как правило, – разборки среди чужаков, использовавших обделённую зону как банальную «стрелку». Местные были и так «мертвы». Потому и общался я исключительно с Софьей, раздражавшей нравоучениями, с Егором и его семьёй по принципу пастора в исповедальной кабинке (Машенька – не в счёт) и с цыганами, проникаясь их необычностью и непроходимостью. Занятное приключение, не правда ли? Избавиться от монохромной жизни, помочь товарищу или вывести мошенников на чистую воду.

Кто жил на Востоке – поймёт. Дружелюбие улыбчивых люли вовсе не означает дружбу: открытого сердца мало, терпения больше. И здесь – другая сторона увлечения табором. Именно эти кочевники радикально отличались от привычных цыган: то ли не были ими вовсе, то ли, наоборот, представляли то самое древнее колено дóмов¹² (звучит-то каково для бездомных?) – тысячу человек, подаренных индийским падишахом шаху Персии в знак мира и признательности. Отсюда исчисляется их исход, и какие именно ассимиляции породили «фараоново племя», «египтян», «богемцев», «бошеби», «коли», «ромов»¹³ и иже с ними, до сих пор нет единого мнения. Вот почему семнадцатилетняя очаровательная Умида, которую соплеменники почему-то сторонились, за глаза называли несколько фамильярно, хоть и уважительно – «узбечка», согревала мне душу своей непохожестью на непохожих на цыган людей.