Читать книгу Неделимое. Pro-любовь… - Андрей Sh, Андрей Швайкин - Страница 13

Умида отдыхала на той стороне в небольшой палатке в полуметре от черты, разделяющей мир на небольшом отрезке в дальней части Юности: восточники попадали сюда с другого примыкающего острова, через мостик над узкой протокой. Собственно, и табор поделился на два лагеря: из соображений безопасности и для удобства клиентов. В центре условной границы – одинаковые полупрозрачные шатры, собранные половинками друг против друга, будто эстрады с минимальным зазором меж ними. Здесь перемещали детей. Что в принципе можно было сделать в любой точке 104-й, но антураж оправдывал себя: и цыганам спокойнее (нападения в случае неудач – не редкость) и эстетика не страдала – рубеж пропускал исключительно в первозданном виде. Поэтому люли имели минимум по два комплекта повседневной одежды, и не особо стремились соответствовать привычному облику: ряженые – не в счёт. Тут же располагались просторные гостевые юрты, увитые на азиатский манер пёстрыми лентами, убранные изнутри коврами, парчой и шкурами, с дежурным запасом вина, водки, сока, фруктов и изысканных сладостей. Разумная щедрость при такой-то марже. Чего не скажешь об обычно захламлённых кельях самих цыган.

Быт же Умиды, нехитрый гардероб являлись исключением во всём: ни восточной показной роскоши, ни цыганской сорочьей безвкусицы – этакий спартанско-монашеский конформизм. Одноместные палатки, как и шатры, и юрты, разбитые зеркально, наверняка приобретались в одном магазине и отличались только нашивками на козырьках: на западной – жёлтая, на противоположной – оранжевая (единственные яркие тона узбечки). Кажется, и заплаты на серой ткани возникали парно. Находились убежища поодаль от лагеря в поросли березняка, так, что легко можно было перебираться из «квартиры» в «квартиру», не боясь обнаружиться для посторонних. И никто никогда не видел Умиду обнажённой – это признавали и городские сплетники, и самые болтливые соплеменники. Поэтому в таинстве перемещений силуэт нагой девушки, остававшейся один на один с ребёнком за матовой тканью, будоражил воображение. Лила, Баро, две юные ассистентки из табора да мы с Масяней – те немногие, кого узбечка допускала на свою территорию. А чужаков гнала, упреждая отрывистым визгом сыча. Я слышал. Мягко говоря – морозные ощущения.

Изнутри кельи выглядели столь же синхронизированно, аккуратно и рационально: одинаковые чёрные карематы по всей площади, однотонные коричневые спальники, тёмно-зелёные тряпичные рюкзачки среднего объёма – они же служили подушками, плетёные корзины с нехитрой утварью и личными вещями (подозреваю, идентичными) и винтажные фонарики под крышами – такие используют на летних верандах. Некоторую дисгармонию в угнетающий минимализм, видимо, в унисон нашивкам на козырьках, вносили улыбчивые и слегка шальные образы Христа и Будды, выписанные позолотой и охрой на дальних стенках палаток – с запада и с востока, соответственно. Со временем я привык к необычным собеседникам Умиды, если они, конечно, беседовали, но поначалу их фривольные аватары обескураживали: создавалось впечатление, что боги дурачатся, глядя на поделённый мир, как на шахматную доску. А узбечка лишь пожимала плечами: «Вижу так. Вы не замечали? Ведь люди они!» «Конечно, конечно, люди!» – приходилось соглашаться. В конце концов, правда. Но чудачка и здесь разрушала стереотипы: «Сразу родились людьми. А мы людьми становимся трудно и через время. Раньше, позже… Все становимся». Обнадёживало, безусловно.

– Можно? – осторожно позвал девушку.

– Матвейка? – тихо отозвалась Умида. – Пришли! Как замечательно пришли… Чай у входа, в термосе. Идите, пожалуйста. Идите, Машенька.

Ещё одна удивительная особенность: ко всем без исключения обращаться на «вы». И к малышам, пускающим пузыри, и к ребятне посмышлённее – те недоумённо озирались по сторонам и подозрительно рассматривали странную тётю, и к взрослым, кои тут же переставали тыкать. И к животным, ей-богу! Сам слышал, как она учтиво разговаривала с лошадью.