Читать книгу Великий князь всея Святой земли - Андрей Синельников - Страница 5

Суздальцы, ростовцы и зеваки, приехавшие на праздник, высыпали на улицы, как только гости начали съезжаться на верхний княжеский двор. Зрелище было достойно внимания, еще с утра по улицам и площадям крутились скоморохи, да на удобных местах устроились гусляры. Потеха шла, почитай, весь день. Седые старцы рассказывали о Святогоре и Микуле Селяниновиче, о Ваське Буслаеве и Вещем Олеге. Переливы гуслей сливались в один хор, перебиваемые резкими звуками рожков и бубнов, под которые скоморохи весело разыгрывали сценки про Петрушку и Бабу-Ягу, про Ивана Царевича и Серого Волка.

Сейчас же, к полудню, центр действия переместился к улицам, ведущим к терему, по которым двигались боярские поезда, и неторопливым шагом ехали дружинники. Кто-то горячил коня, желая показать его стать, кто-то наоборот сдерживал не в меру ретивого жеребца, чтобы зеваки могли рассмотреть убранство всадника и сбрую его коня. За каждым витязем, каждым боярином, гарцевала его челядь, пестро разукрашенная в цвета боярских домов или в окрас щита витязя, чем придавала неповторимое разнообразие празднику. Вместе с боярами и старшей дружиной к празднику были приглашена и ближняя их родня – жены и дети. И они расфуфыренные и расцвеченные вливались в общий яркий поток. Еще бы, не каждый день выдается такой праздник, да еще на княжеском дворе самого князя Юрия, да со всеми его сыновьями. Вот знатные женихи, только смотри, не опростоволосься и, глядишь, может счастье выпадет.

Знатные дочки, считай невесты на выданье, надели лучшие свои наряды, когда еще придется блеснуть богатством и знатностью, а главное собственной красой и пригожестью. Многие поспешали верхами, умело держась в седле, и ни сколь не боясь запачкать парадные сарафаны, чем приводили в восторг иноземных гостей, которых в этот раз было великое множество.

Но как-то разом зеваки отхлынули со всех концов и оборотились в сторону улиц идущих от нижнего города к верхнему, на конце которого показались процессии княжьих сыновей Ростислава и Андрея, каждого со своей отроческой дружинной.

Всем было, страсть, как интересно посмотреть и на Ростислава, будущего защитника земли Ростовской с его воями, и на Андрея, теперь пилигрима Ерушалимского с его попутчиками.

Ростислав выбрал цвета герба Ростовского – красный и золотой и вся его дружина сияла червонным золотом, как бы рассекая наступающую тьму. Золоченые кафтаны с червонными отворотами и червлеными щитами по бокам коней, напоминали собравшимся о старых обычаях, о волховских капищах в Ярилиной долине. Воины вдруг вспомнили, что они внуки Дажьбожьи, и сидели гордо подбоченясь в своих высоких седлах, крепко упершись в золоченые стремена.

Сам Ростислав заставил своего буланого, почти золотого жеребца выступать шагом, высоко поднимая ноги, задавая темп всем ехавшим за ним. Суровые черты его лица, напоминавшие князя Юрия в детстве, разгладились. На голове была лихо заломлена красная шапка с пером, и такой же красный кафтан был расшит золотыми разговорами. На попоне коня сияло Солнце-Ярило, испепеляя все вокруг пылающими лучами червонного золота. Даже подковки коней были вызолочены, казалось, что это не искры летят из-под них по булыжной мостовой, а лучи солнца рассыпаются под ногами небесных коней, несущих небесное воинство.

Зеваки остолбенели, скоморохи и гусляры примолкли в оторопи, и в такой тишине Ростиславов поезд прогарцевал, на удивление всем, в сторону теремных ворот и плавно втянулся в их темную пасть, озаряя своим сиянием терем и прилегающие к нему улицы.

Не успели горожане, народ, наехавший со всех сторон земли Славянской, и соседи из земель мирных и немирных оправиться от видения воинства Ярилова, как звон копыт известил всех о появлении дружины Андрея.

Толпа ахнула и еще ближе придвинулась к поезду, чуть не подавив стоящих впереди, и почти выпихнув их под копыта горячих коней. Дружина княжича была немногочисленна, но всем своим видом она подчеркивала, что это боевая дружина, собравшаяся в дальнюю дорогу, в Святую Землю.

Княжич выбрал цвет своего родового удела Плещеевского княжества – лазоревый, и цвет чистоты помыслов, цвет невинности отроков – белый. Вот эта бело-голубая река вливалась сейчас в теснину улицы, стесненную бревенчатыми берегами домов и плавно заструилась к месту праздника.

Отроки ехали по двое в ряд. Во главе процессии плыли, будто по воздуху, на двух конях саврасового окраса сам Андрей и Данила. Юность и мудрость, ведущие за собой дружину. Оба в лазоревых кафтанах, притом Данилу в таком виде без брони и шелома горожане, пожалуй, видели впервые. Оба в шапках набекрень, с выбившимися из-под них у одного темно-рыжими кудрями до плеч, у другого седыми лохмами, уже белыми как лунь. Они сидели, как влитые. Младший едва дотягивал до плеча старшему. Однако, по повадке, по повороту головы, даже по походке коня, сразу было видно – кто здесь княжич, а кто дядька.

За ними, будто их тени, танцевали, именно танцевали, два арабских иноходца, перебирая точеными ногами булыжники мостовой, как струны гуслей. В черкасском седле вороного иноходца, покрытого зеленой попоной цвета весенней травы, как лесной дух, сидел молодой отрок в зеленом кафтане. Сосед же его на белом, как снег, скакуне был в черном кафтане, который, если бы не серебряные разговоры, с трудом можно было бы отличить от рясы инока, а шапку его от скуфьи, если бы не такая же серебряная пряжка сбоку. Они, пожалуй, единственные отличались от этого бело-голубого потока. Внешне же, это были две стороны одной медали. Один стройный с золотыми кудрями, с пронзительным взглядом лазоревых глаз. Второй – вырубленный из скалы с коротко подстриженными под горшок волосами, цвета воронового крыла, и с такими же жгуче-черными глазами. Но руки у обоих спокойно лежали на луке седла, и только движением пальцев они заставляли своих степных коней идти в темпе заданном передними, не давая им сорваться в дикую пляску.

Далее, также по два в ряд, двигались остальные, как на подбор одного роста одной комплекции, как братья близнецы. Видимо земля ростовская специально родила их для этого дела. На лазоревых попонах их лошадей был вышит герб Плещеевска – две рыбы серебряного цвета, смотрящие в разные стороны. Голубые кафтаны с серебряными разговорами и серебряные пояса дополняли картину этого Святого воинства. Два гридня дремучего вида несли стяги – один с изображением Богородицы, второй просто черно-белый.

– Как у Всемогущего Рода, – пронеслось в толпе, – Чернобог и Белобог вместе, – прошелестело и тут же смолкло под волчьими, метнувшимися взглядами гридней.

Два других несли серебряные щиты, с пустым полем, как бы говорящие.

– У нас еще все впереди вся слава, все трубы медные. Нам еще будет, что на эти щиты поместить, будь на то воля Божья.

Поезд двигался, казалось, бесшумно, не касаясь земли. Как этого добивались всадники, никому было не ведомо. И эта загадка прибавила восхищения у стоявших вокруг и теснящихся из всех переулков людей и людишек.

– Это воины Пречистой Божьей Матери, – Истово закричал кто-то, сидевший на высоком дубе, и ответом ему был, вырвавшийся из сотен глоток крик, – Ура!!! – И шапки, взлетевшие вверх.

Но кони не шарахнулись, и всадники не шелохнулись, даже это не смогло сбить размеренного течения лазоревой реки, так плавно и влившейся под своды теремных ворот.

Во дворе проворные стольники и стремянные быстро всех разводили по своим местам, кого в палаты, кого в главную горницу, кого в людскую, а кому здесь, во дворе оставаться за накрытыми столами.

Сыновей и их дружины, как главных виновников нынешнего праздника, князь пригласил в хоромы, в главный зал, к своему столу. Быть в тех же палатах сегодня, пожаловано, было только ближним боярам, да старшей дружине.

За старшим столом, где сидел сам князь, расположились близкие ему воеводы Ростовский и Суздальский, земские бояре первой руки, да сыновья. Столы, по правую руку от князя, заняла дружина Ростислава, по левую – Андрея. Супротив, за дальним столом, расположилась старшая дружина княжеская, закаленная в сечах и по праву место свое знающая.

Князь поднялся, кравчий поднес ему золотой кубок, наполненный ромейским сладким вином. Гости тотчас встали вслед за князем.

– Гости дорогие, братья дружинники, бояре и люд земли Ростовской, поднимаю свою первую здравницу за старшего сына Ростислава. Пусть сидит на отцовском столе крепко. Пусть блюдет Правду в землях Ростовских и Суздальских. Пусть карает его меч всех неверных и неправедных, и множится под его рукой благо всем во всей нашей земле. Слава!

Князь поднял кубок и залпом осушил. Слова его были приняты с одобрением, и по залу пролетело:

– Слава! Слава! Слава…

Пир пошел своим чередом: забегали служки, разнося блюда и кувшины с медами и вином. Стольники и кравчие зорко следили, чтобы столы не пустели и не испытывали недостатка в питие.

Князь поднялся вдругорядь:

– Второй свой кубок поднимаю за второго сына своего Андрея. Пусть будет легка его дорога в стольный Цареград, и легко его дело там, на честь и хвалу нашей земле. Пусть будет легка его дорога в Святой Град Иерусалим и служба там его пусть будет, не то что бы легка, а полезна и нужна роду нашему и всей земле Славянской. Пусть вернется он в землю Залесскую, как деды говаривали, со щитом или на щите. Слава!

По залу опять пролетело:

– Слава! Слава! Слава…

Третий кубок князь поднял за дружину, ветеранов, и земских бояр, на плечах коих держится процветание и слава Залесской Земли. А после пир покатился по давно известному накатанному пути. Заплясали скоморохи, запели гусляры, загудели гудки. Несколько бардов, певцов славы медвежьего рода, спели про походы ушкуйников, про то, как князь Бранислав на меч Севилью брал, как с полабским Рюриком побратался. Про самого Рюрика, про Олега Вещего, про княгиню Ольху.

Общий шум распался на отдельные разговоры.

В дальнем краю палат ветераны вспоминали былые сечи и походы, перемежая их здравницами в честь князя, старых воевод и витязей. Поминали другов, сложивших головы в походах и поединках. Задирали незлобиво друг друга, подначивали тех, кто еще в дальних походах не бывал, и в сечах грозных силой не мерялся. Что взять с них? Вои. Народ простой, манерам тонким не обученный. Могут и слово грубое сказать, могут и стукнуть ненароком, так что глаза на лоб.

За княжеским столом разговоры вертелись вокруг скорой женитьбы князя на ромейской принцессе Елене. Мол, девка молода, хороша собой, и отец ее нам родня, да и союзник добрый, хоть и хитрость ромейскую не забыли помянуть, не ласковым словом. Про сватовскую свиту и княжича Андрея, обгутарили, что там ему в новинку будет и город стеной великою обнесенный с грозными башнями, и Собор Святой Софии, равному которому в целом мире не сыскать. Хохотнули с прищуром, о том, что девки там, в услужении у принцессы, огненные, но свои залесские лучше. Но молчанием все обошли куда дальше княжичу путь держать. Ведомо всем было, что не хотел тех разговоров Юрий Владимирович. Нарушать же, пусть и негласный, княжий указ, мало кто в Ростовской земле мог осмелиться, крут был князь, а уж в подпитии и жизни мог лишить, как ковш меду выпить.

В дружине же Андрея, наоборот, все разговоры были о хождении в Иерусалим. О том, каким путем поведет их княжич через немирные земли до Царьграда. На ушкуях-то не добежишь по воде. Пороги не пустят, да и волгары с печенегами от рук отбились, норовят потрясти струги на волоках или на ночевках. Так что, видимо, придется идти конно, хотя б до Киева, и, в общем-то, это правильно. Дружина сплотится, обомнется в пути, и все заусенцы, соринки вылезут наружу. К Царьграду можно будет все убрать, зачистить, и подойти сватовским поездом во всей красе. А уж далее, отроческой малой дружиной, как одним сжатым кулаком, что бы не соринки ни зазоринки, до самого Святого Града скатертью дорожка. В разговорах не участвовало человек шесть не более. Микулица с Малком, да братья Угрюмы, но это ни у кого вопросов и удивления не вызывало, так как они и всегда-то особняком держались, а здесь на пиру, как-то в себя ушли, растворились в праздничном перезвоне. Поэтому никто и не заметил, как пропали они из-за пиршественного стола, как и не было их здесь, только служки успели за ними места прибрать.

На дворе под звездным небом, гульба была в полном разгаре, по кругу ходили ведерные чаши и ковши, на вертелах дымились мясным испаром полу обглоданные бычьи туши. Отроки вздохнули полной грудью свежий ночной воздух и распрямили плечи. Двор озарялся светом разложенных костров и факелов воткнутых в стены домов, окружавших место пиршества. Обманчивое пламя отбрасывало колдовские тени, которые преломлялись, таяли, и вновь возрождались, меняя свой образ. Служка, пробегавший с факелом мимо братьев Угрюмов, в ужасе отпрыгнул от стены, так отчетливо проступила перед ним оскалившаяся морда волка, но сам же расхохотался, поняв, что это только тень, причудливым образом легшая от смоляного факела.

– Поехали что ли? Завтра в дорогу, а путь не близкий, – Пробасил инок, – Выспаться надобно и поклажу проверить.

– Езжай Микулица. Мы вот в дубраву сбегаем, и то же на боковую, – Ответил ему Малк, – Нас не жди. За утренней трапезой встретимся, – И, повернувшись к братьям, махнул рукой, – Догоняйте.

Соскочил с крыльца, и как змея шмыгнул в толпу, тут же растворившись в скоморохах, дружинниках и прочем пришлом люде, гуляющем на халяву, на всю катушку. Стараясь не выпустить из виду его зеленый кафтан, Угрюмы двинулись через людское море, клином рассекая его надвое. Попытка остановить их, либо сбить с пути, была обречена на провал изначально, ибо напоминала попытку плечом подвинуть воротный столб. Микулица, наблюдая все это с высоты крыльца, подумал:

– Ох, и Малк, угорь, просто угорь. А гридни его. Им палец в рот не клади, руку по плечо оттяпают и еще попросят, – Он про себя ухмыльнулся, – Надо будет к Нестору заскочить, взять кое-что, да благословение дорожное получить. Пора. Неча рассиживаться, – И он тоже нырнул с крыльца в народ, направляясь в сторону коновязей.

Как не таились Малк с Микулицей, их уход не прошел бесследно, Андрей моментально заметил, что его любимцы покинули палаты. Он дал тихий знак Даниле, чуть сдвинул брови и повел головой в сторону двери, затем сам так же незаметно провалился в круговерть скоморошьего танца и вынырнул из него уже за дверями. Почти неуловимым движением протиснулся между двумя дружинниками, обнявшими друг друга, и облегченно потянулся стоя на крыльце терема.

Почти тут же раздались тяжелые шаги Данилы, потом возня в дверях, где дядька, обхватив тех двух неразлучников, легко оторвал их от земли и в каком-то легком танце, развернувшись вокруг себя, поставил их за своей спиной, сам оказавшись на крыльце. Осоловелые витязи даже понять ничего не успели, и радостно хлопнув его по спине, отправились добирать свою могучую дозу, видимо еще не выбранную сегодня. Проделав этот, почти шаманский, ритуал Данила очутился рядом с княжичем. Знакомым своим движением потрепал себя за усы и, стараясь говорить скрытно, пробасил, так что стоящие рядом бояре аж отшатнулись.

– Куда княже?

– На Нерль. На бережку хочу посидеть с Родиной поговорить. Солнышко встретить. Выспаться в седле успею. Поехали. Впрочем, я тебя не неволю. Можешь здесь оставаться. Можешь соснуть перед дорогой. Я пошел.

– Постой, постой Андрейка. Я с тобой, рядышком на взгорке полежу, подышу. Тебе не в тягость и мне в удовольствие, – Про себя добавил, – Уж больно ночь хмельная, разбойная, мало ли что. Народ собрался со всех сторон. Кто ж за него поруку даст? Надо приглядеть за мальцом. Береженного Бог бережет.

Тем не менее, от пытливых глаз скрылось движение в глубине двора, почти у самых коновязей, где две тени сдвинули головы, мгновенно обменялись какими-то знаками, мало различимыми в темноте и понятными только им одним. После этого одна тень метнулась за княжичем, а вторая, поколебавшись, все-таки выбрала объектом своего внимания зеленый кафтан уже галопом, вылетавший из ворот терема. И уж совсем точно никто не заметил, как метнулись за каждой этой тенью две большие серые собаки, издалека почти не различимые в темноте и слившиеся с серыми стенами домов, серой пылью дороги, в серых сумерках ночи кажущиеся призраками предков. Только случайно блеснувший в свете луны волчий недобрый взгляд и мог бы их выдать постороннему наблюдателю, если бы такой нашелся в эту веселую прощальную ночь.

Много людей не спали в эту ночь.

Нестор готовился дать наказ Микулице, хотя все уже было говорено, переговорено, но все равно, что-то наверно всегда остается недосказанным, если сердце прикипело к отъезжающему, и отрывать его надо с кровью.

Князь Юрий видел свои взором, хоть и залитым ромейским вином, как прощался с Залесской Землей его любимый сын, как вынюхивали его какие-то тени, но понять, кто они мешала странная пелена. Князь понял не простые соглядатаи, одного с ним поля ягоды, выучка одна. Но что-то подсказывало, утешало его, не томись, мол, князь есть и за подглядывающим подглядывающий. И это даже тебе не видимо и не ведомо. Голос этот утешил и успокоил князя.

Не спали духи лесные и речные, с которыми беседовала Малка. Не спали дубы в дубраве за рекой, что давали ей последние советы от Святобора и Лады, тихим шелестов листьев и скрипом веток.

Не спали два волхва, что третьи сутки шли из северной древней страны, что называли когда-то Гиперборея по имени того же Бора. Они несли в эту дубраву завернутый в кружевную накидку меч-кладенец, по былинам принадлежавший самому Бору. Было им видение взять его под Алатырь-камнем, нести сюда в дубраву на берегу Нерли и отдать тому, кто в зеленом плаще со святыми рунами на нем вышитыми, на рассвете к ним из дубравы выйдет.

Не спали соглядатаи, но уже полз на них заговоренный туман, и скоро сомкнут они свои недреманные очи. Только серые призраки сядут рядом с ними, толи сторожить их от напасти лихих людей, то ли чтобы сами не проснулись, и не бросились, кого еще искать.

Вот такая была ночь проводов. Но кончалась уже она, и из-за леса блеснула первым розовым лучом юная заря. Коротки летние ночи на Ивана Купалу.