Читать книгу Спасатель. Серые волки - Андрей Воронин - Страница 10

Мотоцикл с солидным басистым рокотом глотал бензин, выплевывая пройденные километры синеватым дымком из одетой в хромированный дырчатый кожух выхлопной трубы. Он был собран на заказ и представлял собой нечто среднее между легкой кроссовой моделью и роскошным шоссейным байком. Это была добрая машина, не раз выручавшая хозяина в трудные минуты. При умелом управлении она могла пройти где угодно – ну, разве что не по воде, – что делало ее незаменимой как на запруженных транспортом городских магистралях, так и на ухабистых лесных проселках.

До предела насыщенный выхлопными газами встречный поток воздуха трепал лисий хвост, прицепленный к плечу мотоциклетной кожанки, и овевал лицо. Он был такой горячий, что не холодил даже на приличной скорости, и Кошевой, поддавая газу, считал минуты, оставшиеся до того момента, когда наконец окунется в попахивающую порохом и сырым цементом вечную прохладу просторного подвала. Солнечный свет тусклым размытым бликом отражался от матово-черной макушки похожего на каску американского солдата кевларового шлема, из-под козырька поблескивали антикварного вида очки-консервы; длинная, основательно посеребренная сединой грива реяла за плечами, руки в беспалых перчатках уверенно сжимали одетые в рубчатую резину рукоятки руля, прокладывая извилистый путь через раскаленный, испускающий удушливую вонь отработанного топлива лабиринт едва ползущих в сторону Центра автомобилей. Пока что Кошевому удавалось выдерживать приемлемый темп, но чувствовалось, что это ненадолго: движение вокруг него становилось все медленнее, машины стояли все плотнее, все беспорядочнее, едва не касаясь друг друга бортами, – впереди была пробка, судя по внешним признакам претендовавшая на рекордную на этой неделе длину.

Вскоре, как и следовало ожидать, движение остановилось окончательно. Над растянувшейся на километры пробкой повисла заунывная разноголосица автомобильных гудков; воздух дрожал и струился над раскаленными крышами, сизое марево выхлопов делалось все плотнее, превращая и без того не славящийся чистотой московский воздух в боевой отравляющий газ. Заметив справа от себя броскую вывеску фитнес-центра, Кошевой криво усмехнулся. При желании в этом и впрямь можно было найти что-то забавное. Люди за сумасшедшие деньги потеют в тренажерных залах, выбиваются из сил на беговых дорожках, морят себя голодом, сидя на предписанных высокооплачиваемыми специалистами диетах, – словом, из кожи вон лезут, стремясь сохранить и укрепить здоровье, – и при этом ежедневно подолгу вдыхают вот этот ядовитый коктейль, в котором соединений тяжелых металлов и свинца больше, чем воздуха как такового.

Кошевой тоже его вдыхал, причем в количествах куда больших, чем те, кто сидел сейчас справа и слева от него в наглухо задраенных салонах оснащенных кондиционерами авто, но его это нисколько не беспокоило: дожить до старости он не рассчитывал, да, честно говоря, и не хотел. Жизнь – бессмысленный бег по замкнутому кругу; человек вкалывает как проклятый, чтобы заработать побольше денег, которые тратит сначала на поддержание работоспособности, а потом, состарившись, – на лекарства. И что может быть глупее, чем старательно, выбиваясь из сил, вертеть это беличье колесо до тех пор, пока в нем от трения не заклинит подшипники?

Спору нет, Дмитрий Кошевой тоже вертел свое колесо, но делал это без фанатизма, не особо напрягаясь и за очень приличные деньги. Потому что вовремя сообразил: раз уж бега по кругу все равно не миновать, надо хотя бы выбрать колесо, которое тебя максимально устраивает. Колеса-то ведь тоже бывают разные: один вертит колесо рулетки, другой – мельничные жернова, и тот, кто больше вкалывает, как правило, меньше имеет. И даже того, что имеет, не может с толком потратить, потому что – некогда, ребята, работать надо!

Мотоцикл сдержанно постреливал выхлопом на холостом ходу. Придерживая рычаг сцепления, отталкиваясь носками ботинок от асфальта, Кошевой, как на самокате, катился верхом на нем сквозь горячий, удушливый, до предела насыщенный угарным газом и отрицательными эмоциями ад пробки. Тяжелый байк, не предназначенный для такого способа передвижения, пьяно вихлял из стороны в сторону, так и норовя боднуть передним колесом борт какого-нибудь автомобиля – желательно, конечно, того, что подороже, – или сшибить кому-нибудь зеркало рукояткой широкого, раскидистого, как рога матерого лося, руля. Это была рискованная забава, но риск давно стал для Кошевого излюбленной разновидностью наркотика. Внутренняя поверхность того, что он привык мысленно именовать своим персональным беличьим колесом, была так густо усажена шипами, что появление на ней еще одного, и притом далеко не самого крупного, острия просто не имело значения. По сравнению с вещами, которые время от времени проделывал Дмитрий Кошевой, перспектива разбирательства с каким-нибудь нервно потасканным владельцем «бентли» или «майбаха» по поводу поцарапанного крыла, действительно, выглядела не стоящим упоминания пустячком.

Кроме того, Кошевой спешил. Он еще не опаздывал, но был весьма к этому близок, а вот это уже попахивало серьезными осложнениями и не могло быть отнесено к разряду пустяков даже с очень большой натяжкой.

Сквозь пробку он пробрался без приключений, если не считать таковыми парочки острых моментов. В ходе одного из них какой-то чокнутый, открыв окно, прицелился в него из травматического пистолета. Будучи от природы человеком мирным и незлобивым, но вовсе не горя желанием схлопотать пулю между лопаток, Кошевой притормозил и, подняв очки на лоб, улыбнулся стрелку. Когда хотел – а сейчас такое желание присутствовало, – он умел улыбаться очень красноречиво. Эскалации конфликта удалось избежать: ствол убрался, окно закрылось; Кошевой вернул на место очки, оттолкнулся от мостовой носком правого сапога, и «мерседес» с вооруженным неврастеником на заднем сиденье остался позади.

В свое время судьба вдоволь покуражилась над Кошевым и теперь вела себя вполне прилично, видимо устав испытывать его на прочность. Неприятности, большинство которых он наживал сам, нынче обходили его стороной, а если и задевали, так только слегка, самым краешком. Кошевой считал себя счастливым человеком, потому что, несмотря на специфику своей профессии, имел душевный покой и жил в мире и гармонии как с собой, так и с окружающей средой – естественно, настолько, насколько вообще возможно находиться в гармонии с городом-героем Москвой и оставаться при этом нормальным, вменяемым человеком. Он с детства отличался общительностью и до сих пор любил заводить новые знакомства – опять же несмотря на специфику профессии. Когда его спрашивали, кто он по специальности, Кошевой отвечал: «Филолог». Как правило, ему не верили; забавный парадокс заключался в том, что это была чистая правда. Он действительно окончил филфак МГУ и до сих пор время от времени доставал из ящика стола свой диплом, чтобы сдуть с него пыль и с чуточку грустной улыбкой полюбоваться оценочным листом.

Кошевой ценил свою специальность – в частности, потому, что именно она позволяла ему ловко уклоняться от разговоров о профессии. Современники в подавляющем большинстве не слишком сведущи в тонкостях великого и могучего русского языка. И очень многие – Кошевой раньше даже не подозревал, как их на самом деле много, – желая выглядеть интеллигентными и образованными, вместо простого и однозначного вопроса «Кем ты работаешь?» задавали вот этот: «А кто ты по специальности?», тем самым вручая собеседнику щит от собственного любопытства. Потому что специальность и профессия – это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Не то чтобы Дмитрий Кошевой стеснялся своей профессии; просто она, мягко говоря, не располагала к откровенности.

Правда, горячо им любимые и глубоко уважаемые классики русской литературы не одобряли его профессию и косвенно намекали, что человек с нормальной психикой такой работой заниматься не станет. А если все-таки станет – например, в силу непреодолимых жизненных обстоятельств, – то в два счета расстанется со своей нормальностью и превратится в законченного психа. Тут Кошевой готов был с ними поспорить. Во-первых, они, классики, ни черта не смыслили в реальной жизни, а во-вторых, сами сплошь и рядом были те еще чудаки. Одно слово – баре, что с них возьмешь? Сидели в своих имениях, почесывали поясницу и, возведя очи горе, сочиняли, как оно все должно быть. Сочинения их хороши, с какой стороны ни глянь; по ним можно и должно учиться русскому языку, но учиться по ним жить – это, детишки, смерти подобно. Потому что разница между тем, что должно быть, и тем, что есть, еще больше, чем между профессией и специальностью.

Благополучно выцарапавшись из удушающих объятий пробки, он проскочил мимо ВДНХ, свернул на Останкинскую и погнал своего стального коня в сторону телецентра, ориентируясь на вонзающийся в белесое, мутное от смога, пышущее зноем московское небо кажущийся издалека голубоватым железобетонный шпиль. Время поджимало, и он ехал быстро, давая выход накопившемуся раздражению путем рискованных маневров. Он не любил работать так, как сейчас – по срочному вызову, с бухты-барахты, без какой-либо подготовки. Понимая, что требует почти невозможного, заказчик расщедрился на оплату по двойному тарифу. Считать деньги Кошевой перестал давным-давно, но согласился: во-первых, для поддержания своего профессионального статуса, а во-вторых, заказчик был не из тех, кого можно запросто, не опасаясь последствий, послать в произвольном направлении.

Приблизившись к зданию телецентра, он сбросил скорость и медленно проехал мимо гостевой стоянки. Машин на стоянке, как обычно, было довольно много, но Кошевой почти сразу рассмотрел сильно подержанную вишневую «субару». Машина, судя по всему, была именно та, которую описывал курьер: без заднего бампера и с солидной вмятиной на багажнике, повторявшей очертания чьего-то капота. «Субару» стояла с краю, в ближнем к дороге ряду, так что Кошевой мог, не заезжая на стоянку, рассмотреть засунутую изнутри под резиновый уплотнитель заднего стекла пластину регистрационного знака. Номер на знаке был тот самый, который назвал около часа назад курьер. Сие было весьма утешительно, поелику означало, что Кошевой не опоздал и что пресловутых осложнений, таким образом, можно не опасаться.

Отъехав на расстояние, исключавшее возможность попадания в поле зрения объективов следящих видеокамер, он остановил мотоцикл, выключил двигатель и, поставив байк на упор, закурил. Он сидел на мотоцикле боком, спиной к дороге, любуясь бороздящими зеленоватую гладь пруда утками – так, по крайней мере, должно было казаться со стороны. На самом деле его взгляд был прикован к боковому зеркалу на руле мотоцикла, который (руль, разумеется, а не мотоцикл) будто бы невзначай был свернут на сторону таким образом, что зеркало отражало выезд с гостевой стоянки телецентра.

Было время, когда подобные фокусы казались ему чуть ли не невозможными – если не вымыслом специализирующихся на детективной белиберде писак, то, как минимум, уделом прошедших специальную подготовку профессионалов. На деле, как это чаще всего и бывает, все оказалось намного проще: достаточно просто попасть в нужную струю, и течение само понесет тебя вперед. Соответствующие знания и навыки, если ты не полная бестолочь, появятся словно бы сами собой, по ходу движения, и со временем, притом довольно скоро, ты обнаружишь, что незаметно для себя превратился в этого самого профессионала со специальной подготовкой и – ах да! – с дипломом выпускника филфака в ящике письменного стола…

В зеркале, из-за наклона руля превращавшем ровную дорогу в крутой косогор, показался запыленный вишневый борт с характерной серебристо-серой отделкой понизу – «субару» выезжала со стоянки. Ее владелец, сам того не подозревая, покидал не только телецентр. Располагай Кошевой свободным временем, он охотно пофилософствовал бы на эту тему, но времени не было. Да и толку от его философствований – так же, впрочем, как и от любых других – не предвиделось никакого. Жизнь по сути своей проста и состоит из незамысловатых, понятных всем и каждому вещей и явлений. А сложной она порой кажется именно потому, что люди слишком много болтают, упиваясь звуками собственного голоса и превращая запудривание мозгов окружающим в профессию, приносящую твердый доход.

Кошевой надел похожий на каску американского солдата матово-черный шлем и опустил на лицо очки-консервы. Когда он перекидывал ногу в пыльном тяжелом сапоге через седло, «субару», набирая скорость, проехала мимо. Ее глушитель, если таковой вообще существовал, требовал ремонта, а еще лучше – замены, о чем свидетельствовали издаваемый машиной плотный рев и волочащийся за ней шлейф густого сизого дыма. Кошевой пнул стартер, снял мотоцикл с подножки и, дав кроссоверу отъехать подальше, аккуратно тронул мотоцикл с места.

Миром правит случай. Те, кого он по собственной прихоти наделяет полномочиями своих наместников, наивно полагают, что держат бразды правления, но на деле они управляют развитием событий примерно так же, как пятилетний малыш управляет движением машинки на карусели, вертя игрушечный руль и делая губами: «др-р-р-р!». Что же до людей, далеких от верхушки социальной пирамиды, то они вообще ничем не управляют, и менее всего – собственной судьбой. Жизнь вертит их, как щепки в водовороте, несет, куда ей заблагорассудится, и иногда выносит в места, где им вовсе не следовало оказываться. Человек случайно попадает не в то место и не в то время, видит то, чего не должен был видеть, и делает из увиденного неправильные выводы, принимая самое большое в своей жизни невезение за великую, невиданную удачу. Основываясь на этой заведомо ложной предпосылке, он начинает действовать, и с этого мгновения никакой случайностью в его судьбе уже не пахнет: в силу вступает беспощадный закон паучьей сети, в которую неосмотрительно влетел легкомысленный мотылек. Производимые его барахтаньем колебания достигают центра паутины, и в результате бедняга имеет то, что имеет: перекресток, красный свет и остановившийся рядом броский, сверкающий хромированными деталями «чоппер», не вызывающий у него ничего, кроме вялого мимолетного любопытства.

Кошевой снял с руля левую руку и запустил ее за лацкан своей мотоциклетной кожанки. В боку куртки имелось круглое, обведенное колечком блестящего металла отверстие, которое со стороны можно было принять за вентиляционное – правда, непривычно большое. Сейчас оттуда высунулся кончик какого-то тускло-черного цилиндрического предмета, в торце которого тоже имелось отверстие. На глаз диаметр его составлял что-то около сантиметра; если быть точным, он равнялся девяти миллиметрам.

Демонстрируя упомянутое выше любопытство, водитель вишневой «субару» повернул голову и посмотрел на Кошевого и его мотоцикл сквозь темные стекла фанфаронских, на пол-лица, солнцезащитных очков в широкой пластмассовой оправе. На голове у него сидела ярко-красная бейсбольная кепка с броской белой надписью по-английски: «Поцелуй меня в зад»; физиономию, в натуре оказавшуюся еще более отвратной, чем на предъявленной курьером фотографии, обрамляли любовно ухоженные рыжеватые бакенбарды – деталь, неизменно производившая на Кошевого самое отталкивающее впечатление. Впрочем, окажись данный конкретный субъект писаным красавцем, звездой телеэкрана или даже живым классиком отечественной культуры, это бы ровным счетом ничего не изменило. Дмитрий Кошевой действительно был общителен и любил заводить новые знакомства, но это вовсе не означало, что он любит людей как таковых. Его общительность имела с человеколюбием столько же общего, сколько полученный когда-то диплом филолога – с его настоящей профессией, суть которой сводилась к посильному сокращению обитающей на планете Земля популяции homo sapiens. Эта работа однажды нашла его сама, но Кошевой ее любил (в отличие от человечества) и искренне считал полезной.

Кроме того, он был профессионал и принял заказ, что автоматически лишало его возможности переменить решение – так же как ее лишен человек, шагнувший в пустоту с края крыши.

Взгляд человека в бейсболке с хамской надписью скользнул по мотоциклу и естественным путем перекинулся на колоритную фигуру байкера – высокие ботинки со шнуровкой до середины голени и окованными носами, отягощенную множеством «молний» и заклепок куртку с бахромой на рукавах и пришпиленным к плечу лисьим хвостом, рассыпавшуюся по спине гриву тронутых сединой волос, шлем, смахивающий на каску немецко-фашистского оккупанта, очки-консервы и так далее… Глаз его Кошевой не видел за солнцезащитными очками а-ля Элвис Пресли, но четко засек момент, когда обладатель рыжеватых бакенбард увидел торчащий из дыры в поле куртки глушитель. Дав этому козлу секунду на осознание того факта, что минуту назад он уехал не только из Останкино, но и из жизни, владелец модного стрелкового клуба «В. Телль & Сыновья» спустил курок.

Пистолет почти неслышно хлопнул, коротко толкнувшись в ладонь, горячая гильза беззвучно упала во внутренний карман кожанки. Все произошло совершенно незаметно для окружающих. Водитель «субару» откинулся на спинку сиденья, уронив на плечо простреленную голову; на светофоре сменился сигнал, Кошевой оттолкнулся ногой от асфальта и повернул рукоятку газа. Проезжая перекресток, он услышал за спиной раздраженное нытье сигналов: водители машин, остановившихся у светофора за вишневой «субару», негодовали на раззяву, проспавшего зеленый.

Оставив позади нарождающуюся прямо на глазах пробку, снайпер с высшим филологическим образованием поддал газу и направился домой, в клуб. По дороге он сделал короткую остановку на мосту.

– Только друг в друга не стреляйте, – сказал он, обращаясь к рыбам и глядя на расходящиеся по воде круги. – Вас и так раз-два и обчелся. Тренируйтесь лучше на рыбаках.