Читать книгу Спасатель. Серые волки - Андрей Воронин - Страница 14

Палата была рассчитана на одного человека и смахивала на однокомнатный полулюкс в современном отеле средней руки. Тут было все необходимое для праздного времяпрепровождения, начиная от совмещенного санузла и кончая плоским жидкокристаллическим телевизором на стене напротив кровати. Сама кровать, представлявшая собой довольно сложный механизм, в устройстве и принципе действия которого Андрей пока не разобрался, оказалась настолько удобной, что с нее буквально не хотелось вставать. Из-под кровати, служа напоминанием о том, что здесь все-таки не гостиница, скромно выглядывала пластиковая «утка» – слава богу, чистая и даже, кажется, новенькая, ни разу не бывшая в употреблении. Над кроватью, деликатно отвлекая внимание от торчащего из стены никелированного патрубка подачи кислорода, висела репродукция Левитана. Любуясь ею, Андрей подумал, что выбор автора вряд ли был случайным: психоделическая пачкотня современных мазил при достаточно долгом созерцании способна вызвать головную боль даже у абсолютно здорового человека, не говоря уже о больном, в мозгу которого зреет, увеличиваясь в размерах, злокачественная опухоль.

На раскинувшийся за окном темный больничный парк тихо опускался теплый летний вечер. Щели между матерчатыми планками вертикальных жалюзи прямо на глазах наливались густеющей синевой, в левом верхнем углу окна зажглась первая звезда, такая яркая, что ее не затмевало даже набирающее силу электрическое зарево большого города. Андрей открыл холодильник, достал из принесенного Лизой пакета яблоко, рассеянно потер его о рукав пижамы и, подойдя к окну, с хрустом надкусил.

Лиза была на него сердита. Она едва не сошла с ума от беспокойства, когда узнала, что Андрей ложится в больницу; потом без малого умерла от страха, узнав, в какую именно больницу его кладут. Андрею стоило немалых трудов ее успокоить, но, уходя, она все же пребывала в явном сомнении по поводу правдивости его объяснений. Кроме того, у Липского сложилось впечатление, что она побаивается, как бы он не подхватил чего-нибудь от настоящих больных. (Опухоли головного мозга не заразны; это известно всем, в том числе, конечно же, и Лизе, но разве это аргумент для встревоженной женщины?) Ее твердое намерение лично переговорить с главврачом могло создать определенные проблемы: несмотря на размеры взяток, которые Андрей, не скупясь, раздавал направо и налево, его здесь едва терпели. Да оно и немудрено: кому понравится иметь у себя на излечении симулянта, который в придачу ко всему зарабатывает на жизнь, вынюхивая и разбалтывая всему свету чужие секреты? Поэтому, проводив Лизу, Андрей сразу позвонил своему потенциальному пасынку и слезно просил успокоить его мамашу, пока дело не дошло до скандала с позорным выдворением мнимого больного за пределы солидного медицинского учреждения. Выслушав его, Женька насмешливо фыркнул, но пообещал посодействовать, после чего с истинно подростковой бесцеремонностью прервал соединение.

Яблоко имело отчетливый привкус Лизиной тревоги. Кремовые стены и белый больничный потолок ощутимо давили на психику, заставляя усомниться в разумности затеянного мероприятия. Что, в самом деле, он здесь потерял? Стоит ли донимать расспросами безнадежно больного, умирающего человека ради еще одной грязной, вполне банальной для России истории о взятках, переделах собственности, предательстве и вероломстве? Еще, чего доброго, и впрямь заразишься – не опухолью, так депрессией…

Прогнав пораженческие мысли, недостойные члена Союза журналистов России, Андрей выбросил огрызок в мусорную корзину и прислушался. В коридоре царила мертвая тишина: рабочий день кончился, медицинский персонал разъехался по домам, а дежурный врач удалился в ординаторскую. Ординаторская располагалась в соседнем крыле, по другую сторону примыкающего к лестничной клетке просторного холла, так что о молодом докторе можно было с чистой совестью забыть. Усилием воли заставив себя взбодриться, Андрей вынул из тумбочки и положил в карман пижамы цифровой диктофон: тянуть резину не имело смысла, настало самое время немного повынюхивать и посмотреть, есть ли тут что-нибудь, что стоило бы раззвонить всему свету.

Залитый мертвенным светом люминесцентных ламп коридор был пуст и безжизнен, как обратная сторона Луны. В одном его конце – том, что справа от Андрея, – находилась просторная рекреация, заставленная мягкой мебелью, кадками с тропической зеленью и прочими излишествами, призванными по задумке облегчить страдания здешних пациентов – если не физические, то хотя бы моральные и если не целиком, то хотя бы частично. Там же, ко всему прочему, находился и сестринский пост, по чьей-то странной причуде расположенный таким образом, что дежурная медичка, сидя за своим столом, не могла видеть ничего, кроме вышеописанных мебельно-тропических излишеств и раскинувшегося за окном больничного парка. С той стороны доносилось приглушенное бормотание телевизора, чье-то хриплое покашливанье и шарканье подошв – те из ходячих больных, что были более прочих подвержены стадному инстинкту, по старинке наслаждались просмотром очередного телесериала в обществе себе подобных (и, разумеется, дежурной сестры, которая совмещала приятное с полезным, одним глазом наблюдая за перипетиями убогого штампованного сюжета, а другим – за вверенным ее попечению контингентом).

Ситуация на правом фланге Андрея целиком и полностью устраивала, и он сосредоточил свое внимание на левом. Там, в торце длинного белого коридора, находилось широкое окно, подле которого сочно зеленел произрастающий в тяжелой шамотной кадке двухметровый фикус. В тени этого могучего растения расположился удобный офисный стул, на котором, широко расставив ноги в высоких армейских ботинках, откровенно клевал носом такой же, как фикус, длинный и тощий субъект в форме сержанта полиции. Он был в бронежилете и держал на коленях укороченный «Калашников», поверх которого белела развернутая газета.

Справа от сержанта, ближе к Андрею и дальше от окна, находилась дверь охраняемой палаты, в которую свободный журналист Липский планировал в ближайшее время просочиться. Поставленный по другую сторону двери стул пустовал, из чего следовало, что с активными действиями надо бы повременить. На пост заступали двое: сержант и прапорщик; прапорщик в данный момент отсутствовал, а вести щекотливые переговоры полагается со старшим по званию – если, конечно, вас интересует результат, а не сам факт общения с представителем власти.

Воспользовавшись вынужденной паузой, Андрей проверил экипировку. Все было на месте и в полной боевой готовности: деньги лежали в нагрудном кармане пижамы, диктофон в левом, а мобильный телефон – в правом, под рукой, как верный кольт. Оставалось только ждать и надеяться, что стрелять из этого кольта сегодня не придется.

Вскоре со стороны рекреации послышались тяжелые, неторопливые шаги. Прапорщик появился в поле зрения Андрея, неся в руках пластиковую бутыль кока-колы и два ярко-желтых пакета с чипсами. Эта неуставная поклажа подтвердила предположение Липского, смекнувшего, что надолго отлучиться с поста прапорщик не мог и отправился если не в сортир, то почти наверняка к установленным в холле около лестницы торговым автоматам.

Когда доблестный страж порядка приблизился, Андрей шагнул ему навстречу.

– Одну минутку, командир, – сказал он, старательно балансируя на тонкой грани между заискиваньем и панибратством, которую чувствовал под собой всякий раз, когда был вынужден разговаривать с нижними чинами полиции. – Можно один вопрос?

Прапорщик остановился, с солидной неторопливостью переложил все свои покупки в левую руку, а освободившуюся правую весьма красноречиво опустил на казенник висевшего на плече дулом вниз автомата.

– Ну? – неласково спросил он, покончив с этой подготовительной процедурой.

– Есть одно дельце, – сказал Андрей и, стараясь быть предельно лаконичным и внятным, дабы не перегружать оперативную память собеседника, изложил суть своей просьбы.

– Вы что, больной? – выслушав его, холодно осведомился прапорщик.

– Официально – да, – сказал Андрей. – Можете спросить у медсестры историю болезни и ознакомиться.

Последняя фраза явно была лишней, Андрей понял это по тому, как неприязненно поджались губы прапорщика. Недалекие люди, особенно те, что облечены какой-никакой властью, не любят ерничества и зубоскальства: им кажется, причем сплошь и рядом не без оснований, что смеются над ними.

– Не положено, – разом расставив точки над «и» и утвердив свой высокий авторитет полномочного представителя законной власти, объявил прапорщик.

– Еще один момент, – пресек его попытку продолжить путь Липский. – Видите ли, я заранее согласовал этот вопрос лично с генералом Луговым. Поэтому у нас с вами сейчас есть две возможности. Мы можем позвонить Александру Ивановичу и попросить его уладить это маленькое недоразумение. Конечно, время позднее, нерабочее, и мой звонок его вряд ли обрадует… – Он сделал многозначительную паузу, давая собеседнику возможность во всех подробностях представить телефонный разговор с оторванным от ужина (а может быть, и от просмотра того же сериала, которым в данный момент наслаждались пациенты отделения) генерал-майором МВД Луговым. – Но, если вы настаиваете, я позвоню.

В доказательство своей готовности потревожить высокое полицейское начальство он вынул из кармана пижамы телефон. Номер генерала действительно значился в памяти аппарата, но это был единственный островок правды в озере беспардонного вранья: никаких вопросов Андрей с Луговым не согласовывал, за него это делала Марта, и даже ей было в предельно доступной форме дано понять, что дружба дружбой, а служба службой: «Я такой приказ отдать не могу, потому что дорожу погонами, а ваш щелкопер, если ему так приспичило, пусть выкручивается, как умеет».

Следуя этому не сказать чтобы доброму, но, без сомнения, разумному совету, Андрей вертелся как уж на сковородке, беря собеседника, что называется, на голый понт. Избранная им тактика дала желаемый результат: прапорщик откровенно замялся, переступил, шурша пакетами, с ноги на ногу и, демонстрируя прискорбное сочетание бедности словарного запаса с нежеланием напрягать извилины, вопросительно повторил:

– Ну?

Скудость лексикона он компенсировал богатством интонаций: на этот раз произнесенное им междометие прозвучало без прежнего агрессивного превосходства. При желании его можно было перевести примерно следующим образом: «Вариант номер один меня не устраивает, хотелось бы ознакомиться с вариантом номер два. Не будете ли вы так любезны коротко изложить, в чем, собственно, заключается его суть?»

«Охотно», – чуть было не ляпнул Андрей, но вовремя спохватился и, вынырнув из мира грез, произнес универсальный пароль:

– Может, сами как-нибудь договоримся?

Его правая рука продолжала держать на виду заряженный генеральским номером мобильно-ковбойский кольт на микросхемах, а левая, непринужденно нырнув в нагрудный кармашек пижамы, вернулась оттуда с зажатой между указательным и средним пальцами купюрой. Денег было не то чтобы много, но и не мало, а, по мнению Андрея, в самый раз – пять тысяч, как одна копейка.

– Так бы сразу и сказали, – добрея прямо на глазах, проворчал прапорщик.

Он сделал шаг вперед к Андрею, одновременно повернувшись к нему боком, и Липский, не придумав ничего лучшего, сунул деньги за пройму его бронежилета.

– Только недолго, – сказал прапорщик. – И без фокусов. Телефон оставьте в палате, это нельзя…

«Можно, но за отдельную плату», – мысленно перевел Андрей.

– Какие фокусы, – сказал он вслух, – мы же взрослые люди! Если хотите, можете меня обыскать.

– А как же без этого? – слегка его огорошив, сказал прапорщик. – Дело-то нешутейное… Там у вас что?

– Где? А, тут… Это диктофон.

– Придется оставить. Диктофон – это тоже нельзя.

– Да как же! – воскликнул Андрей. – А вдруг он скажет что-нибудь важное для следствия? А потом откажется… Без диктофона будет мое слово против его, а с записью не поспоришь.

– Вот, – снова преисполняясь осознания важности доверенной ему миссии, сказал прапорщик. – Он скажет, а вы в газете напечатаете. Хорошо это будет?

– Да кто нынче верит газетам! – поспешил укрепить свое пошатнувшееся положение Андрей.

– А зачем писать то, чему никто не верит?

Вопросец был не в бровь, а в глаз. Впрочем, в искусстве словоблудия прапорщику с Андреем Липским было не тягаться.

– А жить на что?

– Ладно, идемте, – сказал прапорщик, с завидным благоразумием воздержавшись от разглагольствований по поводу нехватки рабочих рук на стройках и промышленных предприятиях страны. Все-таки под его форменным кепи хранилось некоторое количество серого вещества, и он сообразил, что упрекать собеседника в тунеядстве с его стороны было бы, мягко говоря, некорректно.

Приблизившись к двери охраняемой палаты, он кивнул сержанту, который при виде постороннего подобрался и положил ладонь на рукоятку автомата, а затем, едва заметно – Андрею. При этом он с завидной ловкостью и непринужденностью, говорившими о немалом опыте, одним небрежным движением словно бы невзначай оказался между Липским и своим напарником, полностью загородив от последнего дверь палаты своей внушительной фигурой.

Резонно рассудив, что приглашения в словесной форме лучше не дожидаться, Андрей тихонько приоткрыл дверь и со странным чувством падения, которое испытывал всякий раз, когда находился там, куда его не приглашали, перешагнул дверь палаты номер триста семь.