Читать книгу Работа над ошибками. Фантастическая повесть и рассказы - Андрей Звонков - Страница 5

в которой врач Исаев учит командира спецназа говорить «Хайль Гитлер!», и размышляет о судьбе гастарбайтеров из стран средней Азии в Москве

Зигзаги судьбы неожиданны и удивительны.

Юрка еще сидел в СИЗО, я дежурил, а Светлана металась между работой, СИЗО, адвокатом и домом.

Заведующий подстанцией на каждой пятиминутке предупреждал: на вызове держать язык за зубами. Произносить только прописанные в «стандарте поведения медработника» слова! Ничего лишнего. Он не упоминал Юрку, но мы-то понимали, отчего он так старается. Этот случай сильно снизил рейтинг нашей подстанции и уменьшил премиальный фонд.

«Нам не дано предугадать…», как сказал какой-то поэт. На одном вызове дверь мне открыл сам командир группы захвата СОБРа. Был он в тренировочных штанах, тапочках на босу ногу и майке. И, кажется, он меня сразу не узнал. Заболела его теща.

Голос он мой вспомнил и стал немного суетлив. Принес табурет из кухни, стоял рядом в ожидании моих обращений. Но я придерживался исключительно «протокольных» фраз. Теперь я «делал, что должен»…

Что происходило в его душе? Если она у него есть, там обязано было что-то происходить.

Я боковым зрением пытался заметить по его поведению эти скрытые процессы. Но он держался независимо. Меня не провоцировал и не лебезил. Замешательство, промелькнувшее в его глазах, когда он меня узнал, исчезло.

Закончив обслуживание клиентки, я собрал свои чемоданы, мусор в пакет и поднялся.

Он стоял рядом и наконец, наши глаза встретились. Я заметил в них мимолетное выражение благодарности, что я не отклонился от протокола и ничем не выдал нашего знакомства.

Он проводил меня до двери и протянул руку, прощаясь. Видимо, сделал он это машинально.

Я выставил ДК и МК за дверь и, прикрыв ее, чтобы мои бдительные «помощники» не записали то, что я хочу сказать, негромко спросил:

– Я вижу, вы меня узнали. Может быть, сейчас объясните, зачем нужно было брать Свиридова именно так жестко? Как вооруженного члена ОПГ, бандита?

– Нам приказали, – сказал мужчина. – Мы – солдаты. Есть протокол. Как и у вас. – Он вдруг перешел на ты. – Ты должен понимать, мы себе не принадлежим. Мы – часть системы. И ты и я.

– Да, это так, – согласился я. – Но мы еще и люди. У вас какое звание?

– Майор.

– Поднимите руку, майор, – попросил я.

– Как поднять? – не понял он.

Я поднял его руку на уровень плеча.

– Ладонь распрямите.

Он повиновался.

– А теперь скажите: «Хайль Гитлер!».

Он резко бросил руку вниз, лицо его побагровело, а я продолжил, пока он не начал материться.

– На Нюрнбергском процессе фашистские генералы оправдывались именно такими же словами: «Мы – солдаты, мы выполняли приказ», но забыли при этом, что они еще и люди. Ты – не забывай.

Я распахнул дверь. Чемоданы мои никто не тронул, и наш диалог эти электронные «стукачи» не слышали.

– Мы работали по инструкции, – пробубнил мужчина у меня за спиной, а я, развернувшись, прижал палец к губам и показал на ДК. Он понял и добавил: – У нас тоже все пишется. Прости, если можешь.

– Бог простит, – ответил я неизвестно откуда всплывшей в мозгу фразой.

Мне позвонила Светлана.

– Леша! Я узнала кое-что. Суд через три дня. Юре вменяют еще какой-то странный эпизод: «недоносительство о преступлении», я не поняла. Может быть, на суде объяснят. Адвокат говорит, что все это ерунда. Посадить Юру не должны. То, что его так арестовали, сказали – ошибка прокуратуры. У них протокол такой. Если на человека заведено уголовное дело – должны для задержания использовать СОБР.

Меня порадовало, что она хотя бы не плачет. Значит, дело скоро закончится, и муж ее вернется домой.

Недоносительство. Вот это уже формальность на сто процентов. По такому обвинению можно арестовывать любого живущего в России. Значит, Юрку действительно хотят использовать в показательном процессе. Это плохо. Это значит, что наказание будет оптимально строгим. Светлана утешает себя, поверив адвокату. Не максимально строгим – уже хорошо, но оптимально не намного лучше. Прощение и реабилитация исключены. Судимость впишут в его эльку, и для него закроются многие двери, включая банки, ипотеки, возможность работать с финансами, да и частные клиники дадут от ворот поворот. Адвокат подаст на апелляцию, но даже если наказание смягчат – судимость это клеймо на двадцать лет. Считай, на всю жизнь.

Москвичу трудно устроится на низкоквалифицированную работу. Нас не любят работодатели. Несмотря на квоту для москвичей, они и в эти жалкие десять обязательных процентов стараются набрать приезжих, молчаливых, послушных, готовых работать за гроши.

Эти парни и девушки из республик ближнего зарубежья, в основном из средней Азии живут обособленно и неохотно изучают русский язык, хотя в законе о мигрантах этот пункт особо выделен. Знание языка обязательно. С ними сложно общаться, почти всегда нужен переводчик. К «скорой» они обращаются уже в самом крайнем случае, когда часто помочь весьма затруднительно. Из-за экономии. Работодатель их страхует только от несчастных случаев на производстве, а полис «мигрант» они покупать не хотят, экономят заработок, который переводят на родину своим близким. Порой их жалко до слез. Я их брал с тяжелейшей пневмонией, когда уже сознание теряли. И ругаться бесполезно. Мы несем его на волокуше, а рядом бежит какая-нибудь девушка и на ломаном русском: «Он не умрет? Вы спасете его?». Как ей объяснить, что в приемном отделении нас еще ждет битва с терапевтом: «Где его полис? Мы не можем его принять! Звоните в посольство! Только на коммерческую койку!».

Поэтому везем сразу в реанимацию. Там берут без разговоров, если выживет – будут разбираться, куда и как дальше, а нет – так, слава Богу – хоронят за счет работодателя. С этим вопросов не возникает. Есть закон. И его не обсуждают.