Читать книгу Тень Мануила - Анна Бардо - Страница 1

Историю эту пересказывали в Константинополе и его окрестностях с незапамятных времен. Никто в точности не знает, кем и когда она была рассказана впервые, но известно также и то, что глупцы, сомневающиеся в ее подлинности, дорого поплатились за свои недальновидность и упрямство.

Случилось так, что за много лет до того, как в Константинополь пришла самая последняя его холодная весна, в городе начали происходить странные и порою необъяснимые вещи. Людская молва разнесла сперва весть о мироточащих иконах в Святой Софии и Святой Феодосии. Иконы и вправду мироточили, да только люди вслед за клириками почитали сию весть как предзнаменование великого чуда, а не великого несчастья. Позже стали поговаривать и о плачущих древних, языческих еще статуях на Большом ипподроме.

А потом уж повелось, что людская молва и в самых обыденных вещах стала видеть нечто пугающее. Вот, к примеру, львиноголовый фонтан на торговой улице Меса. Вечно он утолял жажду всякого путника: и богатого купца-генуэзца в парчовом жилете с меховой оторочкой, и военного ромея в кольчуге, и ремесленника в обыкновенной рубахе, и ученого мужа в темной куртке и алой шапочке, аккуратно сидящей на волосах, и даже юродивого в драном плаще, подвязанном простой веревкой. Но тут люди стали наблюдать, как необыкновенной красоты закаты окрашивали и весь мраморный фонтан, и голову льва, и воду, что льется из нее, в кроваво-красный цвет. В один из таких вечеров кто-то крикнул: «Смотрите, это кровь Константинополя! Сама земля под городом изранена и кровоточит», и вот усталые путники стали обходить фонтан стороной. А того, кто выпьет из него воды, люди считали проклятым.

Часто в городе можно было услышать, как какой-нибудь мальчишка рассказывал со слов своего приятеля, будто всадник Юстиниан ночью после захода солнца спускался с высокой колонны на площади Августеон перед Святой Софией, и всю ночь был слышен топот копыт его одинокого каменного скакуна, отражавшийся от городских стен. И остается только гадать, правда это была или неправда, но люди поговаривали, будто в соборе Святой Софии ангел, некогда в Юстиниановы времена вошедший в него, вышел из мраморной колонны и устремился наверх, под купол. И теперь уж любой из городских сплетников, купец в каждой лавке, зазывала в каждой харчевне знал наверняка, что все это, конечно, предвещало городу скорый конец.

Городские сплетники и торговцы много и часто судачили обо всех этих недобрых знаках. И совершенно неизвестно, кто именно, но, очевидно, кто-то, кому можно доверять, в какой-то момент сопоставил два события, о неразрывной связи которых невозможно было не догадаться. И одному богу известно, почему раньше связь эта никому не бросалась в глаза. А дело-то было вот в чем.

Жил в Константинополе один человек, звали его Алексеем. Роду он был знатного: происходил из старинной семьи Мелиссиносов и состоял при императоре на военной службе. Будучи офицером, часто он отсылался для военной разведки, после чего докладывал о передвижении османских войск, часто в те времена осаждавших Константинополь, самому василевсу. Было у него четверо сыновей, все как один высокие и темнобровые красавцы, все были к ратному делу годны и тянулись к нему душой, все превосходно стреляли из лука и владели мечом, все были отцом любимы, и всех он жаловал, и всех готовил к ратной службе. Что уж и говорить: солдаты нужны были городу, как никогда раньше: османские войска силой захватывали города и деревни и все подбирались и подбирались к Константинополю, грозя ему скорой осадой.

Но вот один раз был Алексеев отряд снова командирован для разведки за городскими стенами, и неделю его не было. А в это время к жене Алексеевой попросился в дом путник. Он паломничал к святому Живоносному источнику, где явлены были многие чудеса, и нигде не мог найти приюта себе. Потому уже поздно вечером постучал в дверь Алексеева дома. Жена Алексеева, Евдокия, впустила странника в дом и была, как и всякая константинопольская хозяйка, ласкова и любезна с ним. Пробыл он у нее на постое четыре дня, а за день до того, как вернулся муж, паломник собрал свои скудные пожитки и выдвинулся в путь. И все бы ничего, но офицерова жена, будучи уже женщиной не слишком молодой, через месяц после того, как странник уехал, понесла. И следующим летом, в конце июня, родила она мальчика и нарекла этого пятого своего сына Мануилом.

Мальчик родился внезапной радостью для родителей, уже не ждавших приплода. Но люди начали говорить недоброе: мол, понесла-то жена не от мужа своего, знатного и родовитого офицера, а от путника, которого пустила на постой. А через год, когда мальчик начал ходить и его стали показывать людям, стало видно, что одна его нога короче другой, а глаза у него разного цвета. И пошел тут недобрый слух, что согрешила блудная жена с самой нечистой силой, обернувшейся уставшим путником. Алексей и Евдокия, жена его, высокомерны были к слухам, а на изъяны ребенка будто бы и не обращали внимания: ласкали да лелеяли свое дитя больше, чем старших подросших сыновей.

Помимо всего прочего, та сила нечистая, что была причиной короткой ноги и разных глаз, наградила мальчика ангельской внешностью. Пухлые губки, ясный и наивный взгляд, светящийся детским простодушием и чистотой, милый аккуратный носик и вьющиеся, отливающие золотом волосы – все это, несмотря на физическое увечье и разные глаза, делало Мануила до того милым, что военному офицеру удалось каким-то образом скрыть дурные дела своей жены (никто, впрочем, не знает, какие именно) и отдать мальчика в Студийский монастырь для освоения науки быстрого письма, которая считалась в те времена ремеслом почетным и приносящим немалые доходы. Говорят, что сердце настоятеля растаяло, когда он увидел столь миловидного отрока. Горба у мальчишки на тот момент не было, хромота была практически не видна, а глаза были до того чистыми, до того ясными, что настоятелю и дела никакого не было до того, чтобы разглядывать их цвет.

Но с течением времени Мануил был уличен в нечистых делах. Мало того что он часто во время молитвы рассеянно смотрел куда-то вдаль, пропускал поклоны и будто бы мечтательно витал в облаках, мало того что читал тайком книги из монастырской библиотеки без благословения настоятеля, так еще и непонятно по чьему научению стал заниматься не то алхимией, не то хиромантией. Никому точно не известно, в какой именно момент начал он заниматься поганым этим ремеслом, но в монастыре заметили неладное, когда отрок стал носить какие-то склянки на тонком шнурке, привязанном к поясу, и одному богу известно, что в этих самых склянках было: не то колдовские зелья, не то тайные алхимические составы для получения золота и драгоценных каменьев. А одна-то уж склянка совсем была дьявольской: сделана она была в форме птичьей головы с немного приоткрытым клювом.

И мало того что отрок ввел в заблуждение настоятеля Студийского монастыря и всех своих учителей и наставников, так потом еще каким-то непостижимым простому человеческому уму способом сумел он подольститься к самому государю-императору Иоанну Палеологу, и это несмотря на то что к тому времени природное его увечье стало куда заметнее, чем раньше, и на спине с одной стороны сквозь одежду начал явно проступать горб.

Случилось это как-то раз в конце лета, когда на день усекновения главы Иоанна Предтечи в монастырь приехала императорская чета для того, чтобы помолиться мощам святого Иоанна и просить великого святого о зачатии наследника, которого давно уже в Константинополе ждали, да, впрочем, так и не дождались.

Якобы именно тогда в монастыре и произошла судьбоносная встреча отрока Мануила с императорской четой. Наследника императрица Мария так и не зачала, и люди стали говорить, что в странном мальчике из Студийского монастыря император Иоанн начал видеть нерожденного сына.

Мария упросила мужа своего, чтобы тот велел привезти хромого отрока во дворец, и вскоре василевс Иоанн внял просьбам своей жены. Через некоторое время студийцы отправили Мануила во дворец Палеологов во Влахернах. День тот был для монастыря счастливым и радостным, ибо избавились они от сатанинского отродья, поборника древних языческих учений, какому не место было в столь почитаемых в Константинополе монастырских стенах. Да и с глаз долой!

Да только горожанам-то легче жить от того не стало: ведь Мануил до того был заперт в глухих стенах, а теперь поселился подле Золотого Рога и ежедневно ходил пешком на службу во дворец, проделывая путь длиной в пятнадцать стадий, почитай, полгорода проходил! И уж каждый день видели его теперь городские жители. Видели да боялись…

Придворные и знать горбуна сразу невзлюбили, да и понятно почему: вдруг откуда ни возьмись при дворе появляется какой-то отрок, неясно, за какие заслуги ко двору допущенный, и неясно, что в эти непростые времена при дворе делающий. Ходит он все время с какими-то склянками на поясе, присутствует на всех императорских приемах, и совершенно неясно, какую роль собирается отвести ему василевс. Среди знатных людей и купечества поползли разные сплетни: вот, мол, пришел хромой отрок из монастыря Студийского, хочет извести своими зельями государя-императора, устроить переворот и занять его место. А императрица Мария и так-то не отличалась покладистым нравом, а тут совсем потеряла всякие приличия, охотилась за городскими стенами на мелкую дичь, и теперь каждый раз горбун Мануил был при ней, да совершенно неясно, в каком таком качестве. И что уж совсем никто не мог понять: императору-василевсу не было до этого никакого дела!

Стали поговаривать и другое. Мануил уже практически достиг своего совершеннолетия и был до того миловиден и обаятелен, несмотря на природные увечья, что статную, красивую, высоколобую императрицу Марию стали подозревать в порочной связи с горбуном! Притом среди купцов был и такой слух, что император Иоанн обнаружил свое бесплодие и сам призвал Мануила для того лишь, чтобы тот вступил с императрицей в связь и зачал с нею наконец-то наследника, которого так долго ждали в Константинополе.

Слух этот долго считали вполне близким к истине, поскольку мерзкий горбун спустя год бесчестного пребывания при Влахернском дворце и постыдной связи с императрицей был сослан императором в Морейский деспотат. Да не к кому-нибудь, а к Георгию Гемисту по прозванию Плифон, также известному за свое почитание языческих культов и прочей богомерзкой ереси. Одно только в народе оставалось непонятным: почему все-таки императрица Мария даже спустя многие месяцы своих выездов на охоту вместе с Мануилом так и не зачала…

При дворе и в торговых рядах Константинополя после исчезновения горбуна все вздохнули с облегчением: недоброе предвещал этот странный человек со склянками на поясе. Люди верили, что сама жизнь Мануила, одно то, что он такой уродился у своей матери Евдокии-блудницы и земля носит его, уже для города имеет дурное предзнаменование. А кроме прочего, именно после его рождения как раз и замироточили иконы, заплакали статуи на Ипподроме, а в львиноголовом фонтане заместо воды начала струиться кровь. Вот это совпадение и было замечено весьма умными людьми, после чего всем уж стало понятно, что Мануил крепкими узами связан с нечистью!

После его отъезда в Мистру о нем забыли лет на десять. И вроде как-то спокойно и тихо было все это время. Тайные предзнаменования постепенно сошли на нет, а императора между собой стали восхвалять за то, что он так славно придумал: взял да и отослал горбуна в далекую Мистру! Там, почитай, ему и место, горбуну этому. И все в городе на этот весьма долгий период сделалось хорошо и ладно. Купечество вновь стало процветать, придворные стали верить в то, что войны с османским султаном не будет и удастся договориться миром. Статуи больше не проливали свои слезы, и даже, говорят, золотое изваяние Юстиниана перестало по ночам покидать свой пост. Никто более не тревожился, всем верилось, что жизнь в Константинополе наладится и пойдет по прежнему руслу, а бог даст – сделается еще и краше.

Но шли годы. О горбуне уже давным-давно никто не вспоминал, да и без него напастей хватало. Через два года после его отъезда Влахернский дворец покинул и сам император, для того чтобы посетить Вселенский собор в земле Феррарской. Чуть он за городские ворота отъехал, ворвалось в город чумное поветрие, от которого слегла сама государыня-василисса, императрица Мария. Несколько дней лежала она в бреду в своей одинокой спальне, после чего так и умерла, не оставив ромеям надежды на наследника и даже мужа не дождавшись домой.

Василевс Иоанн, вернувшись, долго горевал о своей любимой жене и в четвертый раз так и не женился. Оставил он всякие попытки обзавестись сыном и престол после себя решил передать младшему своему брату Константину.

А потом как-то по осени василевс Иоанн и сам захворал-занемог да тут и преставился. И вот новый император взошел на трон, подарив народу надежду на спасение и благоденствие. Но чуть только в тот год снег стал ложиться на купол Святой Софии и статую Юстиниана перед ней, как в один пасмурный зимний день через Селимврийские ворота в город въехала повозка, запряженная двумя лошадьми. Возничий долго погонял своих серых кобыл в сторону императорского дворца во Влахернах и как-то особенно косился в сторону пассажира.

Повозка остановилась аккурат напротив входа во Влахернский дворец, и с нее сошел мужчина, облаченный в черный плащ и алую бархатную шапочку, какую в те времена носили все ученые мужи. Он боязливо озирался по сторонам, сжимая в руках какую-то книгу, обернутую в несколько слоёв холстины. И когда сошел он со своей повозки, люди, стоявшие рядом, с ужасом увидели, что мужчина хромает на левую ногу и под плащом его виден небольшой горб. И тут же все узнали в горбуне Мануила, превратившегося из юноши в великолепно сложенного, несмотря на увечье (какое было заметно, но не слишком бросалось в глаза), красивого и статного мужа лет тридцати. Дьявольские глаза его были по-прежнему настолько ясны, что способны сбить с толку любого. И лишь наблюдательный собеседник мог увидеть, что зрачки у него разных цветов: один зеленый и один черный.

И в это время люди заметили, как над Влахернским дворцом кружится большой черный ворон, будто бы сопровождающий горбуна. И как только Мануил сошел с повозки, ворон уселся на крыше дворца и грозно заклокотал, наводя страх на стоящих перед дворцом зевак.

С опаской глядя по сторонам, Мануил спокойно миновал стражу в императорском дворце и через несколько минут стоял перед василевсом Константином. Совершив перед новым императором земной поклон, он передал ему книгу, завернутую в холстину, с такими словами: «Государь, император! Это единственный том, в котором собраны все “Законы”. Учитель Гемист кланяется тебе и шлет свои благословения вместе с этой книгой».

Никто не знает, почему и за какие такие заслуги, но горбун снова был нанят в императорский дворец на службу и пробыл на ней до той самой весны, которую Константинополю пережить было не суждено.

И по торговой улице Меса вновь поползли слухи, что недобрые вести за собой привез этот человек и плохое предвещает он одним своим видом. Да еще эта проклятая черная птица… Многие советники предлагали императору убрать горбуна из дворца, но василевс Константин, как и его умерший брат, ни в какую не соглашался. Говорил, что Мануил обладает некими знаниями, в которых государь нуждается для лучшего ведения государственных дел. Уж понятно, какими такими знаниями он обладал, а император Константин, судя по всему, потеряв всякую надежду на ратников своих и на помощь католиков в войне с османами, решил прибегнуть к силе колдовской и дьявольскому служению.

Как только разноглазый сей горбун вернулся, в городе снова началось неладное. Мало того что снова стали появляться странные и дурные предзнаменования и закаты над Пропонтидой снова стали кроваво-красными. Мало того что в городе по вечерам снова стал слышен топот одинокого всадника, так еще сторожевые отряды из-за городских стен стали приносить страшные вести.

К власти в Османском султанате пришел безжалостный и деспотичный султан по имени Мехмед. А уж он-то стал творить такое богопротивное беззаконие, что его предкам и не снилось. Без всякого разрешения и предупреждения стал Мехмед-султан строить крепость на ромейском берегу Босфора. И крепость эта была настолько грозной и устрашающей, что сразу стало понятно, куда султан метит: хочет он завоевать Константинов град и подчинить себе всю землю ромейскую.

Май в тот год выдался холодным и тревожным. Тревога будто бы витала в воздухе, и каждая звезда в небе пророчествовала о близком конце. По вечерам марево затягивало небо, и на луну, взошедшую над городом, наползали причудливые черные облака зловещих очертаний. Временами казалось, будто это птицы какие или мыши летучие, а может, и сами ангелы апокалипсиса кружат в небе и тени их скользят по краю белого диска, предвещая недоброе…

На Мануила-горбуна бросали подозрительные взгляды, будто бы это он был повинен и в возведении крепости, и в тех недобрых планах, что строил новый кровожадный султан. А во время осады города горбуна Мануила на улицах видели разве что только поздним вечером.

Знающие люди говорили, что в Мистре Мануил помогал учителю Гемисту по прозвищу Плифон, которого впоследствии отлучили от церкви за еретические учения. Горбун даже якобы ездил вместе с ним во Флоренцию на тот самый собор, где греки заключили унию с погаными католиками. Там-то он и продал свою душу дьяволу! И вернулся в Константинополь, чтобы приблизить его кровавый и жестокий конец…

Говорят, будто в самую последнюю ночь видели Мануила бегущим со стороны Влахернского дворца куда-то в сторону Золотого Рога с огромным свертком, который он прижимал к груди бережнее, чем мать прижимает своего младенца. Бежал он быстро, несмотря на свою хромоту и горб, словно бы от кого-то убегал, задумав что-то недоброе. И тут путь ему преградил Григорий Схоларий, в сопровождении своих слуг шедший в сторону убежища, дабы укрыться от наступающих султановых войск.

Завидев горбуна, Схоларий рассердился, вены на его висках вздулись, а лицо исказилось гневом.

– Проклятый Мануил! – начал цедить он сквозь зубы. – Неужто это именно ты предал василевса Константина, нашего императора? Это ведь ты во всем, подлец окаянный, виноват! Неужто тварь эта еретическая, пройдоха и отступник Гемист научил тебя своей поганой ереси, какую ты теперь исповедуешь? Знай же: Гемиста отлучил я от церкви, и ему суждено подохнуть без отпевания! И тебя, гниду сатанинскую, отлучаю!

Хромой горбун, запыхавшись, остановился и молча взглянул на Схолария недобрым своим взглядом. В темноте его разные по цвету глаза сверкнули так, будто бы светились изнутри адским пламенем, и неясно было: то ли это отсветы факелов, что держали слуги Схолария в руках, то ли это языки пламени, пылающего у Мануила внутри, но одного этого дьявольского взгляда хватило Схоларию, чтобы в ужасе попятиться назад.

– Сатана… – шептал он одними губами. – Ты и сам стал сатаной! – Гримаса ужаса исказила лицо Схолария, и, побелев как снег, он зашептал ту молитву, что всегда в Константинополе считалась спасительной: «Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный…»

Мануил молча стоял и, переводя дыхание, смотрел на Схолария и его остолбеневших приспешников, вторивших его молитве, своим недобрым взглядом, а потом плюнул на землю и что было силы снова бросился бежать.

И по словам Схолария, пробежал горбун всего-то около одной стадии, а потом все видели – и в этом-то точно нет никакого сомнения! – земля под ногами горбуна разверзлась, и открылись врата преисподней. Из пропасти той вырывались наружу языки пламени, и раздавался смех дьявольский и вопли мучеников. Мануил, прежде чем сделать шаг в пропасть сию, обернулся к Схоларию, еще раз сверкнул глазами и извергнул какое-то сатанинское проклятие. А потом он шагнул в сторону пропасти и исчез в языках пламени безо всякого следа! И не было у Схолария ни малейшего сомнения, что перед ним минуту назад стоял не кто иной, как сам Сатана! И честной и чистой молитвою своею отправил Схоларий проклятого горбуна восвояси. Врата преисподней закрылись, и все сделалось на этом месте как и было прежде. И посмотрели тогда слуги Схолариевы на землю, туда, куда плюнул проклятый горбун, и увидели там полоза черного, и в ужасе попятились…

С тех пор Мануила никто никогда не видел, хотя то тут, то там появлялись слухи о нем: кто-то говорил, что подобный горбун служил спустя сто лет при султане Сулеймане, и лицом тот горбун был как две капли воды похож на Мануила, а возрастом он не состарился. А другая легенда гласит, что таковой горбун был замечен во Флоренции при дворе герцогов Медичи… Да только все это лишь людская молва, и как ее проверить?.. Это ведь и младенцу ясно, что всякая власть на земле – она от бога, и уж при каждом властителе есть свой диавол, искушающий его и так и сяк. А если властитель поддался на искушение, то уж и поминай как звали…