Читать книгу Тень Мануила - Анна Бардо - Страница 2

Вряд ли мне доведется когда-нибудь вспомнить, почему, слоняясь по району Бейоглу, из всех букинистических магазинов и лавок старьевщиков, каких здесь великое множество, я выбрал в тот день именно эту. Может, увидел в витрине что-то интереснее, или ноги сами принесли. Но это был один из тех магазинов, что до смерти мне нравятся: не сверкающая чистотой арт-галерея для богатых коллекционеров и не сувенирная лавка, в которой обыкновенно покупают всякую мелочь для подарков родственникам. Нет. Это был магазин с душой! Пахло в нем пылью старинных книг, и все было многослойным, разным и неоднозначным.

Стены здесь пестрили историческими фотографиями: на одной Ататюрк в полном парадном костюме османского янычара, на другой старинный городской трамвай поворачивает от Новой мечети на Галатский мост, на третьей старые покосившиеся деревянные дома, каких в Стамбуле становится все меньше и меньше. Здесь можно было найти и множество книг, написанных еще арабской вязью, и старинные почтовые открытки с гашеными марками, и редкие издания Корана и Джалаладдина Руми.

А в отдельной стеклянной витрине в углу между бесконечными стеллажами, полными книг, была целая выставка древних вещиц: позеленевший от времени бронзовый пузатый чайник с изогнутым носиком, стоявший на керамической подставке с традиционными сине-голубыми узорами, рядом трубка для курения с неправдоподобно длинным мундштуком и маленьким раструбом для табака и потемневшая от времени ручная мельница, в которой какая-нибудь кухарка из богатого дома молола специи, должно быть, еще во времена расцвета Османской империи. Рядом с мельницей какие-то древние письменные принадлежности: маленькие и большие металлические палочки для письма, устройство, служившее, видимо, для разметки строк, и металлическая чернильница, совсем крохотная, но, видимо, увесистая, в виде птичьей головы с приоткрытым клювом. К ней был привязан полуистлевший кожаный шнурок – доказательство несусветной древности.

Я долго рассматривал эту чернильницу в витрине, присев на корточки, а потом как-то не совсем ловко встал и случайно задел рукавом вертушку с открытками, тетрадями и блокнотами, стоявшую рядом. С самого верха этой-то вертушки прямо мне в руки и свалилась пачка тетрадей. И я, как совершенный дурак, стоял и смотрел на эти тетради у меня в руках в полном недоумении. Неужели вот он, неожиданный ответ на так давно мучивший меня вопрос? Ответ, до смешного простой и попавший в самую точку. Вероятно, действительно и не было никакого другого выхода для меня, кроме как записать всю эту историю на бумаге, и тогда ничего не будет упущено, не будет забыто или потеряно…

Эти мысли одна за другой приходили мне в голову, пока строгий, но бархатистый мужской голос не окликнул меня:

– Простите, с Вами все в порядке?

– Д-д-да, – обернувшись, сказал я, внезапно вырванный этим вопросом из моих мыслей.

– Вы на эти тетради уже несколько минут смотрите, – проговорил он на ломаном английском, ко мне, впрочем, всегда так обращались, уж больно внешность у меня не турецкая. – А мне магазин скоро закрывать…

Я понял намек продавца и молча подошел к кассе, а продавец последовал за мной. Он смотрел на меня немного суровыми черными глазами через половинчатые очки в роговой оправе, спущенные на самый кончик носа, и оттого выглядел сам как букинистическая редкость. Вероятно, он мог бы поведать мне очень многое про вещицы, выставленные в витрине, но я не хотел у него в тот момент ничего спрашивать. У меня в голове уже была своя история.

Я достал кошелек, потом каким-то почти автоматическим движением вытащил одну из копеечных ручек из стакана, стоявшего у кассы, и положил на пачку тетрадей. Продавец молча нажал несколько кнопок на кассе, после чего я подумал еще немного и положил на пачку тетрадей еще несколько ручек: одной здесь точно не отделаешься. Продавец нажал еще несколько кнопок и выжидательно посмотрел на меня.

– Это всё?

Вместо ответа я утвердительно кивнул головой и положил на прилавок купюру в 50 лир, так ни слова и не проронив, потому что был уже слишком увлечен тем, что собирал по кусочкам историю, лежавшую в разных уголках моей памяти.

Забрав покупки и сдачу, я вышел из магазина, и хозяин, проводив меня своим суровым взглядом из-под очков, пошел за мной, чтобы закрыть стеклянную дверь на ключ и повернуть лицом на улицу табличку с надписью «Закрыто».

Стоял душный стамбульский вечер, готовый наполниться протяжно звенящим напоминанием муэдзинов об Аллахе. Над Галатской башней носились стрижи, и, похоже, собиралась гроза, а небо было высоким и едва тронутым розовыми отсветами заходящего над Мраморным морем солнца. Словом, вечер был таким, что фрагментам моих воспоминаний в голове становилось тесно, и они скорее рвались на страницы только что купленных тетрадей, чтобы побыстрее стать историей. Историей, какой я ее себе представляю. И что-то хотелось в ней приукрасить, а что-то опустить, но, если честно, я понимал, что уж кому-кому, а самому себе врать совершенно бесполезно. Поэтому придется все рассказывать как есть – начистоту.

Выйдя из магазина, я перешел узкую мощеную улицу, сел за столик в ближайшей кофейне, нетерпеливо разорвал тонкую пластиковую пленку на тетрадях, снял колпачок с ручки и еще до того, как официант принес мне кофе, еще до того, как напряженное небо разразилось далеким раскатистым грохотом и вначале несмелым дождем, крупными каплями падающим на сухую мостовую, еще до того, как муэдзины, будто бы почувствовав грозу, затянули свой звенящий призыв на вечернюю молитву, я исписал несколько чистых, скрипящих под мягкой гелевой ручкой страниц.

Дождь набирал силу, и вода стала потоками стекать по мощеной улице вниз, и я полностью погрузился туда, откуда эта давнишняя история берет свое начало. В поисках ее истоков я мысленно шел по городу и представлял, что передо мной идет человек. Он только что вышел в вечернюю тишь, вдохнул прохладный и влажный воздух, смотрит на серые облака, медленно ползущие по звездному небу, и идет в сторону Золотого Рога по безлюдным улицам. И на плечи и капюшон его ветхого плаща падают с неба первые капли мелкого дождя…

А я неотступно следую за ним и хочу заглянуть ему в глаза, хочу заговорить с ним, хочу задать ему множество вопросов, но все, что мне остается, – это лишь его смутная тень. Тень, отбрасываемая им не на каменную стену и не на мощеную константинопольскую улицу, а на мою бестолковую жизнь, обретшую благодаря ему смысл.