Читать книгу Музыка льда. Осколки - Анна Беляева - Страница 1

– Миша, Илья, проводите девочек, вернитесь. Надо обсудить один вопрос.

Этот круг ада начался с такой простой фразы. Привычной. Неожиданной. Да, пожалуй, именно неожиданной в том контексте, который предлагался.

Ледовая арена переливалась звуками: криками, аплодисментами, безумной в своей настойчивости мелодией культовой уже "Матрицы" братьев-сестер Вачовски. Нервная музыка иголками колола души людей тем больнее, что на льду жила истинная драма.

Три тренера. Надёжная и верная команда досматривали программу той, о ком за последние три года даже не говорили практически. И видели много больше, чем стоило рассказывать обывателю.

Холодная зеленоглазая блондинка без возраста со строгой прической, из которой постоянно выбивались непокорные кудрявые пряди, и пристальным взглядом, наблюдала за прокатом очередной спортсменки с безэмоциональным надменным выражением лица.

Вообще-то, все детство и юность заслуженный тренер Домбровская была хохотушкой, но жизнь на спортивном олимпе быстро научила прятать все свое в себе и многоуважаемой толпе не показывать: ни хорошее, ни плохое. Врать Виктория Робертовна не научилась, изображать то, чего в душе не было – тоже. А прятаться за маской равнодушия удавалось. Об истинных бурях, творящихся в душе этой запертой на сто замков женщины знали очень немногие. Например тот, кто стоял по левую руку сейчас и то и дело бросал на нее короткие взгляды.

Слева в темном, тяжелом пальто, добирая одеждой солидности, замер скуластый мужчина лет тридцати, с едва намечающимися первыми мимическими морщинками, которые рисует на лицах тонко чувствующих и не скрывающих своих эмоций людей, время очень рано. Хореограф Ландау лишь бросал короткие взгляды, больше интересуясь реакцией коллеги, чем происходящим на катке. Его подвижное лицо отражало всю ту гамму переживаний, которую глаза привычно считывали под маской полной незаинтересованности женщины рядом. То, что происходило на самом льду интересовало молодого мужчину сильно меньше. Он почти забыл эту давно, по его меркам, покинувшую их команд спортсменку и жил без нее не хуже, чем с ней. Их мало связывало. От силы один полноценный сезон и легкие сокасания за пару лет до него. Одна из многих в его работе, к которым не прикипаешь душой. А для его коллег эта девушка была не проходным эпизодом, а огромной частью их жизни. Ребенком, из которого они вырастили спортсмена мечты, довели до высших ступеней и потеряли на вершине олимпа.

Виктория страдала относительно честно, как минимум позволила себе вслух проговорить свою печаль, а стоящий справа от нее вернейший из помощников, человек огромного сердца и неоценимых педагогических талантов, отмолчался, позволяя женщине быть женщиной и требуя от себя оставаться мужчиной до конца. Внешне казалось, что их техническому специалисту, мастеру постановки всей прыжковой и вращательной базы, не составило труда простить и проститься уже со второй чемпионкой, выросшей в его руках. Что же там было внутри – неизвестно.

Коренастый светлоглазый соратник, мнущийся с ноги на ногу по другую сторону, от надменной снежной королевы, прошедший с ней огонь и воду, внимательно анализировал то,что видел, хотя по его части все было до того кошмарно, что смотреть стоило лишь из скрытого мазохизма. Михаил мазохистом не был, но оценить сейчас фактически окончательно разломанную собственную работу считал своим долгом. На льду была, в конце концов, его ученица. Пусть и в прошлом. Он вообще не любил забрасывать то, что делал своими руками и своими мозгами. Больше ему не нравилось, лишь когда его труд не берегли. И перед глазами был именно такой случай.

Итак, довольных увиденным в этом трио не было. И, между тем, все терпеливо ждали, когда фигуристка домучит фатальный прокат.

С последним тактом музыки Викторию начало отпускать. Она боялась. Боялась, что совершенно расклеенная и потерянная бывшая воспитанница так шарахнется о лед, что никаких дальнейших разговоров о ее перспективах уже не будет. Боялась и самого разговора, который был неизбежен и грозил конфликтом, потому что решение уже принято. И, как ни странно, даже без нее, хотя, видит бог, она в глубине души желала, чтобы был кто-то, кто ей его навяжет. И была рада.

С небольшим опозданием старший тренер ледового подразделения спортшколы "Самоцветы Москвы" сделала несколько энергичных хлопков и произнесла: "Она молодец все же… – а после, отвернувшись от всевидящих телевизионных камер, следивших за всеми и вся, а за ними особенно пристально, продолжила – Надо ее брать обратно".

С этими словами Виктория Домбровская покинула свое место и удалилась в подтрибунные помещения. Тренер Григорьев и хореограф Ландау, молча, последовали за ней.

– Развозим по домам девчонок и возвращаемся в мой кабинет. У нас неотложное совещание,– устало сказала Виктория Робертовна мужчинам.

Она вся погрузилась в собственные внутренние переживания, от чего шаг из равнодушно-размеренного стал резким и широким, что при ее росте, с которым можно ходить по подиуму и отбираться в волейбольную команду, превращало движение в стремительный полет скоростного лайнера. И обычным самолетам, таким, как оба коллеги, пришлось перейти почти на трусцу, догоняя локомотив их команды.

Общее впечатление было тяжкое, горькое, просто невозможно давящее. Но музыка яркая, в последние годы незатасканная, постановка интересная. Спортсменки не осталось. А так все неплохо, пожалуй.

***

В семь лет Вика поняла, где ее мечта, ее сила жизни и ее неудержимость. В тот день, когда папа не успел приехать, чтобы отвезти дочку на каток через пол Москвы. Сняв школьную форму, совсем еще новенькую, купленную специально ей, что не так часто случалось с одеждой в их большой семье, младшая из шестерых детей Домбровских взяла сумку с коньками и бодро пошла в гордом одиночестве на автобус, потом в метро, потом до катка пешком. И дошла без всяких приключений, не считая того, что никто ее не отпускал бродить одной по шумной даже тогда столице.

Вечером был большой разбор полетов. Папа ругался, наверное, в первый и последний раз в ее жизни. Мама тихо сидела в углу и не говорила не слова. Говорила Вика, отдувая светлые пряди растрепанных волос от лица: обещала быть разумной и клялась, что будет ходить на каток, не отвлекаясь и никуда не сворачивая, но ходить будет в любом случае. Это не обсуждается. Именно в том разговоре она в запале и прокричала: “Вы решили лишить меня самого главного в жизни!”

И лед и правда стал в ее жизни самым главным. Самой жизнью. Именно на нем она жизнь и познавала во всех ее красках. С радостями, горестями, обидами и предательствами. Первыми, самыми злыми, и последними, которые превращались часто в обыденность. То, что приключилось почти три года назад оказалось больше обыденности, нашло еще не загрубевшую поверхность души и разодрало в кровь.

Она держалась молодцом. Не всякая б смогла, увидев последнее прости от человека, которому посвятила чуть не полтора десятка лет, в новостях. Вот так вот с ней попрощалась та, кого она без всякой задней мысли публично называла родной. Да и к душе допустила почти так же близко, как собственного ребенка. А дети всегда обижают жесточе, чем кто бы то ни был.

Мила, Милочка, Милаха! Как же ты хладнокровно и наотмашь ответила за собственный проигрыш всей маленькой, но огромной спортивной жизни. Виктории оставалось только отбиваться от вопросов и терять потихоньку лицо, которое и потерять в тот момент было не страшно. Страшно было понять, что история повторяется. Второй раз ее бросают спортсмены после высшего достижения в своей карьере. Мучительно уходят, чтобы забыть, словно кошмарный сон, тренера, с которым еще совсем недавно вся жизнь была одним целым. В общем стремлении к победам.

И потом, когда не осталось вечерних слез, истерик, и даже горе этой страшной потери притупилось. Да, последние два года она была молодец. Она почти не вспоминала. Она отпустила. Нет, неверно, загнала в самый темный угол воспоминания. Видит бог, она ценила и любила своих новых и грядущих чемпионок. Но есть раны, которые не рубцуются хорошо. Аля была первой такой раной. Настолько глубокой. Мила… Мила была другой, почти смертельной, потому что казалась ближе, роднее, горячее.

Когда, вертя в руках олимпийскую медаль , Алька посмотрела на нее пустыми, умершими глазами, Вика испугалась. Никогда раньше она не видела, чтобы человек так мгновенно терял внутреннюю мотивацию. Все, что было потом – лишь завершало формальное расставание. Они перестали существовать друг для друга в тот момент, когда у Али изменился взгляд.

Забавно, что для Милы она перестала существовать, потому что у той взгляд не изменился и мотивации все остались на месте. И в этом тоже была внезапность. Для Домбровской при всей тяжести их сотрудничества после олимпийского поражения ничего не закончилось и ничего не поменялось в отношении ее Милки. Она была готова продолжать, работать, двигать, любить эту девочку. А девочка пошла искать другую любовь. Эта не оправдала надежды на мечту. Мечту подарила не того калибра.

Ну вот… человек-Вика и тренер-Домбровская не умерла. Она ждала, что заживёт. Выключила память, отрешилась сознанием. Не сразу. Не сразу. Но со временем все стало спокойнее. А последние полтора года даже почти не снились кошмары, особенно, когда засыпала не одна.

***

Автомобиль пискнул сигнализацией и женщина пошла по давно знакомому пути от стоянки к своему кабинету. Мимо ледовой коробки, мимо зала славы отделения "Сапфировый" школы “Самоцветы Москвы”. Привычная дорога, давно выученная до последней трещинки в полу.

В кабинете прижился и стал частью интерьера запах ее духов.

Виктория ещё помнила, как впервые села в это кресло, за этот стол. Не так давно это случилось. И не так много времени она тут проводит. И все же – все это было две жизни назад. Ушла Аля. Сбежала Милка. Маленькая Милка, которая смотрела на нее с чистым обожанием незамутненной любви.

Две жизни назад. И каждый раз ничего не менялось и менялось все. Теперь был шанс снова все изменить, но уже не потерей, а возвращением и приобретением, пусть и спорного достоинства на данный момент.

***

Григорьев подъехал первым. И это было хорошо. Вика и сейчас искренне считала, что встреча с Мишкой-Медведем на профессиональном поприще – это дар небес. Он не лез не в свои дела. Не комментировал ничего помимо своей работы и непосредственно к ней относящегося. Всегда был приветлив, улыбчив, бесконечно профессионален и предан абсолютно. Один раз доверившись Виктории, он оставался верен ей до конца. Это звено в их цепи было самым крепким.

Он не произнес ни слова о переходе Али, хотя любил эту девочку больше всех, что были до и появились после, к далекому тренеру в далекий город, где ребенку окончательно добили уже пожеванную олимпийской муштрой команды Домбровской психику. И только раз он позволил себе реплику, которая говорила, что не выпускал чемпионку Извицкую из внимания. После тренировки перед ее последним выходом на спортивный лёд. Все, что он сказал было: "Ванька не уследил". Тогда Вика поняла, что эта история завершилась. Спортсменки Алевтины Извицкой больше нет. Тогда казалось, что больше души на мучения не останется, вся по Альке в лоскуты истрепалась. Уход Милы показал, что болевых точек на душе так много, что невозможно все пересчитать.

Про Милку Медведь молчал, но, вероятно, тоже все понимал и знал. Сейчас это было важно. Пришло время заполнить пробел в два года.

– Рассказывай.

Виктория смотрела пристально, взгляд сосредоточенный, такой, который видел каждый любитель фигурного катания. Взгляд профи во время работы.

– Что тебе сказать? Спина у нее не сегодня заболела. И сегодня не худший её день. В общем-то, нужно признать, что спины у нее нет. Но ты же знаешь, что это было слабым местом еще при нас. Мега-профи заокеанский добил ее позвоночник. Но, по-чесноку уж, не он, так мы добили бы ее. Ну, или кто-то другой.

Это было правдой. Первые проблемы с позвоночником начались у Людмилы еще здесь в "Сапфире". Такая же правда была в том, что спорт высших достижений, при любом тренере, усугубил бы эти проблемы. Но все равно казалось, что она бы заметила, помогла, восстановила. А теперь… что есть, то есть. Да и самообман это, помноженный на обиду расставания.

– Какие варианты, Миш?

– Да по сути никаких. Сезона у нее так и так не будет. Будь это моя дочь, я бы её сразу снял со всех стартов и отправил лечиться.

Ну что же… Отношение Григорьева обозначено. Его определение дуэта Домбровской и беглой спортсменки названо. Он не полезет в эти отношения и противиться возвращению не будет. Уже легче. Мишка-Медведь, как же хорошо ты читаешь людей и, что бесценно, молчишь о прочитанном.

И тут Григорьев второй раз сказал больше, чем ожидала женщина:

– С Илюхой будет трудно. Не руби с плеча. Он тебя держит и готов уживаться с твоими демонами. Это важно для тебя и нужно ему.

Тоже правда. И тоже тяжело.

– Сейчас придет, будем разговаривать. Знаешь, Миш, я ведь все равно не могу сказать "нет". Даже если бы не хотела. Ахмедов наш любимый мне очень тонко намекнул, что всегда можно найти чемпионке другого тренера, а тренеру можно и перекрыть кислород, если он слишком строптив. Иногда хорошо, когда большой начальник функционер, а не бабник, если честно.

Михаил улыбнулся. Немного грустно. Железная Вика красива, и он знал, что тонкие намеки и прямые предложения с интонацией требования ответить правильно на ухаживания "ах, какого уважаемого человека" ей поступают регулярно. Быть женщиной не так просто, а красивой и целеустремленной и подавно.

– Вот это ему и скажи. Пусть мальчик понимает, с чем ты имеешь дело тогда, когда одна идешь в высокие кабинеты. И про бабников тоже расскажи. Пусть он знает, Стальная Кнопка. Он мужчина. Ему нужно знать и о таких угрозах, которые ты отражаешь.

Домбровская грустно усмехается:

– “Постельный хореограф”. Знаешь, что его так называют в прессе и на форумах? Талантливого и заботливого мужчину, преданного. И им не стыдно. Я опять люблю не того, Мишка, вот только теперь уже я могу разрушить чужую жизнь.

Откровений для Григорьева было, пожалуй, даже многовато на этот вечер, но, в конце концов, и это тоже дорога к сближению. Вот так вот слушать о маленьких и больших слабостях человека, с которым ты хлебаешь из одного котла полной ложкой. И амброзию, и помои.

О том, что коллега, начальница и, что уж там, подруга, она-то ему точно подруга, он ей, может, и не друг, но это ладно, наконец-то упокоилась под крылом молодого дарования их команды Михаил понял очень быстро. Когда женщина перестает прятать красные от слез и бессонницы глаза и умиротворяется, трудно не обнаружить источник умиротворения, тем более, когда он совсем рядом. Не сказать, чтобы ему полегчало от этого открытия, но лучше так, чем ждать нервного срыва. Они пока неплохо сосуществуют: и эти вдвоем, и весь их коллектив. Так что оно и пусть.

Ответить мужчина ничего не успел. Распахнулась дверь и в нее ворвался взъерошенный как черный вороненок после купания в луже Ландау. В руках пакет и три чашки кофе. Заботливый. И не только по отношению к Вике. Он просто умел видеть и помнить, кто в чем нуждается и давать это, недостающее, в жизнь людей. Даже в мелочах. Вот как этот кофе и пакет с едой. Ведь они устали, они не ели. Но кому пришло в голову вспомнить об этом? Не Домбровской, само собой, она жить-то забывает регулярно, не Григорьеву. Только Илья не забывал про простые земные мелочи.

– Я хочу понять, что это сегодня было. Чему мы обязаны такой немотивированной щедрости с твоей стороны? И вообще нахуа это нужно? – все эти слова постановщик программ произнес, садясь на стул и вытягивая ноги под стол старшего тренера, так, что его ботинки соприкоснулись с ее сапогами.

Женщина опустила глаза в стол и начала говорить:

– По сути выбора у нас нет, что б мы сейчас не решили и не говорили. Мы все равно будем ее забирать к себе. Ахмедов, напоминаю, наш хозяин, бог и господин этого отделения и всей школы, для самых забывчивых. Так вот уважаемый человек Карен Магометович Ахмедов весьма ясно дал понять, что возможности отказаться от такого щедрого и судьбоносного предложения у нас не будет. Сегодня я позвала вас посмотреть на материал, с которым мы в любом случае обязаны будем работать. Так что – эмоции в сторону. Жаловаться можно дома, женам или собутыльникам, если найдете время на запой. Здесь будем просто работать дальше.

– Ты лучший тренер России! Тебе что льда в этой стране не найдется помимо этого? – вспылил Ландау.

– Илюх, не шуми!– одернул его Григорьев.

– Илюш, ты знаешь, где я начинала работать в России?– Домбровская прямо смотрела в глаза своему хореографу. Ландау только кивнул, – Да, Илюшенька, теперь это знают все. Никто не знает, почему, вернувшись с ощутимым опытом тренерской работы из Штатов, где у меня были весьма неплохие на тот момент ученики, я не смогла найти свободную вакансию нигде, кроме как на том занюханном катке в торговом центре. Вспомнила свои 18 – и по новой!

Нет, не так. Все, кому надо, знают. И если их правильно попросят, вспомнят. У нас очень узкий круг и тесная тусовка. И здесь не прощают. Сил второй раз рвать жилы у меня уже нет. Да и уроки я усваиваю хорошо.

Мы ее забираем. Миш, подготовь выкладки по своей работе, по контенту в короткой и произвольной. Менять ничего не будем принципиально, но облегчать набор пока необходимо. Она не вывезет на больной спине ничего серьезного. Илюш, нам надо будет посмотреть обе программы, можно ли сделать их удобнее для нее без потери качества. Но это уже дома. Я зверски устала.

В темноте трое вышли из дверей ледового спорткомплекса и разъехались по домам. Виктория в качестве пассажирки уносилась в машине Ландау. Собственная осталась ждать хозяйку на стоянке “Сапфирового”.

Ночь лениво слизывала последние минуты первого часа нового дня.