Читать книгу Аркашины враки - Анна Бердичевская - Страница 12

К двум я отправилась на совещание. Зал был светлый и небольшой, значительно меньше, чем зал в нашем клубе на станции Буртым. Да и все было по-другому, то есть вообще совсем другого качества, нежели у нас.

Плюшевого занавеса и оркестровой ямы здесь не было, и сцена оказалась низенькая, небольшая. Но все было аккуратно пригнано, все параллели были строго параллельны, перпендикуляры – перпендикулярны. Все деревянные поверхности матово сияли лаком. А на окнах не шторы, а кремовые шелковые паруса в сборку. На сцене стояла трибуна для оратора, малюсенькая, зато из породистого дерева и с латунной инкрустацией: реторта, за нею цистерна и три заводских трубы с дымами. «Инкрустацию наверняка сделал Аркаша», – подумала я. И тут же любопытный вопрос возник: «Откуда мой дядька почерпнул, как все это положено делать? Откуда этот строгий стиль – дубово-ореховый, латунно-шелковый? Не из деревни же Рябово, Вятской губернии?»

Пока мы с мамой жили и жили в Буртыме, стиль страны, созданный новым поколением ХО, поменялся, а мы и не знали…

На сцене стоял стол, породистый, без всякой скатерти, за ним сидело два человека. Я догадалась кто: профорг и парторг. В зале было еще пустовато, народ, исключительно мужчины, продолжал входить и рассаживаться на последних рядах, впереди мало кому хотелось светиться. Мой дядя уже сидел – в берете, во втором ряду, у прохода. Он крутил головой, разглядывал вошедших. Увидел и меня, поманил рукой. Я прошла к нему.

В первом ряду, прямо посередине сидел только один очкарик. Он был одновременно рыжий и седой, старый, но как маленький мальчик – ноги болтались, не доставая пола. Был он к тому же лохмат, как Бетховен, но и с кругленькой плешью, слегка съехавшей с макушки на затылок.

– Это кто? – спросила я, и Аркаша ответил:

– Стасик Пуговица.

Мне стало смешно.

– Хорошая фамилия, – сказала я.

– Хорошая, но не фамилия. – Аркаша склонился ко мне. – Стасик Блюфарб был портным в варшавском гетто, шил фрицам солдатскую форму. Когда стало ясно, что всех евреев убьют, они с парочкой ребят как-то из этого гетто смылись. Пересекли Восточный фронт, сдались нашим. Направили их в штаб к Рокоссовскому. Стали ребята проситься в польскую бригаду фашистов бить. Двоих взяли, а Стасика, семнадцатилетнего, маленького и в очках, брать не захотели. Деться ему было некуда, он и болтался возле штаба. А у него куртка была, еще в гетто нашел, ничего себе куртка, но без пуговиц. Стасик пуговицы пришил, уж какие нашлись, солдатские, со свастикой… И приметили эти пуговки в отделе СМЕРШ3, вызвали, стали пальцем ему в грудь тыкать и повторять: «Пуговица! Пуговица!» Стасик русского не знал. В польском и русском слово «пугать» – от одного корня. Понял Стасик, что должен пугаться! пугаться!.. И напугался. Правильно сделал. Арестовали Стасика и отправили в наши края. чтоб отсидел он в Ныробе десять лет. Хорошо, что молодым был, – вышел не старым.

Мой дядька помолчал, да вдруг еще больше склонился ко мне, дохнув ацетоном прямо в ухо:

– Такие вот дела, дочь Стратиона…

Я так рассердилась, что дернулась встать и убежать. Аркаша ухватил меня за локоть крепко и снова зашептал:

– Шучу!.. И никому никогда не скажу. Что я, фашист, что ли?.. Ну, прости!

Стасик Пуговица оглянулся на нас и помахал рукой. Аркаша тоже помахал. И сказал опять негромко, но с чувством:

– Не дергайся. У нас здесь в основном ребята неплохие. Нам можно верить. Есть, конечно, парочка не первого сорта. Но в процентном отношении меньше, чем в целом по стране. А Стасик Пуговица, как попал к нам на УХЗ, вообще расцвел. Когда Юра Гагарин в космос слетал, Стасик увлекся астрономией и космонавтикой, изучил вопрос и начал в цехах по красным уголкам лекции читать про Циолковского, и наглядные космические пособия сам смастачил. А лет пять назад он у нас женился… на поварихе из столовой Ольге Ивановне. Она на свадьбу чебуреков на всю нашу компанию нажарила. Крупная женщина, Стасиком командует будь здоров. Мы ее пани Пуговица зовем…

Выслушала я Аркашино бормотание и сама не заметила, как дуться на него перестала.

Из двух начальников за столом один вышел к трибуне, стал что-то говорить. Что-то про ответственность, которая лежит на тружениках идеологического фронта. Особенно на всех художниках-оформителях УХЗ. Я обернулась, чтобы их, тружеников идеологии, рассмотреть. Ничего себе народ, очень разнообразный, но вполне понятный.

Странно, мне кажется, я помню все эти лица… Сидят, молчат, скучают. Только в третьем ряду, почти за нами, оказался почему-то моряк в черном кителе с серебряными пуговицами, и даже фуражку с крабом не снял. Черноусый и бравый. Я засмотрелась, а он этого вроде не замечал, но внезапно глянул в упор и подмигнул.

– Что, понравился? – спросил Аркаша. – Правильно, хороший мужик, Жуков Слава. С капитаном Пашей Килиным на трехпалубном «Вильгельме Пике» старпомом ходил. У них история вышла…

И пока парторг с профоргом что-то свое толковали, мой дядя эту историю мне прямо в ухо вдул.

ИСТОРИЯ О «ВИЛЬГЕЛЬМЕ ПИКЕ».

О ЛЮБВИ И ИЗМЕНЕ

– То ли в Ульяновске, то ли в Саратове новый мост через Волгу поставили. Паша Килин был знаменитый речной капитан, орденоносец и красавец в белом кителе. Теплоход «Вильгельм Пик» должен был возглавить колонну судов и первым пройти под новым мостом. Но Павел Игнатьич имел в этом городе даму сердца. И вот в ночь накануне торжественного открытия моста он узнал, что его дама ему не верна. Паша Килин был человек широкой души, в его кают-компании никогда не переводился армянский коньяк, кубинский ром и даже американский виски бывал. Об этом знало руководство всех населенных пунктов Волжско-Камского речного пароходства. Но по такому сугубо личному трагическому поводу любви и измены с кем мог облегчить душу капитан «Вильгельма Пика»? Только со старпомом и верным другом – Славой Жуковым. Дама Паши Килина в том городе была вторым секретарем горкома ВЛКСМ, Паше она изменила с первым секретарем того же горкома. Всю ночь на борту флагмана капитан со старпомом пили коньяк, ром и виски, поднимая тосты исключительно за ВЛКСМ и всех его членов… А наутро трехпалубный теплоход «Вильгельм Пик», шедший во главе колонны судов, со всего маху попер не в третий, как предполагалось, а во второй пролет нового моста. И пролет этот оказался недостаточно высок для флагмана. В результате новый мост не пострадал. Но на виду у всего города и самого высокого начальства у «Вильгельма Пика» как ножом срезало капитанский мостик вместе с рулевым, старпомом Жуковым и самим капитаном-орденоносцем Пашей Килиным…

– Вот что бывает от любви и измены. А бывает и хуже. Тебе, девушка, это полезно знать!

В это время раздались аплодисменты – профорг закончил свою вступительную речь, и слово взял парторг. Как только он открыл рот, я потребовала у дядьки ответа на безусловно важный вопрос:

– Они спаслись?! – спросила я, имея в виду капитана и рулевого, в спасении старпома сомнений не было.

– Ну, не совсем, но как-то выплыли. Происшествие сочли несчастным случаем по вине неопытного рулевого. Он получил инвалидность второй группы и был списан на берег. Паше Килину вынесли строгий выговор по партийной линии – по заявлению его жены, узнавшей о факте измены мужа. Паша покаялся, и партком вернул капитана жене. Неверная дама – второй секретарь горкома ВЛКСМ – немедленно вышла замуж за кого-то третьего, поскольку первый секретарь был женат. А беспартийного и холостого Славу Жукова посадили на два года. Он на зоне работал библиотекарем, там же увлекся наглядной агитацией и научился плакаты писать. На зоне его главным лозунгом – ввиду глубокого смысла при исключительной краткости – стал «Слава ВЛКСМ!». А как освободился, Слава пришел работать на УХЗ – поскольку живет не слишком далеко, в Затоне, рядом с зимующими и списанными навечно судами. Слава увлекся маринистикой, его любимым сюжетом стал такой – «Флагман Волжско-Камского бассейна «Вильгельм Пик» на последней стоянке». Картин двадцать на этот сюжет из окна собственной кухни написал, только погоды на них разные, а настроение всегда трагическое. У него во Дворце культуры две выставки было. Среди художников-оформителей Уреченска живописец Вячеслав Жуков известен под псевдонимом Слава Волкасъем.

Я хихикнула, и довольно громко. Аркаша рассердился:

– Ты, вечерница! – прошипел он. – Прекрати срывать заводское мероприятие!..

И снова раздались аплодисменты. Это закончил говорить парторг.

И мы с Аркашей тоже стали аплодировать.