Читать книгу Пантелеимон - Анна Емельянова - Страница 15

После беседы с Ермолаем, Пантолеон не спал целую ночь. Он сидел в своей комнате, среди обстановки, погруженной в сумрак, и не переставал размышлять о христианах. Конечно, будучи отзывчивым юношей, он и раньше сочувствовал им, потому что они терпели чудовищные преследования. Но лишь теперь он в полной мере осознал, насколько должна быть глубока их вера, чтобы продолжать бесстрашно проповедовать свое учение под страхом кровавых казней.

Отвага христиан восхищала его. В душе он приклонялся перед их мужеством.

Когда начало светать, он принял решение вновь увидеться с Ермолаем. Более всего Пантолеон хотел узнать подробности христианского учения.

Незадолго до того, как ему предстояло покинуть дом, чтобы участвовать в торжественном жертвоприношении, которое нынче Евфросин собирался устроить в храме Эскулапа, он позвал к себе Лаврсатяя.

– Почему моя мать стала христианкой? – строго спросил он, застегивая тонкий пояс на хитоне.

Раб недоуменно взглянул на юношу.

– Госпожа Еввула как-то рассказывала мне, что ее привела к христианам старуха кормилица, сирийка по происхождению, – сказал он. – С тех пор госпожа очень полюбила своего Господа.

– В последнее время я жажду познать ее религию, Лаврсатяй, – проговорил Пантолеон. – Но евангелия наши солдаты сжигают на кострах.

– Зачем вам ее религия?

– Пока это лишь любопытство.

Будучи по обыкновению замкнутым, Пантолеон не рассказывал Лаврсатяю о своем знакомстве с Ермолаем. Он доверял рабу, но хотел быть осторожным, ибо от него завесила жизнь пресвитера.

– Но батюшке не понравится то, что вы интересуетесь христианством, – сказал Лаврсатяй печально. – То, что он терпел религиозные взгляды Еввулы, вовсе не означает, что он будет терпеть и ваши.

– Если я найду ответы на свои вопросы, познав Христа, то сумею и отца обратить к истинной вере, – сдержанно улыбнулся Пантолеон и. оставив Лаврсатяя в одиночестве размышлять над своим странным поведением, отправился в Храм Эскулапа.

В то утро он пересек несколько кварталов, следуя не тем маршрутом, которым ходил в школу Евфросина. Храм, возведенный Траяном, располагался на большой площади, с северной стороны грандиозного амфитеатра.

В прошлом знаменитый император, заботясь о Никомидии, соорудил здесь множество храмов, несколько вилл и даже проложил водопровод, поставив тем самым город на один уровень с Антиохией, Александрией, Эфесом и прочими крупными центрами Востока.

Огромное мраморное строение с многоступенчатой лестницей, фасадом, украшенным колоннами, и высоким куполом издали возвышалось над крышами соседних домов. Поскольку никомидийцы болели так же часто, как и жители других городов, все их упования возносились к эскулапу. Жрецы наживались на людских страданиях, соглашаясь молиться за больных лишь за щедрые пожертвования. Но все же, как и прежде, эскулап оставался самым любимым божеством язычников.

Пантолеону было известно, что про Эскулапа в народе рассказывают много удивительного. Люди говорили, что когда-то этот искусный врач, рожденный смертным, настолько преуспел в исцелении страждущих, что Юпитер решил подарить ему божественность. Окружающие всегда почитали Эскулапа, но Пантолеон, будучи юношей рациональным, с трудом мог поверить в его могущество. Для него Эскулап оставался такой же каменной фигурой, как боги в отцовском доме.

В отличие от ученика Евфросину приходилось делать вид, будто он верит в Эскулапа. В противном случае придворному врачу могла грозить казнь. К тому же среди его больных многие полонялись Эскулапу, и его отказ от веры мог отвратить от него никомидийцев, сохранявших былую приверженность традициям.

В течение многих веков культ бога Асклепия процветал на

Востоке, а позже достигнув Рима, стал именоваться культом Эскулапа. В Храме, где в то утро должно было состояться жертвоприношение, он возвышался перед громадным алтарем, сжимая в мраморной руке посох, вокруг которого обвилась змея. Согласно легенде, повстречав аспида, эскулап убил его, но тотчас к мертвой твари выполз второй аспид, держа во рту целебную траву. Эта трава воскресила убитую змею. Изумленный Эскулап нашел принесенный аспидом вид растения и с тех пор воскрешал людей.

Аспид навеки сжал в объятиях посох в руке скульптурного Эскулапа. Бог врачевания изображен в просторном плаще и сандалиях. Бородатое лицо человека средних лет, обрамленное густыми волосами, восхищает мудростью. Статуя ярко озарена пылающим огнем.

Высокий свод тонет во мгле. Вдоль стен в нишах искрятся десятки масляных ламп. Их пламя отражается в мозаике пола.

Войдя внутрь Храма, Пантолеон сразу же увидел фигуру Евфросина. Придворный врач находится рядом с алтарем. Возле него стоит незнакомый Пантолеону человек средних лет в роскошном хитоне, с завитыми каштановыми волосами. Ростом он выше Пантолеона. Чуть в отдалении несколько жрецов складывают в сокровищницу золото, которое пожертвовал храму Евфросин.

– Ты успел вовремя, Пантолеон, – шепнул он, заметив юношу. – Жрецы еще не пропели божеству гимны!

Торопливо подойдя к Евфросину, Пантолеон слегка ему поклонился.

– Вы же знаете, что я не верю в Эскулапа, наставник, – тихо ответил он.

– То, что ты не веришь в него, – это неважно! Тебе всего лишь нужно придерживаться традиций, чтобы получить место при дворе, – огрызнулся Евфросин, который уже устал от того, что его любимый ученик во всем хочет быть честным, искренним и правдивым. Конечно, он понимал, что Пантолеон еще молод, а в годы юности многие презирают лицемерие. Но, в тоже время, вокруг Евфросина было много учеников того же возраста, что и Пантолеон, которые умели великолепно лгать ради собственной выгоды. Впрочем, у них отсутствовал грандиозный дар врачевания, присущий Пантолеону.

– Позволь представить моего друга, лекаря Аристарха, – молвил Евфросин, повернувшись к человеку с завитыми волосами.

– Приветствую вас, Пантолеон, – улыбнулся Аристарх. -Я наслышан от достопочтенного Евфросина о том, что боги наградили вас мудростью. Это редко для столь молодого человека.

– Единственное, что я хочу, это чтобы моя мудрость служила страждущим, – глухо произнес Пантолеон.

– Я восхищен! – Усмехнулся Аристарх, негромко зааплодировав. – Поистине ты не ошибся в ученике, друг мой Евфросин!

Придворный врач с гордостью сжал плечо Пантолеона, а юноша, смутившись, опустил взор.

Между тем жрецы, выступив к алтарю, велели прихожанам преклонить колени.

– Да снизойдет на нас великая щедрость твоя, о, Эскулап, бог врачевания! Ты покровитель всех болящих! В твоих руках есть власть над всеми недугами, а сия власть возносит тебя над всем миром, ибо ничто так не заставляет народы вопить, стенать, рыдать, как недуги! – провозгласил седой смуглый жрец. – Пусть кровавые раны зарубцуются по велению твоему! Пусть остановятся реки гноя! Пусть исчезнут невыносимые боли, ибо каждая кость способная восстановиться по желанию твоему!

Жрецы затянули гимн, сложенный в ту далекую пору, когда Эскулап был просто греческим богом Асклепием. Их голоса эхом отдавались под высоким куполом. Пение услаждало собой даже самый утонченный слух.

Закрыв глаза, Пантолеон постарался осознать, что он чувствует. Растворяясь в прекрасном пении, он, однако, не попадал под влияние лживого обворожительного наваждения. Веры в могущество Асклепия не прибавилось в его сердце. Просто он восхищался созвучием этих нот, соединенных в строгом пении, бренчании кифар, позвякивании кимвалов. Больше ничего не было для него в звучащих гимнах, Эскулап, бог греков Асклепий, по-прежнему оставался обыкновенной каменной статуей, в которой нет души. Эта скульптура не была образом, посредством коего можно обратиться к Силе более старой, нежели сам греческий народ. А сердце юноши тянулось к неведомому Единому Богу, который, как утверждают христиане, был любящим Отцом – Создателем всего человечества.

Ермолай говорил, что попросив Христа об исцелении больного, можно получить это исцеление даже не прибегая к снадобьям. До сих пор Пантолеон пока с трудом представлял, как подобное возможно, но очень хотел бы научиться у Ермолая молитвам, чтобы лечить страждущих.

До конца торжественного жертвоприношения, пока жрецы клали на алтарь убитых аспидов, воспевая могущество Эскулапа, Пантолеон терпеливо стоял, преклонив колени. Но как только гимны смолкли, и Аристарх заговорил с Евфросином, он поднялся с пола и объявил о намерении возвратиться домой.

– Сегодня вы не проводите занятий, наставник, – сказал он. – И поэтому я бы предпочел вернуться к своему батюшке.

– Ах, Пантолеон! А мы думали, что ты захочешь присутствовать на встрече учителя с больным, которого я к нему направил! Это слепой преторианский центурион. К сожалению, пока никто не смог вновь подарить ему зрение, – сказал Аристарх, с улыбкой изучая худого мрачного юношу, который смущался в его присутствии.

– О, нет, – ответил юноша. – Отец ждет меня к обеду. Прошу вас меня извинить.

– Конечно, бесценный мой мальчик, – ласково кивнул Евфросин. – Возвращайся к своему отцу. Евстрогий очень гордится тобой.

С благодарностью взглянув на него, Пантолеон стремительно покинул Храм Эскулапа. Он не знал, что Аристарх пристально смотрел ему вслед, впервые познакомившись со столь необычным юношей, который для своих восемнадцати обладал мудростью зрелого человека, но был необщителен.

Оставив Храм, Пантолеон почти забыл о собственном участии в службе. Его влекло через шумные площади Никомидии в центр, где располагался главный христианский храм города. Лаврсатяй рассказывал, что Ееввула ходила туда для участия в службах. В течении долгих месяцев Пантолеон думал об этом месте, но лишь сегодня он захотел войти в Храм. Он не боялся, что его обвинят в христианских взглядах, ведь он еще не был христианином, и его утреннее участие в жертвоприношении Эскулапу стало тому подтверждением. Но он желал ощутить дыхание Бога, которое, несомненно, присутствует в стенах здания.

Пантолеон стремительной походкой шагал по многолюдным улицам, где со всех сторон до него долетала то музыка авлосов, то чьято ругань, то смех, то грохот колес. Мычащие быки, торговцы, компании пьяниц, чьи-то паланкины, которые несли мокрые от пота рабы, смешение наций, языков, одеяний -все это, словно поток реки, бурлило в сердце залитой солнцем Никомидии. Пантолеон не обращал внимания на окружавших его людей. Перед ним возвышались почерневшие от копоти руины, которые оставили в центре города по распоряжению Диоклетиана. Император велел сжечь храм. Камни остались. Они лежали в черном пепелище, которое уже давно успело остыть. Исчезли фрески на стенах. Кое-где сквозь копоть еще видны силуэты ихтиса, или крестов, но в основном все сожрало прожорливое пламя.

Остановившись возле развалин, вокруг которых, как ни в чем не бывало, сновали люди, Пантолеон печально рассматривал их. Этот храм был воздвигнут почти двадцать лет назад. В нем проповедовалось евангелие даже в очень тяжелые для христиан времена. И вот что осталось от него – камни.

– Когда сгорел Храм? – спросил Пантолеон у гончара, сушившего возле развалин свои амфоры.

– Зимой, – сказал гончар. – Август согнал сюда всех пленных христиан, а затем распорядился их сжечь. Разве ты не слышал об этом?

– Нет, – покачал головой Пантолеон, который никогда не прислушивался к разговорам на улицах, а дома отец предпочитал не обсуждать государственные дела Рима.

Он вспомнил, как однажды зимой вдруг проснулся от едва уловимого запаха дыма, проникавшего в окно. Весь следующий день ему пришлось быть с отцом, но, даже не покидая дом, он ощущал, как в воздухе пахнет пожаром.

– Это горел Храм! – пробормотал он.

Его душа сжалась от сочувствия к несчастным христианам, которые гибли в огне, запертые в стенах огромного здания. В его очах появились слезы. Острая боль пронзила сердце. Сжав кулаки, он взглянул на гончара.

– Сколько человек сгорело в Храме? – осведомился он.

– Более десяти тысяч! Их вопли были слышны всем, кто собрался вблизи пылающего здания! Чудовищная ночь! – вздохнул гончар.

По лицу Пантолеона текли слезы. Он сел на почерневший камень и, проведя ладонью, стер слой золы, увидав изображение рабы Ихтис. Символ христиан, придуманный апостолами. Спустя почти триста лет после того, как возникло христианство, значение символа «ихтис» знали даже язычники. Аббревиатура слов – Иисус Христос, Сын Бога, Спаситель.

Пантолеон подумал о гонениях, устроенных нынешними Августами. Раньше христианам тоже приходилось нелегко. Их религию часто подвергали преследованиям. Многие римляне считали, что она вредит давним традициям подданных. И все же христиан становилось все больше. Бывали периоды, когда им не запрещалось даже возводить собственные храмы, подобные грандиозному никомидийскому храму, в котором сгорело более десяти тысяч верующих.

Разве ради веры в Аполлона, Юпитера или Артемиду мы способны жертвовать собой? – прошептал Пантолеон. – Нет. Потому что христианство имеет особую власть над человеческими сердцами.

Поднявшись, он неторопливо прошелся по площади. Со всех сторон руины храма напоминали ему о былом размере здания. В течение долгих лет здесь возносились молитвы, и всего за одну ночь тут погибли тысячи людей, верующих во Христа. Вопли женщин, детей, стариков, юношей соединялись в единый гул, тонущий в потрескивании пламени и криках собравшейся толпы.

Оставив площадь, Пантолеон в течении всего дня ходил по городу в одиночестве. Он много думал о Ермолае. Несомненно, пресвитер мог рассказать ему о христианстве более подробно, нежели накануне.

Пересекая улицы, он видел издали распятых мучеников. Их тела разлагались под вечным зноем, царившим в Никомидии. Следуя вдоль стен императорского дворца, он не испытывал восторга перед изысканностью этого архитектурного ансамбля, сооруженного Диоклетианом. Думая о жертвах нынешних гонений, Пантолеон гневался на Августов. Дворец охраняли преторианцы, чьи шлемы и наконечники копий вспыхивали в лучах заката. Пантолеон никогда не был во дворце, но знал, что Евфросин посещает семью Максимиана, когда западный Август приезжает в Вифинию. Он вдруг вообразил, что Диоклетиан, возможно, и сейчас вершит суд над кем-нибудь из христиан, и уже через несколько часов несчастных ждет жестокая казнь. При этих мыслях ему стало не по себе.

Опустив голову, глядя лишь под ноги, он свернул на хорошо знакомую ему тихую улочку и уверенно приблизился к запертым воротам, возле дома, где жил Ермолай. Поколебавшись несколько секунд, словно борясь со смущением, Пантолеон постучал в них.