Читать книгу Ирония как компонент английского стиля коммуникации - Анна Горностаева - Страница 9

Создание и понимание иронии обеспечивается как говорящим, так и слушающим, точнее их взаимодействием.

Существует мнение, что характер иронии находится в прямой зависимости от личности автора, уровня его образованности, социального статуса, политических убеждений, эстетических взглядов [Петрова 2010: 3]. Добавим: при производстве и восприятии иронического высказывания не менее важно учитывать и характер, уровень развития, настроение рецепиента, тип отношений между собеседниками, степень их близости.

Адресатом иронии может быть не отдельный слушающий, а целая аудитория. В таком случае специфика создания средств комического эффекта обусловлена авторской установкой, учитывающей особенности восприятия комического целевой аудиторией [Цикушева 2010. http://www.dissercat.com/content/]. Целевая аудитория, как адресат иронии, должна быть подготовлена к принятию и обработке иронического высказывания. Для того чтобы ироническое общение состоялось, должны быть выбраны адекватные языковые средства и иронические механизмы.

В.Я. Пропп утверждает, что связь между комическим объектом и смеющимся человеком не обязательна и не закономерна. Там, где один смеется, другой смеяться не будет [Пропп, 1997. http://librus4. ilive.ro/vladimir_propp_problemi_komizma_i_ smeha_23909. html]. То же можно сказать и об иронии: то, что кажется ироничным одному рецепиенту, совсем не обязательно будет воспринято таким же образом другим.

Причина этого может крыться в условиях исторического, социального, национального и личного характера. Каждая эпоха, каждый народ и каждый человек обладает особым, специфическим для них чувством юмора и способностью воспринимать и интерпретировать иронию.

Таким образом, ирония – это сложное явление, которое опирается на всю когнитивную базу человека, владеющего определённой языковой картиной мира. Восприятие иронии зависит и от культурно-исторических, и от индивидуально-психологических условий, включая черты личности, её опыт и ценностные ориентации, а также от структурно-коммуникативных особенностей конкретного иронического высказывания и ситуации его употребления.

Исследователи отмечают, что прагматический потенциал вербальной иронии может анализироваться с позиции говорящего (и тогда в центре внимания оказывается вопрос, какую коммуникативную выгоду может получить иронизирующий), либо с позиции адресата (здесь исследователи объясняют, какую роль играет адресат в создании иронических отношений между участниками дискурса) [Шилихина 2008]. Заметим, однако, что анализ прагматических свойств иронии с позиции говорящего встречается гораздо чаще, что, с нашей точки зрения, сужает взгляд на это явление.

Для теорий «с позиции говорящего» характерен инструментальный подход к иронии: её использование в дискурсе диктуется стремлением к достижению определённых целей. Данные теории не объясняют тех случаев, когда адресат не справляется с интерпретацией иронии и говорящий не достигает желаемого эффекта. Остается открытым вопрос о том, можно ли считать высказывание ироническим, если тот, кому оно адресовано, не разгадал настоящего коммуникативного намерения партнера по коммуникации. Кроме того, оказываются вне зоны внимания случаи так называемой ненамеренной иронии, когда иронический эффект возникает помимо воли говорящего. Очевидно, что в последнем случае интерпретация высказывания как иронического зависит в большей степени от адресата. Поэтому наряду с теориями «с позиции говорящего» существуют и теории, трактующие иронию «с позиции адресата», которые основываются на том, что ирония характеризуется высокой степенью языкового творчества не только со стороны говорящего, но и со стороны того, для кого было создано ироническое высказывание [Hutcheon 2005]. Ирония не может полноценно функционировать, цели говорящего не будут достигнуты, если по каким-то причинам собеседник не сумеет распознать и правильно интерпретировать адресованное ему высказывание.

Мы разделяем мнение К.М. Шилихиной, которая считает, что ирония не является готовым продуктом и не может быть использована повторно [Шилихина 2008]. Она создается в дискурсе усилиями двух сторон: говорящего и адресата. Таким образом, адресату отводится самая активная роль в создании иронии.

Существуют инструментальный и дискурсивный подходы к изучению иронии. Суть инструментального подхода в том, что исследователь в большей степени ориентирован на форму иронического высказывания, в результате чего ирония воспринимается как готовый инструмент, которым говорящий/пишущий пользуется для достижения определённых коммуникативных целей. Инструментальное понимание иронии берет своё начало в риторическом подходе к иронии как тропу. Как правило, в этом случае рассматриваются стандартные способы использования речевых формул, за которыми в дискурсе закреплена роль сигналов иронического отношения [Походня 1989].

Иронический дискурс трактуется как частотная речеактовая реализация иронии, коррелирующая со специфическими свойствами личности говорящего. Способность продуцировать и воспринимать иронические высказывания является присущей каждому человеку [Варзонин 1994: 51], однако эта способность во многом зависит от образования, интеллектуального и культурного уровня.

Дискурс часто протекает по заданным образцам, что облегчает его участникам выбор определённых стратегий коммуникативного поведения. Отклонения от «типичных» дискурсивных действий становятся значимыми; они возможны постольку, поскольку нарушающий коммуникативные стереотипы понимает, что адресат воспримет их как значимые, несущие дополнительную смысловую нагрузку. Вместе с тем даже, казалось бы, стандартизированные формы могут приобретать новые значения и выполнять новые функции в дискурсе.

Инструментальный подход предполагает, что ирония является свойством конкретного текста или высказывания, и в этом смысле, как и любой инструмент, существует самодостаточно и независимо от участников дискурса.

Другой взгляд на природу иронии предлагают теории, где возникновение иронического смысла, как уже отмечалось, становится результатом взаимодействия коммуникантов. Ирония становится возможной благодаря тому, что между выраженным и скрытым значениями высказывания есть определённые отношения, так же как есть отношения и между людьми, различными высказываниями, интенциями и их интерпретациями. Здесь соблюдается принцип кооперации Г. Грайса [1985] – вклад на каждом шаге диалога должен соответствовать совместно принятой цели. Ирония представляет собой результат активных дискурсивных действии как со стороны говорящего, так и со стороны адресата, поскольку появление иронии в равной степени зависит и от интенции говорящего, и от интерпретации высказывания адресатом.

Как уже отмечалось, иронические высказывания могут оказаться таковыми намеренно или ненамеренно, когда автор не имел намерения передать иронию, но его высказывание было интерпретировано слушателями как ироническое, оно может считаться ненамеренно ироническим. Намеренная ирония требует больше времени для распознавания, чем ненамеренная: «Ап utterance is considered an unintended irony in case it is unintended literally but is perceived as ironic by overhearers. Intended ironies take longer to read than their unintended equivalents» [Giora, 2001: 176]. R. Giora приводит пример одного и того же высказывания, которое, в зависимости от контекста, может быть расценено как намеренно и ненамеренно ироническое: «I would never be involved in any cheating» («Я бы никогда не стал жульничать на экзамене»), говорит студент-отличник, обвиненный в том, что давал списывать на экзамене своему товарищу, который благодаря этому получил незаслуженно хорошую отметку. Это высказывание воспринимается как ирония вне зависимости от того, сознавал ли студент, что его товарищ списывает или это произошло случайно, незаметно для него. В любом случае, учитывая очевидность плохой подготовки товарища и его неспособность сдать экзамен собственными силами, заявление отличника, вольно или невольно оказавшего помощь, звучит комично.

О том, что комический (в частности, иронический) эффект является совместным продуктом деятельности автора и адресата в процессе языковой игры, говорит В.И. Шаховский, отмечая, что языковые игры осуществляются внутри эмоциональной рамки высказывания, стартовой границей которой является эмоциональный мотив говорящего, а финальной – эмоциональный коммуникативный эффект: гедонистический для говорящего и, как правило, комический для рецепиента» [Шаховский 2008: 354]. Здесь мы можем говорить о том, что ирония является также перлокутивным актом, поскольку вызывает изменения в сознании (мыслях и чувствах) адресата.

Таким образом, роль лица, воспринимающего и оценивающего сказанное, важна так же, как и роль лица, это высказывание породившее. Необходимо отметить случаи невозможности обращения к собеседнику с иронией. Е.Н. Зарецкая выделяет следующие:

1) если перед вами человек без чувства юмора;

2) если человек находится в удрученном состоянии души;

3) если человек вам незнаком;

4) в ситуациях, когда ирония неуместна (похороны, свадьба, венчание);

5) если рядом находится третье лицо, от которого зависит тот, над кем вы подшучиваете [Зарецкая 2002. http:// www.i-u.ru/biblio/archive/ritorika/default.aspx].

Мы согласны, что в ряде случаев ирония может быть неуместна. Однако данный список представляется весьма приблизительным и чрезмерно категоричным. Возможность употребления иронии и выбор языковых средств для ее выражения необходимо определять в каждой конкретной ситуации с учетом многих факторов.

Ирония как категория дискурса представляет для нас особый интерес, поскольку, на наш взгляд, именно в дискурсе раскрывается все богатство и многообразие этого явления. Реакция собеседника непредсказуема, но с помощью иронии можно управлять течением беседы и влиять на создание определенной атмосферы общения.

Ирония как категория дискурса реализуется только на фоне контекста. Исследователи иронии С.И. Походня и А.И. Усманова различают следующие виды контекста: микроконтекст, макроконтекст и мегаконтекст [Походня 1989]:

1. Микроконтекст реализует иронию в одном предложении, например: She turned round with a pretty smile of an alligator. («Она обернулась с милой улыбкой аллигатора»). Столкновение в одном предложении несовместимых понятий – «милая улыбка» и «улыбка аллигатора» (животное, ассоциирующееся с жестокостью и агрессивностью) сигнализирует о применении иронии.

2. Речь идет о макроконтексте, когда для того, чтобы понять смысл иронического высказывания, необходим текст большего объема, в печатном тексте – по меньшей мере абзац: She sketched a short autobiography, enough to show me that she wasn't as bright or pretty or stylish or interesting as she had seemed sitting at the bar. But then, no one ever is, which is why it's always worth having shares in whisky and cosmetics. (Steven Fry «The Hippopotamus») [Fry, 2004: 15]. («Она набросала краткую автобиографию, вполне достаточную для того, чтобы убедиться, что она не была ни особенно умной, ни красивой, ни стильной, как могло показаться с первого взгляда, когда она сидела в баре. Да впрочем, никто не обладает такими качествами, поэтому так прибыльно вкладывать деньги в алкогольный и косметический бизнес».

Ирония здесь, на наш взгляд, заключается в том, что, говоря о бизнесе, рассказчик имеет в виду нечто другое, а именно обыгрывает хорошо известную шутку о том, что любая женщина может казаться красавицей при наличии косметики в ее распоряжении и алкогольных напитков в распоряжении ее партнера. Не повторяя этой шутки, автор лишь намекает на нее, используя некоторые ключевые слова, которые являются сигналом для посвященных. Таким образом, ирония выполняет в данном тексте функцию сближения, объединяя тех, кто знаком с этим анекдотом.

Иногда для понимания смысла иронии недостаточно информации, полученной в беседе, необходимо обладать дополнительными знаниями. В литературном произведении иногда необходимо прочитать весь текст, чтобы осознать идею автора. Так, название рассказа В.С. Моэма «Падение Эдварда Барнарда» («The Fall of Edward Barnard») [Моэм 2003] воспринимается как ироническое только после прочтения всего рассказа, когда становится понятно, что говоря о «падении», писатель имел в виду нечто противоположное. На самом деле речь идет о выборе своего пути в жизни, стремлении главного героя к счастью и покою, что воспринимается чопорным светским обществом как глупость и безрассудство. Автор рассказа, разделяя взгляды своего персонажа, стремится показать читателю, что в результате так называемого «падения» человек обретает то, чего ему не хватало.

3. Иногда для реализации иронии необходим мегаконтекст, содержащий экстралингвистическую информацию социального, географического и исторического характера, включающий культурные реалии.

Например, цитата из российской прессы: «Известно, что с южных гор до северных морей человек проходит как хозяин» (Нов. Газ. 4–6.10.04 № 73) [Брюханова 2004] воспринимается носителями русской культуры как ироническая, направленная на фальшь патетического утверждения. Однако человек, хорошо знающий русский язык, но не знакомый с песнями советского периода, вряд ли распознает здесь иронию.

Рассмотрим примеры необходимости анализа мегаконтекста для понимания авторской иронии из произведения О. Уайлда «Кентервильское приведение»: «There is no such thing as a ghost, and I guess the laws of nature are not going to be suspended for the British aristocracy…» [Wilde 2007: 5].

(«В природе не существует такого явления, как приведение, а законы природы, я полагаю, действительны для всех, даже для английской аристократии…»)

Для того чтобы авторская ирония была понятна, необходимо обладать знаниями из истории США, а также понимать различия между британской и американской культурой и противоречия, вызванные этими различиями. Автор этого произведения – британец Оскар Уайльд, мягко иронизирует над американцами, полными гордости за свою страну и чрезмерно, на его взгляд, дорожащими своей историей. Герой «Кентервильского приведения» – чересчур уверенный в себе и в могуществе своего государства американец, говоря о законах природы, которые не может отменить даже британская аристократия, на самом деле демонстрирует свое презрительное отношение к Англии и англичанам.

Приведем еще один пример значимости мегаконтекста для понимания иронии:

«In Regency times, the village became a fashionable haunt for the likes of Lady Hamilton, who scandalized polite society with her many suitors. This held dire consequences for Lord Nelson when he wagered drunkenly at the gaming table: «If Lady Hamilton isn't completely faithful to me, and me alone, you can pull my arm off and poke me in the eye with it» [Pattinson 2008: 9]. («В эпоху регентства особенно популярна была леди Гамильтон, которая приобрела скандальную известность благодаря многочисленным поклонникам и любовным похождениям. Это имело серьезные последствия для лорда Нельсона, как-то раз заявившего спьяну за игорным столом: «Если леди Гамильтон не верна мне, и только мне, можете оторвать мне руку и выколоть ею мне глаз».

Авторская ирония в данном тексте скрыта и может быть распознана только теми читателями, которые обладают знаниями о том, что в бою адмирал Нельсон лишился руки и глаза. Таким образом, посвященному человеку становится понятно, что клятва Нельсона является ложной. В данном контексте ирония граничит с «черным юмором», поскольку обыгрываются увечья, что характерно для этого явления.

Что касается межличностной коммуникации, то здесь роль контекста выполняет обстановка общения, отношения между собеседниками, их знания друг о друге и степень близости, различные экстралингвистические факторы. В проанализированных нами интервью нередки ситуации, когда объектом иронии является человек или явление, хорошо знакомое собеседникам (и, возможно, части аудитории), но не известное массовой публике. В этом случае смысл иронизирования остается непонятным для зрителей, а особенно для представителей других лингвокультур, не обладающих необходимыми для интерпретации иронии знаниями, которыми владеет английская аудитория (подробнее примеры рассмотрены в Главе 3).

Несколько слов о ложной интерпретации иронии. Некоторые исследователи, освещая современные изменения в английском языке, указывают на устойчивое употребление некоторых слов в их противоположном значении, что не всегда используется для выражения иронии и сарказма [Виссон 2010]. Эти слова настолько укрепились в речи в этой новой роли, что имеет смысл говорить о появлении еще одного их значения. (Оговоримся сразу, что наблюдения Л. Виссон относятся к американскому варианту английского языка, но описываемые ею изменения быстро распространяются по всему миру и проникают в британский вариант). Особенно неожиданным поворотом смысла отличается, едва ли не повсеместно, молодежный жаргон, замечает автор. Приведем несколько примеров.

В контексте полисемии молодежного жаргона слово sick приходится переводить как «крутой», «классный».

John was sick yesterday— he has the flu. Too bad he couldn't go to the movies with us – that new Italian film was really sick, wonderful acting and so funny! [Виссон 2010:12].

(«Джон был болен вчера – у него грипп. Как жаль, что он не пошел с нами в кино – мы смотрели крутой итальянский фильм, смешной и с прекрасными актерами!»)

Английское Terrific, в прошлом означавшее «страшный, внушающий страх» (террор), сегодня означает «превосходный» (great, fantastic): a terrific dinner at a five-star restaurant; an actor's terrific performance in a play («превосходный обед в пятизвездочном ресторане, прекрасная игра актера в пьесе»).

В течение многих десятилетий Awesome было в переводе чем-то «внушающим страх», «приводящим в трепет» и «благоговейным» (inspiring reverence or wonder):

The Grand Canyon at sunset is an awesome sight, with the play of colors on the enormous cliff [Виссон 2010:12].

(«Большой Каньон в лучах заката представляет собой приводящее в трепет зрелище: игра красок на массивной скале»).

В результате проникновения этого слова в молодежный жаргон awesome употребляется теперь в американском и британском варианте английского языка в смысле «отличный»:

That was an awesome evening, we had so much fun getting together with old friends and singing school songs. («Это была отличная вечеринка, мы здорово повеселились, общались со старыми друзьями и пели старые школьные песни»).

Речевые хамелеоны порой становятся оборотнями или полу-оборотнями. Случается и так, что старое (буквальное) значение многозначного слова остается в живой речи наравне с новым (метафорическим) [Виссон 2010:12].

Таким образом, мы наблюдаем, как первоначальное употребление слова в противоположном или близком к противоположному смысле становится нормой языка, и слово приобретает еще одно значение. Здесь возникает опасность неправильного толкования этого нового значения слова как ироничного, так как в большинстве случаев ирония представляет собой употребление слова в значении, противоположному буквальному, с целью выражения насмешки, недовольства, критики и т. д. Следует отметить, что процесс, описываемый исследователем, – явление, отличное от иронии по смыслу, но сходное с нею по форме выражения.

Действительно, ирония часто становится источником энантиосемии. Антонимические значения, возникающие на основе иронии, могут не только оставаться в пределах контекста, но и закрепляться в слове наряду с исходным, что находит отражение в словаре [Ермакова 2005:122]. Энантиосемия нередко приводит к расширению значения слова или к изменению в сторону закрепления иронического.