Читать книгу Северный ветер - Анна Кочубей - Страница 20

Ханлейт потерял счет дням и почти обрадовался, когда по шуму снаружи понял, что повозка въехала в большой город. Прикидывая время приблизительно, он недоумевал, почему они добрались до Аверны настолько быстро. Ящик перестало трясти на колдобинах, лошади звонко цокали по добротной, ровной мостовой. Пленника везли по оживленным улицам на потеху зевак, гадающих, какая же неведомая птица едет в наглухо забитой «карете».

– Посторонись! С дороги! – то и дело орали люди Когана, норовя огреть плетью всех встречных и поперечных.

Хан решил посмотреть на свет Моран в последний раз – наверняка Коган отберет амулет, как только вытащит пленника. Привычно перевернув ловушку для архонта перед глазами, Ханлейт не увидел знакомого холодного сияния. Промелькнула золотая искра полузабытого архонта Моргвата и погасла. Все. Не поверив в случившиеся, Хан потряс амулет несколько раз. «Аммонит сломался!» – решил он, ощупывая ракушку. Повреждений не было. «Но он горел еще вчера ночью! И сегодня утром. И всегда! Моран не могла умереть, это неправда!»

«Правда! Все умирают», – насмешливо ответила кромешная тьма ящика. Любимой женщины, мысль о которой поддерживала Ханлейта все эти месяцы, не стало… Не будет встречи. Не кого ревновать, не о ком думать ночами, не кого представлять живым и желать счастья. Мир опустел, у Ханлейта не осталось ничего, кроме собственной жизни, в тот же миг ставшей ненужной обузой. В недоумении Хан вытер влажную щеку и посмотрел на свою ладонь, будто мог разглядеть в темноте следы слез. Надев амулет на шею, он прислонился к стенке и закрыл глаза.

Повозка прогрохотала под толстыми сводами арок, лязгнули ворота, разбили цепь Фионы, сковывающую ее с клеткой на колесах, отдал приказы Коган, процокали лошади охраны, – Хан не слушал. Его вернули к реальности тяжелые ритмичные удары, сотрясающие ящик, – это снимались листы железа, закрывающие вход. Что он увидит? Резиденцию Императора в Аверне? Городскую тюрьму? Да какая разница… Торец ящика с грохотом упал на землю, и внутрь хлынул дневной свет.

– Выходи, радость моя, если сможешь, – раздался голос Когана, – мне не терпится разглядеть тебя как следует.

Ханлейт подтянулся к краю, свесил ноги и встал на твердую почву. Перед глазами поплыли разноцветные круги, но Хан устоял на ногах и отпустил повозку. На земле валялась цепь Фионы. Сама девушка исчезла, как и эскорт. Пленник и Коган были одни в каменном дворе.

– Красавец! – восхищенно присвистнул Коган, обходя вокруг Хана, как вокруг удачно купленной лошади, – обычно я имею дело с худосочными остроухими с озер. Они дохнут быстро и бездарно, но с тобой мы проведем время весело. Я не буду тебя связывать, к чему формальности? Иди вперед, бежать здесь некуда.

Ханлейт, пошатываясь от слабости, пошел, куда было указано. Щурясь от солнца, он безразлично осмотрел высокие стены и башню. Сложенная из серого камня, издали похожего на сталь, она возвышалась над двором, упирая в небо острые зубцы. «Это – не Аверна. Железная башня – крепость карателей. Я в Велеграде!» – это открытие испугало бы его день назад, но сейчас Хану было не важно, куда его привезли.

Пленника повели не наверх, а вниз. Каменные переходы казематов здесь были шире и длиннее, чем в Эвенберге, а ряды бесконечных камер закрывали глухие двери без решеток. Но Хана вели мимо них, – для него приготовили нечто особенное.

– Добро пожаловать, эльфийская сволочь. Смотри под ноги.

Коган втолкнул Хранителя в просторное помещение, хорошо освещенное факелами по стенам. Хан сразу же споткнулся, но каратель не дал ему упасть, схватив сзади за одежду. Пол камеры был не каменным и не деревянным; его сплошь покрывала стальная решетка с частыми переплетами, а под ней угадывалась пустота. С потолка свисали цепи и приспособления, один вид которых вызывал ужас, по стенам были развешаны орудия пыток; среди них плети с железными наконечниками выглядели самыми безобидными.

– Иди к центру, – скомандовал Коган.

Каратель несколько раз прокрутил колесо, опускающее с потолка деревянный брус с вмурованными наручниками.

– Подними руки.

Запястья Ханлейта обхватила сталь пыточного механизма, а Коган снова подтянул брус повыше, чтобы эльф смог стоять на цыпочках. На этом приготовления завершились: узник Железной башни повис посреди большой комнаты в ожидании своей незавидной участи.

– А вот теперь – мое приветствие!

Коган ударил в солнечное сплетение Хана коротко и профессионально и с удовлетворением понаблюдал, как к эльфу не сразу вернулась способность дышать.

– Я тебе еще не объяснил, почему я так рад нашей встрече? Знакомый знак, а?

Засучив рукав, человек поднес к лицу Хранителя свое запястье с грубо сделанной татуировкой: перекрещенных стрелы и магического посоха. Хуже, чем Железная башня были только ее обитатели, и у одного из них на Хана имелся зуб. Но Ханлейт не понимал, к чему все эти прелюдии. Коган не стал задерживать с объяснениями:

– Узнал картинку? В лесу у Вишемира ты прикончил моих людей! Помнишь их имена, гаденыш? Не думаю! Но я заставлю вспомнить всех до единого! Называй это личной заинтересованностью. Мне наплевать, чего хочет от тебя мэтр, у нас с тобой будет своя свадьба, ничем не хуже!

Хан вспомнил раннее утро, первые лучи рассвета над лесной поляной под Вишемиром и свой самоубийственный побег. Он перебил всех сопровождающих его карателей, и, раненый отравленным оружием, едва выжил сам. «Гервант и Гвидо нашли и вылечили меня, а теперь мертвы. Пришла моя очередь», – подумал Ханлейт, смотря в пол. Глубоко внизу за толстыми прутьями решетки поблескивала вода, пахло мокрыми камнями. Факелы, потрескивая, грели влажный спертый воздух; рукам было жарко, а ногам – холодно. Итак, Хан в цитадели имперских карателей и для них он – тоже предатель. Но, в отличие от эльфов ордена, у обитателей Железной башни чести нет. Людям, вроде Когана, само ее понятие незнакомо. В отряды головорезов набираются отбросы общества со всего Эймара, для вступления в их ряды необходимы всего два качества: звериная жестокость и преданность Императору. Или только первое и маломальская сообразительность, что без второго ты автоматически становишься жертвой своих же сотоварищей. Пытки, допросы, казни, шпионаж и показательное устранение всех неугодных – вот на чем специализировалось это хорошо организованное, сытое воинство.

– Молчишь? Я видел, как ты порезал их на куски, я был там. Мои люди валялись в траве, облепленные мухами и пожираемые червями. Я узнал, какие раны может наносить меч Хранителя, острый, как бритва цирюльника, – продолжал Коган, подходя к стене и перебирая жуткий инвентарь.

– Но не только ты так чисто работаешь, мой милый. Я тоже умею многое, вот и отточу свои навыки на твоей эльфийской шкурке. Мой батюшка-кожевник, да трижды помянет демон его имя, заставлял меня, мальца, снимать шкуры с падали. Знаешь ли ты, как воняет дохлый козел недельной давности? Нет? Как три отхожих места и городская свалка в придачу. Но я почти полюбил свою работу! Одно в ней расстраивало: трупы молчали, как бы я их не кромсал. А ты доставишь сиру Когану настоящее удовольствие? Не пел в клетке, так будешь выть здесь, а я послушаю.

– Никакой ты не «сир», – сказал Хан, понимая, что наносит сыну кожевника самое тяжкое из мыслимых оскорблений, – ты – последнее отродье с помойки, нанятое за деньги на грязную работу.

– Как и ты, эльфийский выродок! Думаешь, между нами велика разница? Да, она есть: у меня вся жизнь впереди, а ты скоро завоняешь, как падаль!

Каратель подскочил к Ханлейту, намереваясь ударить, но внезапно спертый воздух камеры освежил порыв ветра. Он появился, как последнее прости потерянной свободы, словно кто-то открыл невидимое окно и впустил морской бриз, веющий за сотни верст от Велеграда. Ханлейт удивился и вдохнул полной грудью. Коган замолчал и оглянулся на заколыхавшуюся занавеску из черной непрозрачной материи, которую Хан вначале не приметил. Она закрывала вход в другое помещение, а палка, привязанная снизу, не давала ветру отбросить ткань в сторону. За ней кто-то был.

– Выйди, Коган.

– Да, мэтр.

Обращение «сир» не прозвучало, но каратель почтительно поклонился занавеске и ретировался за дверь. Некоторое время за Ханом наблюдали из-за преграды, прозрачной с обратной стороны.

– Итак, тебя зовут Ханлейт ланн Кеннир, – утвердительно сказал арий, – ты – Хранитель древа Агнара и миротворец по-определению, но состоял в анклаве ассасинов. Ты умудрился предать одновременно и орден, и Императора. Передо мной стоит прирожденный лжец и отступник.

Да, так и есть. Хан хранил молчание, ответа не требовалось. Почему «мэтр» не показывается? Пленнику достался только его голос: негромкий, мягкий, но четкий. Многие бы сочли его приятным. Значит, не рыком и не хрипом будут отдаваться приказы о пытках?

– Я буду говорить редко, Хранитель, я предпочту слушать. А ты уже сам решай, что именно – твои слова или стоны. О чем я хочу узнать? Твои мысли на эту тему, если они есть.

– Не знаю.

– Этот ответ я слышу самым первым от всех и всегда. И снова разочарование. Коган! – громко позвал арий.

– Мэтр?

Каратель, поджидающий за дверью, появился в ту же секунду.

– Раздень его.

«Меня сейчас отвяжут» – подумал было Хан, но увидел гадкую ухмылку Когана. Каратель многозначительно поднес к лицу Ханлейта нож для разделки туш с толстым кривым лезвием и крючком на конце.

– В этой жизни тебе больше не понадобятся тряпки, Хранитель. Ты перед нами будешь голый, как душа грешника перед судом Создателя.

Поддев шов куртки на плече Хана, он дернул, разрывая ткань. Разрезал рукава и пояс. Коган методично работал ножом, пока на эльфе не осталось ни клочка одежды, только амулет на шее.

– А это тебе зачем? Мэтр, у него ловушка для архонта!

– Сними.

Каратель сорвал амулет и положил в карман. Отбросив лоскуты ткани подальше пинком ноги, он отошел на два шага, любуясь делом рук своих. Бледный от унижения Хан смотрел в пол, на железные пластины решетки, скрепленные болтами в местах соединения.

– Какой прекрасный представитель рода эльфийского! Какие хорошие волосы! Жаль, недостаточно длинные, как обычно вы, остроухие, любите. Я бы хотел взять на память твою косу и повесить у себя в спальне, чтобы девкам, что туда заходят, было стыдно за свои растрепанные патлы.

Коган подергал неровную челку пленника, отросшую за месяцы заключения и падающую на глаза.

– А как у нас с зубами?

Он приподнял ножом верхнюю губу Хана, не обращая внимания на кровь, хлынувшую из ранки.

– Отличные! Ты разойдешься на сувениры, эльф. Каждому, кто захочет, достанется кусочек!

– Приступай, – раздался спокойный голос ария, обрывая поток издевательских оценок Когана.

– С удовольствием, мэтр!

Каратель обошел Ханлейта, остановился за спиной и провел костяной рукоятью ножа по стволу древа, изображенному на позвоночнике.

– Искусная работа. Снимая с тебя шкуру, я постараюсь ее не сильно повредить. Какой из символов тебе не нравится больше всего? Я ненавижу верхний – ползучие гады отвратительны, а архонты и их мечи – еще поганее. Но его я бы оставил напоследок, перед тем, как перерезать твою шею. Может, выберешь сам: кабан, кошка, птичка? А? Недолго тебе осталось помалкивать!

Ханлейт вздрогнул от острой боли: нож мясника поддел кожу под лопаткой слева, обводя первый символ. Дикая лошадь – символ Карии… С нее началась пытка.

– В тебе совсем нет жира, – комментировал Коган, – поэтому, крови будет много, да и мне придется постараться, чтобы не попортить картинки. И кожа тонкая. Да, задал ты задачку, эльф!

Хану казалось, что его тело поддается лезвию с чуть заметным, отвратительным хрустом. Или это факелы трещат? Красные струйки потекли вниз по бедрам, защекотали ноги, словно не были частью самого Хана, а чем-то чужим, посторонним. Кровь собиралась на решетке в лужицы и беззвучно капала в бездонную пропасть. Что там, под металлическим полом, кроме темноты? Коган работал не торопясь. Символы на спине Ханлейта, задуманные как знаки особой избранности, становились источником жестоких страданий.

Минуты боли имеют свойство растягиваться до бесконечности. Но внутренним взором Ханлейт видел не камеру пыток, а комнату ваньярской гостиницы, согретую огнем камина; жалел не свое изувеченное тело, а счастливые дни и минуты, навсегда ушедшие в прошлое. Моран любила прикасаться к его коже, водить пальцем по рисункам, обводя их контуры и изгибы ветвей дерева; она дотрагивалась нежно и бережно, словно боялась стереть краску. Никогда это не повторится!

Как тихо в камере. Как солоно во рту. Как плохо заканчивается жизнь: позором и болью.

– Я оглох, эльф? Почему я тебя не слышу? Мэтр, он отключился!

– Он в сознании, – без эмоций ответил арий.

– Точно. Ничего, я и не таких упрямых разговаривал! Оцени результат, остроухий: получилось очень даже!

Коган поднес к лицу Хана окровавленную руку с куском плоти, но тот закрыл глаза.

– Смотри, выродок! – каратель ткнул острием ножа в подбородок эльфа, – раны от твоего меча были куда глубже! Продолжим?

– На сегодня достаточно. Коган, ты свободен.

– Да, мэтр. А ты рано обрадовался, Хранитель! Ноги не устали? Ты завоешь, когда повиснешь на руках и растянешь рану. Вот это будет боль!

Каратель посмотрел на жертву со смесью страсти, ненависти и сожаления и покинул пыточную, загремев ключом в замочной скважине с обратной стороны. Ханлейта мучило каждое случайное движение, даже дыхание. Икры затекли, лодыжки болели от напряжения. За занавеской было тихо, но Хан чувствовал, что арий все еще там. Что ему нужно? Хочет посмотреть, как пленник корчится?

– Зачем тебе амулет, эльф? – спросил Эверон.

– Это подарок, – прошептал Хан.

У ария был отличный слух – он услышал.

– Чей? Аммонит подарен не архонтом – они их не носят, а тебе был нужен для какой-то цели. Для какой? Я не верю в бесполезные дары, Кеннир.

На эти вопросы Хан не стал бы отвечать под самыми страшными пытками. Быстрее бы все закончилось! Эверон умел делать правильные выводы:

– Хранитель, ты хочешь умереть как можно скорее, но в Железной башне умеют не только калечить, но и лечить, поэтому ты проживешь ровно столько, сколько нужно для дела. Мечтай о могиле, если тебе так легче. Ты далек от покоя, пока мне интересен. Обдумай это.

В глубине подземелья щелкнул замок – Эверон ушел. Ханлейт остался в одиночестве. Некоторое время он боролся со своим телом, переступая по решетке заледеневшими пальцами ног и поскальзываясь, понимая всю напрасность этих усилий. Коган не врал – повиснуть на руках – ужасно больно. Настолько, что Хан не сдержался и закричал. Никто не услышал, это хорошо.