Читать книгу Розы и Папоротники - Анна Лайк - Страница 10

* * *

…Неожиданно выяснилось, что Олег хорошо рисовал. Увидев впервые причудливые разводы и затейливые завитушки на полях какой-то валявшейся у него дома газеты, Лена спросила, есть ли у него наброски, но он ее не понял. Никаких набросков он никогда не делал, рисовать тоже не учился. Он просто чирикал что-то обычной шариковой ручкой, разговаривая по телефону, думая о чем-то, коротая время, и относился к своему рисованию, как к не самой хорошей привычке – скептически. То, что появлялось на бумаге в такие моменты, наверное, могло бы стать хорошим материалом для психоаналитика, но Лена категорически, сама перед собой, не хотела оценивать Олега таким образом. Она и сама иногда рисовала, поджидая ответа у телефона, все эти пересекающиеся круги, квадраты, прямоугольники, звездочки, шахматные решетки, кресты, домики…

Но то, что у другого было просто почеркушками, у Олега смахивало на фламандские кружева. А однажды она случайно увидела разворот его черного дорогого ежедневника, толстого, как амбарная книга. Он рисовал ещё и оружие. «Тэтэ… да, пистолет, – нехотя отвечал он на расспросы, – этот – Макарова… Беретта. Глок… Да нравится просто, «зачем…» Рисунки были похожи на ожившие чертежи… Еще он рисовал по памяти листья дуба и клена, рисовал кедры и сосны, кучерявые папоротники, рядом вдруг могла появиться толстая важная улитка с затейливой раковиной, или, вся извернувшаяся, как в судороге, ящерица, похожая на ювелирное украшение; следом шел строгий крест, вписанный в круг, а потом – мощный церковный купол со скульптурами по его круглому основанию… «Исаакий!» – ахала Лена… Рисунки были все те же – простой шариковой ручкой. Нарисовал однажды ее, Лену, она хвалила безмерно (из лести), но честно должна была бы признать, что… получилось не очень.

Что интересно – Олег это сам понял. Рисунок он выбросил, сказав – «в жизни ты лучше».

Рисунки все были грубоваты, линии – по-мужски угловатыми, но четкими, ясными; штриховка – плотной, густой… Изображения были небольшими: они заполняли пустоты вокруг главного содержимого ежедневника, а это была информация – телефоны, адреса, неведомые аббревиатуры, цифры… Имен при этом не было, но эти записи, тем не менее, всегда оставляли вокруг себя пустые места, словно специально предназначенные для рисунков. Ежедневник как будто существовал в основном ради того, чтобы Олег нарисовал там очередной пистолет, а не вывел очередную сумму из каких-то слагаемых, не записал подряд штук двадцать номеров телефонов, не перечислил несколько адресов, – сокращённых, но иногда узнаваемых: Фон, Сув, или Кам, – Фонтанка, Суворовский, Каменный остров…

Суровый, каменный, гранитный, парадный Петербург также присутствовал на этих рисунках, – фрагментами барельефов, обрамляющих слепые окна старых домов, изломанными изображениями недобитых вандалами наддверных витражей, головками младенцев-путти, порхающих по облупленным фасадам, фигурками морских коней с запыленных решеток невских мостов… Впрочем, что мордашки путти, что морды морских коней, – все они у Олега выходили каким-то страховидными… Оружие у него получалось лучше.

– Как здорово, как красиво, – искренне говорила Лена, разглядывая новый рисунок. («Он не художник, конечно, – мелькало у нее при этом в голове, – ему бы учиться и учиться, но все равно – надо хвалить…») – А меня вот бог «убил» – рисовать, я кружочек не могу изобразить ровно, – всегда яйцо получается.

Олег смотрел на нее, начиная улыбаться, все шире и шире, и снова сжимал губы, привычно скрывая улыбку; потом склонял большую лобастую голову набок и рассматривал Лену – глаза теплые:

– Давай, нарисую я тебе кружочек… Где? Здесь? Здесь? Или – здесь?

Удивительно. Взрослый мрачный мужик, а иногда игривый, как кот. Вот сейчас он, мягко касаясь Лениного тела, шутливо прикладывает ладонь, задерживая ее то у нее на груди, то на животе; заглядывает в глаза Лене, спрашивая; она поддерживает шутку и кивает на каждый вопрос… Он уже и не спрашивает, просто держит ладонь на ее животе, а она кивает снова. Кивает снова и снова. И улыбается.

Они смотрят друг на друга. Улыбки замирают. Шутки затихают. Все вдруг становится очень серьезно.

Секс – это как лавина в горах, мечтательно размышляла Лена. Много снега и крутой склон горы – и она будет сходить регулярно. Гора – ясен пень, это ваши жизненные обстоятельства. А снег – это ваша с ним влюбленность.

Лавина сходит и засыпает все – ущелье, скалу, холм и впадину. Ровно все. Гладко. И тихо. Неправда, что после соития грустно все живое: на влюбленных это правило не действует. Скорее, соприкоснувшись душами, а не только телами, попадают они в то заповедное место, где несколько иное отношение ко всему сущему. Без оглядки на пол, на возраст, на счет в банке. Одно на двоих и общее. Жаль, что это быстро проходит, но…

Проходит вообще все.