Читать книгу Розы и Папоротники - Анна Лайк - Страница 5

– Я решила грудь увеличить.

Любимая подруга Алина – короткая стрижка, очки, сигарета с мундштуком, красный диплом биофака университета, – искренне удивляется:

– Куда? У тебя и так все нормально.

Лена начинает сомневаться: зачем она ей сказала? Они выпили водки с пепси на кухне у Алины, и она выпалила эту фразу про грудь, не задумываясь, привыкла подруге доверять. Но это – проблема. Сказать даже ей, что влюбилась в пожилого криминального авторитета, то ли грабителя, то ли бандита, и хочет быть похожей на девок, которые ему нравятся, – это стать просто посмешищем.

– Да так просто.

Алина надолго замолкает, курит, иногда поглядывая Лене в лицо. Лена старается сохранять индифферентность – сидит с невозмутимым видом.

– Ради мужика, конечно, – делает вывод Алина. Задумывается и потом спрашивает:

– У тебя – кто-то новый? Не представляю, чтобы ты пошла на это ради кого-то из нашей компании.

Лена хмыкает: да уж. Обычная компания, или даже тусовка, общее прошлое – школа, универ; дискотека-кино-велосипед, пиво-шаверма-прогулки по крышам… Еще – ночные кухни, «Архипелаг ГУЛАГ», «Мастер и Маргарита», «Доктор Живаго»…

Ничего особенного.

– Не ради кого-то. Ради себя. Я так хочу.

– Ради себя… – Алина задумывается, потом улыбается. – Тогда – давай!

Лена взяла деньги, отложенные ею на ремонт трехкомнатной материной квартиры. Мать узнала и попыталась устроить скандал, но Лена напомнила ей, что сумма вообще появилась на свет благодаря ей, Лене, да и работает из них троих только она. Еще вытрясла из Кабээса двухмесячную зарплату – не хотел давать, но потом (при словах «это для матери») сжалился. Немного добавила денег Алина, зарабатывавшая написанием статей научно-популярного толка обо всем и повсюду, которые пристраивала в различные газеты и журналы, жуть как расплодившиеся в последнее время. В написании брошюрок для садоводов и огородников Алине помогала Лена, гонорар подруги делили пополам. Лена нашла тренера по аэробике и принялась осваивать косметические салоны в округе. Новый бюст ей соорудили в самой известной клинике города.

«Троечка» – нежно сказала пластический хирург. Лена посмотрела с недоумением на свою грудь – это она свой труд так оценивает, что ли? Потом догадалась: третий номер бюстгальтера, «троечка». Форма хорошая. В остальном фигура у нее была вполне удовлетворительная. Она высветлила волосы. Получилось здорово – золотистая блондинка с зелеными глазами. Массаж, входившие в моду эпиляция, солярий, маски для лица и тела, от которых кожа действительно начинала «сиять», стали ее почти ежедневным занятием. С недавних пор она стала наносить макияж, отправляясь на работу – над его концепцией они потрудились вместе с девчонкой-театральным гримером, бывшей одноклассницей Алины. «Делаем Ангела, – уверенно сказала Эмилия, гримерша, – внешность у тебя полудетская, личико узкое, носик тонкий, небольшой, глазки распахнутые… Но в глазах черти прыгают. Хороший контраст: ангел-демон. Ведьмочка зеленоглазая, нежная, скромная с виду. Согласна?» Лена была согласна на все. Ее охватил неведомый ей прежде по силе кураж, казалось – ей все подвластно и она все сможет сделать, осуществить все, что задумала…

Жизнь стала – не продохнуть. Два раза в неделю выматывалась на аэробике, в субботу таскалась по магазинам в поисках подходящих шмоток и косметики, в воскресенье отсыпалась. Одевалась она почти также, как и прежде, но выбирала вещи поярче и обтягивающие. Купила дорогое белье. Мать была в изумлении. В нехорошем изумлении.

– На что ты тратишь деньги, Лена?

– Мам, поверь, мне это очень надо.

– Но зачем, зачем такие траты? Зачем эта грудь, этот искусственный загар, на садовом участке еще не так загоришь. А кружевные трусы зачем? Что они прикрывают, эти ниточки?

– Я тебе объясняла уже… Ну захотелось мне так! И – мы же купили нам всем вещи, а с ремонтом – я тебе объясняла – надо подождать и подкопить, не надо тут спешить.

– Да как – «купили все вещи», вот у Кирочки вообще плащика летнего до сих пор нет, а ты тратишь такие деньги. И ладно еще – физкультура, но зачем загар, и… Ты уже на проститутку похожа! На дорогую. Чем ты занимаешься? Ты действительно ходишь на работу, в эту оранжерею, или ты меня обманываешь?

– Я действительно хожу на работу в оранжерею. Я не обманываю. И я не считаю проституцию работой. Я…

– Я тебе не верю… А иначе – зачем вот все это? Когда у Кирочки…

Удивительно. Лена, в школе, всю жизнь, – на одни «четверки» и «пятерки», потом – универ, подработки, и вместе с матерью и отдельно, потом – озеленителем, то в одной фирме, то в другой, и в цветочном магазе. Работает, работает, вот эту нашла работу, у Кабээса, еще диссер пишет, спортом всю жизнь занимается – велик, бег, – и мать вечно недовольна. Кирочка, младшая сестра, в школе – одни трояки, на физру никогда не ходит, бренчит на гитаре с утра до вечера, хотя музыкальную школу бросила, толстая, ленивая, – и мать в ней души не чает. Почему так? Лена однажды спросила об этом.

– Потому что ты всегда промолчишь, а сделать норовишь по-своему. А она меня слушается, она меня любит, а ты только о себе думаешь, – строго ответила мать. – Кирочка всегда вот как благодарит, а тебе… тебе вообще на меня наплевать…

Да, не умеет Лена рассыпаться бисером и лебезить… У Кирки как пулеметом вылетает: «Мамочка, мамуленька, мамочка моя… как я тебя люблю, моя хорошенькая мамочка, ты лучше всех на свете, не то что папочка… и (ехидный взгляд на Лену) некоторые, к нему приближенные…»

Родители разошлись лет десять назад. Развод был тошнотворным для всех. Отец снова женился, в его новой семье появился ребенок. Лена хотела жить вместе с отцом, но он неожиданно погиб, при странных обстоятельствах. Вроде попал ночью под машину, далеко, за городом. Сказали, что грудная клетка была раздавлена, как будто ее переехали… Но на опознании в больничном морге (молодая вдова слегла от стресса и «не могла отойти от ребенка») старый, страшный, сильно дышащий перегаром, с запущенными седыми неровными патлами и серым пропитым лицом патологоанатом сказал Лене: смотри… И указал дрожащим перстом на странное небольшое круглое пятно за ухом трупа, на выступающей части раковины. Лена, одеревеневшая от ужаса и целого флакона корвалола, наклонилась: маленькая округлая коричневая дырочка, как будто кожу здесь содрали, ссадили, была окружена расплывшимся коричневым же мутным пятном… Лена шепотом вопросила сгустившийся вокруг воздух с запахом хлорки: что это? Пуля, промямлил служитель Харона… И что же теперь делать, спросила Лена. Что хочешь, сказал он и икнул.

Нет, в бандитских разборках отец не участвовал, как полагала мать, он просто «бомбил» по ночам на старых своих «жигулях». Конечно, Лена сказала матери. Конечно, та выслушала молча и сидела потом с торжеством во взоре (не сказала, но наверняка подумала нечто вроде – «собаке собачья смерть»). Конечно, заявление в милиции долго не хотели принимать. Конечно, в заключение о смерти строчки о пуле не было. Конечно, никто никого так никогда и не нашел. Или – не искал. Конечно…

Ничего у него не украли. Так что же произошло? Он словил эту пулю? От кого? Почему?

Лена научилась избавляться от мучительных вопросов, не имеющих ответов. «Сейчас не время, – твердила она себе, – не время сейчас. Потом, когда стану посамостоятельнее, денег заработаю, может быть, тогда… То, что не хотят люди делать, они с удовольствием сделают за деньги… Я заработаю, я смогу. Папочка мой, папочка. Прости нас…»

Новоиспеченная вдова с мелким ребенком на руках побыстрей выскочила замуж, куда подальше – в Москву. И кто бы поступил по-другому на ее месте? Шел 1990 год, год перемен, велик был и страшен, почти по Булгакову…

Ладно, это – пока оставили в стороне, а сейчас – не было и не могло быть ничего более важного, чем присвоить себе этого замечательного дядьку, этого красавца черноглазого, с его бычьей шеей и мрачным взглядом, брендовыми рубашками, сказочной обувью и дивным парфюмом…

И может быть… он ей поможет?

* * *

– … Коля, я же говорила тебе, смотри – ничего тут сложного нет, все просто: один куст – одно ведро земли. Два куста – два ведра земли. Понятно?

– Я… понял.

– Так если понял, почему тут всего лишь одно ведро высыпано?

– Я… делал.

– Что ты сделал?

Молчит Коля. Тыльной стороной грязной руки потирает лоб – пачкает и его сероватую кожу, и шерсть серой вязаной шапочки. Смотрит на куст спиреи, землю под которой Лена взялась сегодня улучшать, серыми пустыми глазами. Лена кусает губы и тоже смотрит на куст. Ну как ему втолковать. Один куст – одно ведро земли из компостной кучи. Два куста… Я это уже говорила. Они стоят в саду возле куртины кустарников недалеко от дома-дворца; в обязанности Лены входит наводить ботаническую красоту не только в оранжерее.

– Коля…

Он поднимает голову, но смотрит он куда-то мимо нее.

– Коля, послушай меня… Надо еще землю носить, понимаешь? Мало земли. Мало, слышишь? Коля, куда ты смотришь?

Коля вдруг приходит в странное оживление: весь трясется и кривит рот. Лена догадывается оглянуться: что его привело в такой ажиотаж? Тут она вздрагивает, вдыхает глубоко и забывает выдохнуть – Олег, в распахнутой черной кожаной куртке, подходит к ним со стороны дома, он уже близко, и в этот момент Коля, дурак такой, толкает ее в грудь локтем, криво выбрасывая свою руку вперед – так он спешит обменяться с Олегом рукопожатием; Лена от толчка испуганно выдыхает… Олег подходит ближе, коротко взглядывает на Лену, берет руку инвалида:

– Привет, Коль… ты что тут делаешь?

Инвалид, трясясь, разражается серией обрывков фраз, из которых следует, что она – тычет рукой в Лену и в землю, – непонятно чего требует. Олег внимательно смотрит на него во время всей его длинной речи и изредка cлегка кивает. Потом громко говорит ему:

– Коля, тебя Константин зовет! – И машет рукой по направлению к дому-дворцу. Коля, торопясь, немедленно уходит в указанном направлении, а Лена, без единой мысли в голове, пытается выровнять дыхание и хлопает глазами, таращась на Олега. Тот смотрит в спину инвалиду, потом переводит свои чудные чёрные глаза на нее и говорит:

– Ему объяснять бесполезно. Он не будет тебя слушать.

Лена, обрадованно, что он с ней заговорил:

– Но я совсем ему простое дело дала – землю носить. Только сказала, что если два куста – то и земли надо два…

Тут она осекается, внезапно осознав двойной смысл фразы:

– То есть… именно меня? А что со мной такое?

– Ничего. Ты – женщина.

– Э… – Лена ошарашенно смотрит на куст спиреи. Потом вспоминает о «люминевой» пластине в голове Коли:

– А что у него с головой?

– Авария.

– Ну тогда здорово ему досталось, несчастный… – искренне говорит Лена.

– Его бы в наморднике держать, и на цепи, – спокойно заявляет Олег, – было бы всем проще. Слушай. У него иногда припадки бывают. Буйный он, на всю голову. И баб совершенно терпеть не может. Такой он. Не проси ты его поработать. Но ты не бойся, он тут один такой, все остальные спокойные.

– Я не боюсь, – поспешно сообщает Лена, а Олег криво усмехается и говорит сквозь зубы:

– Ну да…

Она смущается и неожиданно для себя выпаливает:

– А кем он был до аварии?

Улавливая, как меняется в лице Олег, Лена понимает, что сморозила что-то не то, лишнее. В ужасе судорожно пытается придумать, чем бы исправить положение, но Олег говорит медленно и внушительно:

– Нужно землю таскать – возьми кого-нибудь другого. Его не бери. Никогда. Если не слушают тебя – говори мне… Если будет приставать кто – тоже говори…

Лена торопливо кивает ему, робко улыбаясь, заглядывает в его черные блестящие глаза, смотрит на красивые его брови – «соболиные», всплывает в ее памяти слово из русских сказок, – смущается, переводит взгляд на его широкую грудь, где под тонкой тканью выпирают мощные грудные мышцы, и вмиг пустеет в ее голове.

– А кем был, – продолжает Олег, – так тут все спортсмены. Бывшие…

Лена осмеливается посмотреть ему в лицо, и видит, что он улыбается, и снова смотрит, затаив дыхание, в эти странные, такие глубокие, такие мрачно-притягательные глаза. Потом собирается и вспоминает: спортсмен, бывшие, и он тоже… Она говорит уважительно, сама не веря своей смелости – разговаривать с Ним, боже мой:

– Вы и сейчас похожи на спортсмена.

Олег хмыкает и не без интереса спрашивает:

– Какого?

– Ну… не знаю. На какого-то борца.

Он задирает вверх одну красивую бровь и снова разглядывает Лену с головы до ног, отчего ей мигом становится душно.

Голос его звучит непривычно мягко, даже ласково и слова текут как-то медленно:

– Ну, а ты… чем… занимаешься?

– …Я?.. эээ… я – аэробикой…

Он повторяет:

– Аэробикой… – и кивает понимающе. Сжимает снова губы, пряча улыбку, и говорит:

– Ну и как? На поперечный шпагат-то садишься?

Лена, которая совсем недавно освоила, наконец, эту гимнастическую фигуру, радостно ему улыбается:

– Нет… На продольный только… пока…

И смущается снова, так как видит, что в черных глазах загорается непонятный ей огонек. Лена не знает, что и подумать. А что она такого сказала? А это он про какую борьбу? Женскую? А такая есть? Взгляд у него какой… Боже, он такой красивый.

Олег становится чуть серьезнее и тон у него появляется почти отеческий:

– Ну, как тебе здесь?

– Мне? Мне очень хорошо, то есть нравится, очень, – торопливо отвечает Лена. Олег снова улыбается, и она совсем заливается краской. Молчит, боится и дышать… но вдруг вспоминает первый разговор – о розах – и ей сразу становится легче. Она говорит:

– Приходите в оранжерею, там завтра или послезавтра одна роза собирается зацвести. Она – почти черная… В оранжерее таких еще не было, недавно привезли, и вообще таких в городе нет, только здесь… она редкая, пока что…

Поскольку Олег слушает ее внимательно и не перебивает, Лена смелеет:

– А вам розы вообще нравятся?

– Розы? – переспрашивает он, задумывается на секунду; потом округляет свои чудные черные глаза, и пылко заявляет, энергично крутя круглой головой и широко улыбаясь: – Еще как!

Лена тихо смеется, довольная, что он шутит. Когда она замолкает, наступает звенящая тишина, потому что они смотрят друг на друга во все глаза, глаза в глаза, и Лена быстро тонет в их горячей темноте, а Олег вдруг неожиданно выпаливает:

– Черная, говоришь… а такая бывает?

– Нууу… – Лена возвращается в реальность и в ней просыпается на один краткий миг ученый ботаник. Думая, как бы не налажать, она закусывает губу, – вообще… в морфологии растений черного цвета не бывает, они все или темно-красные, или темно-синие, темно-коричневые. Но вот Блэк Баккара – она очень темная. И дорогая. И редкая. И в Сибири точно не растет… – Лена улыбается и ловит ответную улыбку, когда Олег негромко говорит:

– Приду. Посмотреть. На розу. Питерскую. Не сибирскую…

Черные глаза его светятся ласково, но от дома-дворца раздается громкий свист и оклик, – там стоит Кабээс, призывно размахивающий руками (интересно, пахнет ли от него водкой?), и Коля, с улыбкой от уха до уха… Олег сразу неуловимо меняется в лице и поворачивается – уходить, и кивает ей на прощание, и Лена радостно кивает ему в ответ. Она улыбается. Улыбается, глядя на его широкую спину и крепкую шею, удаляющиеся от нее. И даже тогда, когда ей приходится таскать самой землю для кустов, все равно она – улыбается.