Читать книгу Свои люди (сборник) - Анна Сохрина - Страница 3

Лариса была бесхозная женщина. Ключевскому она так и сказала про мужа:

– Он мне не хозяин.

И эта фраза решила всё.

Лариса работала редактором радиовещания на заводе. По вторникам и пятницам она говорила в микрофон высоким, модулированным голосом, подражая дикторам телевидения:

– Говорит объединение «Свет». Здравствуйте, товарищи. В эфире…

Если был вторник, то в эфире звучали «Новости», а если пятница – музыкально-информационная программа «По вашим заявкам».

Объединение выпускало осветительную арматуру.

– Двадцать пять лет работает в цехе абажуров Клавдия Филимоновна Курочкина, – читала в микрофон Лариса. – Впервые она переступила порог заводской проходной совсем молоденькой девушкой. Все эти годы Клавдия Филимоновна трудится на одном месте и выполняет ту же операцию…

«Да я бы застрелилась, – думала Лариса, – если бы двадцать пять лет просидела на одном месте и клеила абажуры».

– В дни её трудового юбилея мы хотим пожелать ей счастья и здоровья и поздравить её хорошей песней. Вот такое тёплое письмо, – продолжала Лариса, – прислали к нам в редакцию товарищи Клавдии Филимоновны. Для вас, Клавдия Филимоновна, звучит песня «Когда я буду бабушкой» в исполнении Аллы Пугачёвой.

А через некоторое время после выхода передачи в эфир в Ларисином тесном кабинете возникала разъярённая толпа женщин.

– Что вы включили? – кричали работницы. – Это хорошая песня?! Это издевательство над человеком, а не песня… Клавдия Филимоновна плачет… Она одинокий человек и бабушкой быть не может! Она не переносит эту лахудру Пугачёву!

– Так вы бы написали, какую песню хотите… – растерянно оправдывалась Лариса.

– А мы и написали – хорошую. Неужели непонятно?!

Пятница нередко заканчивалась для Ларисы таким вот скандалом, поэтому она приноровилась держать в письменном столе флакон валерьянки и предлагала её кричащим женщинам, а заодно и пила сама.

А дома ждал Люсик в обвисших тренировочных штанах с очередной двойкой по русскому языку и вечно голодный муж Вадик. Лариса возвращалась со службы, плюхала тяжёлые сумки с торчащей куриной ногой на пол в коридоре. Снимала пальто. Повязывала передник и становилась к плите.

Так текла жизнь.

Раньше в редакции работал Гоша. И тогда они говорили в микрофон на два голоса. Низким мужским:

– Говорит объединение «Свет»!

И высоким женским:

– Здравствуйте, товарищи!

Или наоборот. В зависимости от настроения.

У Ларисы с Гошей было нечто наподобие романа. Убежав из душной редакции, они шли пить кофе в Дом журналиста, или в Дом писателя, или, если была хорошая погода, отправлялись гулять на Каменный остров. Гоша был на четыре года младше Ларисы, холост и воспринимался Ларисой по-матерински.

По пятницам Гоша защищал Ларису от нападок возбуждённых абажурщиц. А потом Гоша уехал в Москву, во ВГИК, учиться на режиссёра. И Лариса осталась в редакции одна. Незащищённая.

Ларисе исполнилось двадцать девять. Она была образованна, начитанна, симпатична. И в свои годы чётко поняла две вещи: первое – аромат юности уже улетел, и потому без толку жалеть о несбывшихся грёзах и неиспользованных возможностях. И второе: счастье человеку могут принести только любовь и творчество. А всё остальное – сиюминутное удовольствие. Не больше.

Ларисино творчество состояло из: «Здравствуйте, товарищи! Говорит объединение “Свет”» и из скандалов по пятницам. Что же касается любви, то тут дело обстояло достаточно сложным образом.

Лариса Вадика не любила.

Вадик был тихий, спокойный инженер кабинетного типа. Он получал 150 рублей в месяц, никуда не рвался, вечерами любил посмотреть телевизор и попить чай со сладкой булочкой на кухне. А Лариса всё куда-то рвалась, чего-то хотела и искала, и Вадикова покорность доводила её порой до исступления.

– Разведусь к чертовой матери! – кричала Лариса и швыряла на пол тарелку. – Надоело! Ты можешь, в конце концов, что-нибудь сделать для семьи?!

Что конкретно – Лариса ответить затруднялась. Ну, во-первых, зарабатывать побольше, во-вторых, достать путёвку на юг летом, в-третьих, прибить вешалку в коридоре… А что ещё?

Зарабатывать побольше Вадик не умел – он умел только честно работать на своей работе и честно ждать, когда освободится место и его переведут из младших научных сотрудников в старшие с повышением месячного оклада. Путёвки на юг доставались более активным и нахрапистым. Вадик мог прибить вешалку в коридоре. Купив специальную дрель, шурупы и молоток, он провозился три дня. А через час вешалка упала, обвалив заодно и часть стены. Ликвидация последствий аварии стоила в пять раз дороже, чем вешалка и дрель с шурупами, вместе взятые.

После семейных сцен Лариса, с красными пятнами на щеках, уходила к соседке Валентине. Валентина три года назад прогнала мужа за «малахольность» и с тех пор жила в двухкомнатной квартире с шестилетней дочкой Маруськой. У Валентины были поклонники – приходящие. Один из них даже подарил своей подруге цветной телевизор. Телевизор стоял на тумбочке у стены как символ мужской щедрости. Но однажды на тумбочке вместо телевизора Лариса увидела цветочный горшок с колючкой – кактусом.

– Это что такое? – спросила она у Валентины.

– Кактус.

– Вижу, что кактус… А где телевизор?

– Ушёл.

– Куда?

– К другой.

Теперь Валентина делала ремонт в квартире. И новый поклонник покупал ей финские обои по 17 рублей кусок.

– Обои со стен не сдерёт! – сказала Лариса.

– У женщины должен быть хозяин, – вздыхала Валентина. – Без хозяина баба сатанеет. Мы с тобой – бесхозные бабы…

В общем, со счастьем было, как у всех, – туго.

Кроме Гошки и Вадика существовал в Ларисиной жизни ещё один человек. Некто Хрусталев. Художник.

Когда Лариса ещё училась в университете и искала себя, она увлеклась живописью и познакомилась с Хрусталевым. Он написал Ларисин портрет «Молодая дама в чёрной шляпе». Портрет висел на выставке, и все Ларисины однокурсники ходили на него смотреть. Лариса была очень горда. Потом увлечение живописью прошло, а Хрусталев остался.

К Хрусталеву Лариса ездила разговаривать. Он слушал её и давал мудрые советы.

Гоша был нужен для прогулки, Хрусталев для умных бесед, Вадик для стабильности и социального статуса – и только все трое они создавали единое целое. Как дольки апельсина. Сложишь дольки – получится целый апельсин.

В очередную пятницу Лариса назвала одну из абажурщиц «непроходимой идиоткой», выпила флакон валерьянки, пошла к начальству и выпросила командировку в Москву к Гоше.

Во ВГИКе Ларисе очень понравилось. Здесь царила атмосфера постоянного праздника. По коридорам ходили знаменитые артисты и режиссёры, а из аудиторий слышались пение и музыка. Гошу она нашла каким-то другим: похудевшим и обуреваемым творческими сомнениями. Он повёл Ларису обедать в Дом кино и весь обед рассказывал про своего мастера – режиссёра Ключевского. Гоша взял Ларису на занятие творческой мастерской.

Этого делать было нельзя. Ключевский произвёл на Ларису впечатление целого. Через пять дней Ключевский приехал в Ленинград, и Лариса произнесла ту судьбоносную фразу: «Он мне не хозяин», – дав Ключевскому шанс на то, чтобы распорядиться своей судьбой, а значит, и на своё счастье.

К моменту встречи с Ларисой Ключевский оказался разведён, широко известен и полон творческих планов. В Ленинград он приехал делать свой очередной фильм.

Ключевский снимал фильмы о спорте. И был в этом жанре первым. А это очень важно – быть в чём-то первым. Совсем другое самочувствие. Это как в песне поётся – «человек проходит, как хозяин». Ключевский шёл по жизни, как хозяин, и чувствовал, что цветы и улыбки женщин достаются ему заслуженно. Как спортсмену, одержавшему победу в результате долгих и тяжёлых тренировок.

Когда Лариса была в Москве, то во ВГИКе посмотрела последнюю работу Ключевского – документальную ленту «Борец». Главный герой картины – тренер, мастер спорта по вольной борьбе Ивушкин – любил красивую и молодую женщину. А так как красивая и молодая женщина в некотором роде всегда добыча, то Ивушкину пришлось вступить за неё в борьбу в буквальном смысле этого слова.

К любимой женщине тренера Ивушкина приставал большой начальник, который, не затрудняя себя ухаживаниями и розами, предложил юной и неопытной сотруднице банальный выбор «или-или». О чём она рассказала своему другу-борцу. Ивушкин поступил как настоящий мужчина: поднялся к негодяю в кабинет и дал в ухо. Но не рассчитал сил – негодяй-начальник оказался в больнице с переломом челюсти, а Ивушкин – в колонии.

Если бы борец защищал честь своей дамы на улице, всё было бы в порядке. Но он сделал то же самое в служебном кабинете, будучи мастером спорта по борьбе и воспитателем молодёжи, и закон оказался не на его стороне.

Ларисе фильм понравился. Он был честен. Ключевский снял ленту о защите чести вообще, о вечной человеческой борьбе за чувство собственного достоинства, за свою бессмертную душу, которую нельзя унижать всяким там подлецам из служебных кабинетов. Всё это он умудрился показать на примере нехитрой истории борца Ивушкина. А это и есть искусство: сквозь простую фабулу дать разглядеть бездну и то, что в ней скрыто. В конце концов, чеховская «Дама с собачкой» – банальный курортный роман. Но ведь это «Дама с собачкой».

Лариса поняла, что Ключевский талантлив и Гоша не зря восхищался своим мастером.

Это было важное открытие.

Лариса, как всякая женщина, была чувствительна к уму и таланту. Мужчина-хозяин должен обязательно быть интеллектуальным лидером. А иначе зачем он нужен?

Ключевский был увлекающейся творческой натурой и захотел жениться на Ларисе на второй же день их знакомства. Он так и сказал редакторше на студии:

– Оля, наконец я встретил женщину, на которой хочу жениться.

– Жениться он любил, но не умел, – вздохнула редакторша, имея в виду две предыдущие женитьбы Ключевского. Она искренне желала Ключевскому счастья. А Ларисе Ключевский выдал и того похлеще:

– Хочу от тебя ребёнка.

– А Люсик? – спросила испуганная Лариса.

– Люсика возьмёшь с собой. Будем жить вчетвером – ты, я, Люсик и наш сын.

Ключевский уже всё продумал.

Лариса сидела на тахте абсолютно голая и чистила розовыми пальцами оранжевый апельсин. Вся комната пропахла апельсином. Ничего не подозревающий Вадик уехал в командировку куда-то в Верхне-Туринск. Люсик был отправлен на каникулы к бабушке, а Лариса жгла костёр любви, бросая в огонь всё новые и новые охапки хвороста.

– Ты знаешь, я где-то читала, что каждый человек похож на какой-нибудь фрукт. Вот ты, например, апельсин. Яркий, вкусный, экзотический.

– А ты груша.

– Почему это груша?

– Похожа.

– Фигурой, что ли? – Лариса обиделась и подошла к зеркалу.

– Висит груша, нельзя скушать…

– Можно, – Лариса закрыла глаза и поцеловала Ключевского в губы.

Они встречались на Петроградской, в комнате с лепным потолком и низко свисающей хрустальной люстрой. Ночами по потолку бродили длинные тени, а в хрустальных подвесках вспыхивали и переливались разноцветными каплями огни проезжающих машин.

Большая тахта занимала центр комнаты. Как остров посреди океана. Они лежали, тесно обнявшись, и Ларисе казалось, что они медленно плывут на одном корабле среди изгибающихся, как морские водоросли, длинных теней и плавающих цветных бусинок света.

Акванавты на дне океана? Безрассудные мореплаватели?

– Ты родишь от меня ребёнка? – спросил Ключевский.

– Рожу, – пообещала Лариса.

– А почему ты вышла замуж за Вадика?

– Не знаю.

– Как так не знаешь?

– Мне было себя жалко.

В девятнадцать лет Лариса без памяти влюбилась в бородача-джазиста. Джазист запрокидывал голову, откидывался назад всем туловищем и играл «Караван» Дюка Эллингтона. Зал топал ногами и кричал «бис».

Кроме джаза и Дюка Эллингтона, саксофонист любил красивых женщин. Высокая и чернобровая Лариса вошла в их число. Джазист увлекался ею ровно четыре месяца, а на пятый увидел в первом ряду хрупкую маленькую блондинку, полную противоположность Ларисе, и увлёкся ею.

– Всё нормально, девочка, – сказал он, когда Лариса потребовала объяснений. – Человеческие отношения изнашиваются, любовные тем более. Их остаётся только выбросить на свалку, как старую одежду… Хоп! И выбросил, – он показал рукой, как это делается.

Лариса проследила взглядом за его рукой, и по её щекам покатились слёзы. Она не хотела быть выброшенной из его жизни, как старая одежда. Её любовь к нему вовсе не износилась, а была крепка, как дерюжная ткань, только что выпущенная за ворота текстильной фабрики.

– Нам незачем больше встречаться, – сказал джазист. Он не любил слёз и долгих объяснений с женщинами.

А через месяц Лариса вышла замуж за терпеливого, преданного Вадика, который стоял промозглыми осенними вечерами у её подъезда, ждал Ларису и достоялся-таки до той минуты, когда побледневшая и подурневшая от переживаний Лариса расплакалась на его плече и прошептала в отчаянье:

– Да…

Джаз она не могла слышать и по сей день.

Вадик был хорошим человеком. Но хороший человек и хороший муж – это совсем разные понятия. Хороший человек должен быть честным, скромным и непритязательным в жизни. А хороший муж должен уметь зарабатывать деньги, уметь постоять за себя и своё потомство, чтобы обеспечить ему лучшие условия существования. Одни качества исключают другие, и потому все основные заботы их семьи лежали на Ларисе.

Лариса так не хотела, но ничего поделать не могла. И в этом противоречии был заложен драматический конфликт, как говорят драматурги.

Ключевский приехал в Ленинград снимать фильм о женской эмансипации. О женском карате, дзюдо, хоккее, о драках девочек-подростков на танцплощадках, о женской колонии и женском вытрезвителе. Проблема выходила далеко за рамки спорта, давно став социальной болезнью. Сценарий фильма назывался «Мадонна с бицепсами».

Полтора года назад Лариса случайно попала на встречу с молодыми западногерманскими журналистами. Они сидели в кафе Дворца молодежи за уютными низенькими столиками, пили безалкогольные коктейли и разговаривали. Напротив Ларисы расположился голубоглазый блондин по имени Клаус, представитель коммунистического издания.

– Чего не хватает советской женщине? – спросил Клаус.

– Зависимости, – ответила Лариса.

Представитель был ей симпатичен, и она решила говорить правду. Немец подумал, что неправильно понял русское слово, и позвал переводчицу – маленькую вертлявую девицу.

– Зависимости, – подтвердила та и с опаской посмотрела на Ларису.

– Мы устали от равноправия, – продолжала свою мысль Лариса. – Женское счастье, на самом деле, – в хорошей зависимости от любимого человека, мужчины.

– Не понимаю, – развёл руками немец. – Мои подруги по партии, коммунистки, много лет боролись за равноправие с мужчиной, за одинаковые права.

– А я не хочу одинаковых прав, – упрямо сказала Лариса. – Я хочу прав мужчины и женщины. Я хочу, чтоб он нёс, по праву сильного, более тяжёлую ношу, а не старался разделить её со мной поровну, а то и вовсе переложить на мои плечи.

– О! – тонко улыбнулся немец. – Вы настоящая женщина! – он похлопал Ларису по плечу. – Но мои подруги не поверят. Они скажут, что я им лгу. Советские женщины не могут быть против эмансипации. Если им рассказать это, они просто закидают меня огрызками…

«Пусть они кидают в вас чем угодно, – чуть было не сказала Лариса. – Но я остаюсь при своём мнении».

– Вы просто не так поняли, – затараторила по-немецки переводчица, выразительно глядя на Ларису. – Советские женщины гордятся своей независимостью и равными с мужчиной правами.

«Дура набитая, – подумала Лариса, – тебе точно больше гордиться нечем».

Десять дней слились в один и пролетели, как весенний майский ветер – тёплый и лёгкий. Съёмки заканчивались, Ключевского ждали дела в Москве, нужно было расставаться, и это казалось неправдоподобным. Утром Лариса встала, прошлёпала босыми пятками по квадратам солнца на паркете и распахнула форточку. На улице чирикали воробьи.

Ключевский встал рядом с Ларисой и обнял её. На стене соседнего дома был барельеф – каменная женщина в развевающихся одеждах, раскинув руки, летит над городом.

– Ты возьмёшь Люсика и приедешь ко мне, – сказал Ключевский.

– Я приеду завтра же, – пообещала Лариса.

Лариса сидела в студии перед микрофоном и вспоминала глаза Ключевского. Ей нравилось смотреть в его глаза. Они были мягкими, добрыми и светились любовью.

– Это ничего, что я на семнадцать лет старше тебя? – с тревогой спрашивал он.

– Ничего, – отвечала Лариса. – Мужчина и должен быть старше. Иначе какой же он авторитет?

– А я для тебя авторитет?

– Ты авторитет для многих…

– А для тебя?

– Конечно, авторитет, самый большой и главный.

– Ты говоришь правду? – и он заглядывал ей в глаза.

– Чистейшую! – хохотала она и целовала его.

Звукооператор Дима постучал ногтём по стеклу. Она очнулась, нагнулась к микрофону:

– Говорит объединение «Свет»! – счастливым голосом произнесла Лариса. – Здравствуйте, товарищи!

Вадик приехал из командировки через три дня после отъезда Ключевского. Он привёз из Верхне-Туринска подарки: надувную ядовито-зелёную лягушку-круг для Люсика и розовые бусы для Ларисы.

Лариса взяла бусы, покрутила их на пальце и отложила в сторону.

– Не нравятся? – спросил Вадик.

– Нет, почему же… Просто… – Лариса запнулась. Просто приехавший Вадик был абсолютно ни при чём. Ни при чём, и всё тут.

– Кстати, а сколько он получает? – Валентина помешивала ложкой суп, кипящий в кастрюле.

– Не знаю, – Лариса никогда не спрашивала у Ключевского, сколько он зарабатывает.

– Много, наверное, все режиссёры хорошо получают, – сделала вывод Валентина. – Это не мы, простые смертные… Будешь как сыр в масле кататься.

– Он мне духи французские подарил.

– Ну, вот видишь! Он ей духи французские подарил, известный режиссёр… А тут всякий докторишко, – Валентинин новый поклонник был дерматолог и работал в кожно-венерическом диспансере, – будет тебя попрекать, что обои купил. Как будто он мне колье бриллиантовое принёс! А сам, небось, взятки с больных берёт. Жмот несчастный!

– Прогони, – посоветовала Лариса.

– Прогоню, – Валентина махнула рукой. – А кто лучше? Они сейчас все такие…

– Не все.

– Ой, Ларисочка… Женщина если нужна, так нужна всем. А не нужна, так и не нужна никому, – горько усмехнулась она.

– Не прибедняйся.

– Чего уж там – утром к зеркалу подойдёшь, на себя глянешь и думаешь: всё, сыграна твоя партия, девочка… Уезжай, Лариска. Конечно, уезжай. Используй свой шанс на счастье. Я вот в своё время проморгала.

Через два дня Лариса была в Москве и ходила по белому сверкающему паркету Дома кино под руку с Ключевским. Гоша смотрел на неё издали, и на его лице ясно читались обида и восхищение.

С Гошей Лариса объяснилась накануне.

– Почему так быстро? – недоумевал Гоша. – За какие-то десять дней…

«Потому что он – целое, – хотела сказать Лариса. – А ты только долька». Но ей не хотелось обидеть Гошу. В конце концов, это Гоша защищал её от нападок абажурщиц и говорил на два голоса: «Говорит объединение “Свет”». Это с ним она гуляла по Каменному острову и пила кофе в Доме журналиста.

Гоша был её прошлое. А прошлое нельзя зачёркивать без вреда для настоящего.

– Ты, Гоша, молодой и перспективный, – сказала Лариса. – И Ключевский тебя хвалит. У тебя всё ещё впереди. Всё ещё будет.

Обиду в Гоше легко было понять, а вот восхищение… Для него Ключевский был Олег Константинович, мэтр, мастер, от слова которого зависела Гошкина творческая судьба, а для Ларисы – Алик, мужчина, с которым она спала в одной постели, ощущая свою женскую власть над его желаниями.

С Ключевским в Доме кино многие здоровались почтительно, а на Ларису смотрели с интересом и тайной завистью. Ей это нравилось.

– Рыночный механизм, – объяснил Гошка, – растёт спрос на женщину – растёт её цена.

Лариса ходила по Дому кино с гордо поднятой головой и чувствовала себя дорогой женщиной. Дорогой во всех отношениях.

Лариса лежала на диване и рассеянно перелистывала последний номер толстого журнала, в соседней комнате Ключевский разговаривал по телефону:

– Летняя натура… Полномер… Пригласить научного консультанта… Пробу… – доносились до неё обрывки фраз.

Лариса лежала и думала, что Ключевский взял её в свою жизнь. И ей нравится в его жизни. Она впервые за много лет чувствует себя спокойно и уверенно, как и должна себя чувствовать женщина рядом с мужчиной. И не надо бороться за существование, стоять на семи ветрах, отвоёвывать себе место под солнцем. Тут просто – расти и цвети себе на здоровье.

Кроме того, Ключевский был творческим человеком и делал своё дело – фильмы, заставляющие нас увидеть бездну и содрогнуться. И выйти из темноты кинозала другими, чем вошли. Лариса хотела участвовать в этом большом деле, делать свою маленькую часть. Маленькую, но нужную. И реализовать себя.

Получилось, что Ключевский нёс сразу два компонента счастья: любовь и творчество.

– Вот приеду и всё скажу Вадику…

– Лара, – позвал Ключевский, – пошли обедать…

Ключевский всё умел делать сам. В том числе и готовить. На обед он сварил борщ, поджарил рыбу и даже испёк пирог.

– Ты вполне можешь обойтись без женщины… – Лариса повязала передник и принялась мыть посуду. – Должен же быть и от меня какой-то прок!

– «Кооператив “Эврика” принимает заказы на пошив свадебных платьев модных фасонов из тканей ателье и заказчика», – прочитал вслух Ключевский, он держал в руке рекламный выпуск вечерней газеты. – Ну, девушка, вы желаете шить платье из материала заказчика?

– А ты уверена, что он тебя не бросит? – спросила Валентина.

– А почему он меня должен бросить?

– А почему он бросил двух предыдущих жён?

– Он их разлюбил.

– А тебя не разлюбит?

– Меня не разлюбит.

– Мне всё понятно, – Валентина принялась ходить по комнате и стирать с мебели пыль.

На тумбочке по-прежнему красовался горшок с кактусом. Валентина взяла его и повертела в руках.

– Слушай, а ты не знаешь, почему мы такие дуры? – спросила она задумчиво.

Хрусталев был в мастерской, сидел в кресле и смотрел в пространство. Думал о высоком.

– А-а-а, прелестное дитя! – обрадовался он, увидев Ларису. – Совсем забыла меня в последнее время! Что нового в жизни?

– Пётр Петрович, – сказала Лариса и чмокнула художника в щёку, – а я замуж выхожу…

Хрусталев привстал с кресла и недоуменно посмотрел на Ларису:

– Так ты… если мне не изменяет память… замужем… в некотором роде…

Лариса рассмеялась.

– В некотором роде… А я за другого, Пётр Петрович!

– Так, – художник задумчиво пожевал губами. – Садись, рассказывай.

Потом они шли по Университетской набережной. Хрусталев был грустен.

– Знаешь, – сказал он Ларисе на прощанье, – если бы я был не так стар, то тоже бы на тебе женился…

Лариса была ему благодарна.

– Что? – спросил Вадик, когда она вернулась из Москвы. Он стоял в коридоре побледневший и понурый.

– Плохо, – созналась Лариса.

– Совсем плохо?

– Совсем… – упавшим голосом сказала она.

– Ну и…

– Вадик, – сказала Лариса и почувствовала, что слёзы стоят у неё в глазах. – Я тебя прошу… Я тебя очень прошу – отпусти меня!

Ларисе было страшно поднять глаза на мужа.

– Куда же я тебя отпущу? Ты моя жена.

– Я плохая жена! – прокричала Лариса. – Меня надо вырвать, как больной зуб. Вырвал – и не больно…

– Ты не зуб, ты позвоночник, – медленно сказал Вадик.

Лариса опустилась на табурет, закрыла лицо руками и разрыдалась… Она лежала на диване лицом к стене в одной комнате, а Вадик – в другой. Между ними бегал ненакормленный и неумытый Люсик с чернильными кляксами на пальцах и внушал Ларисе:

– Я не дам вам развестись! Я свяжу вас верёвками.

Когда они ссорились, а потом мирились, Люсик становился между ними, охватывал их руками, соединял и говорил:

– Не надо ссориться. Мы все любилки!

– Наша мама хочет от нас уйти, – сказал Вадик Люсику.

Он объединил себя и сына, а Лариса осталась в стороне – разрушительница, осквернительница семейного очага. Лариса лежала, не шевелясь, и рассматривала обои на стене. Они были розовые в красных крапинках. Голову будто сжимал тугой обруч.

Льдина разломилась на две части, и её половинки уплывали в разные стороны. Лариса осталась посредине в ледяной черноте воды.

– Я не могу без тебя жить, – сказал Вадик и лёг лицом к стене. Он был силен своей слабостью.

После тяжелого суматошного дня, проведенного на студии, Ключевский возвратился домой в состоянии крайней неудовлетворённости собой и окружающим миром. Проглотив таблетку от головной боли, он подошёл к окну и задумался.

Напротив на ветке берёзы сидела большая носатая ворона. Птица наклонила голову набок, скосила глаза и испытующе посмотрела на Ключевского.

– Кар-р-р! – сказала ворона.

– Кар-р-р! – поздоровался Ключевский.

Птица, высоко задирая ноги, важно прошлась по ветке.

«М-да, – подумал Ключевский, – какая-то ворона может прожить на свете около трёхсот лет, а я только семьдесят пять. И то в лучшем случае… Большая половина жизни позади… А что успел сделать? Три хороших фильма из пятнадцати? Невелики итоги… Семьи нет. С Ларисой всё как-то непонятно… Да и хочу ли я лишних забот? Новая жизнь, новые обязательства…»

Его мысли прервал звонок в дверь. На пороге в ослепительно белой блузке с просвечивающими узорчатыми дырочками стояла Людочка, ассистентка студии, давнишняя знакомая Ключевского.

– Здравствуй, дорогой! – сказала Людочка слегка опешившему Ключевскому и решительно вошла в прихожую. – Я смотрю, ты мне не очень рад? Ай-я-яй… А я прямо из Ялты. Мы там месяц с «Мосфильмом» проторчали. Видишь, какая загорелая? – Людочка распахнула ворот.

Ключевский посмотрел на неё не без удовольствия и подумал, что после тяжёлого трудового дня совсем недурно было бы расслабиться…

– Выпить хочешь? – спросил он.

– Давай, – Людочка, покачивая бёдрами, прошла в комнату и удобно устроилась в кресле.

Ключевсний достал из бара бутылку дорогого коньяка, две маленькие рюмочки, включил магнитофон, зашептавший что-то сладкими зарубежными голосами, и направился к креслу…

В прихожей зазвонил телефон.

– Привет! – сказал приглушённый расстоянием Ларисин голос.

– Привет… – растерянно ответил Ключевский.

– Как дела?

– Н-ничего, – промямлил он.

– Что делаешь?

Из комнаты босиком, в одних трусиках прокралась Людочка и обняла Ключевского за шею.

– М-м-м… отдыхаю… – выдавил из себя Ключевский, вращая головой и делая Людочке страшные глаза.

– Отдыхаешь? – неуверенно переспросила Лариса, чувствуя неладное.

– М-м-м… Да, устал тут… Понимаешь… Прилёг…

– Я не вовремя? – расстроилась Лариса.

– Да, не совсем… – осипшим голосом пробубнил Ключевский, высвобождаясь из Людочкиных объятий.

В трубке коротко запикало. Людочка, надув губки, прошествовала в комнату. Ключевский постоял некоторое время с гудящей трубкой в руке, а затем швырнул её на рычаг.

«Вот чёрт! – подумал он с досадой. – Всё не вовремя!»

За окном по ветке берёзы по-прежнему прохаживалась ворона. Склонив голову набок, она нахально смотрела на Ключевского.

– Ах ты, подлая птица! – воскликнул он.

Ворона замерла, покачала головой, тяжело поднялась с ветки и улетела. Ключевский потёр ладонями виски, вздохнул и нехотя поплёлся в комнату. В кресле, блестя загорелыми коленками, сидела Людочка, цедила коньяк и насмешливо улыбалась.

Недоумевающая Лариса поднялась к Валентине и передала ей содержание разговора.

– Да не один он, – определила Валентина. – С новой девочкой договаривается о новом ребёнке!

– Замолчи! – вздрогнула Лариса. – Как ты можешь? – и ушла, хлопнув дверью.

Валентина посмотрела ей вслед и пожала плечами.

Лариса сидела в редакции за рабочим столом и смотрела на кричащих абажурщиц.

– Мы будем жаловаться! – кричали абажурщицы. – Мы вам Адриано Челентано заказывали, а вы нам что поставили?

Лариса молчала и смотрела куда-то поверх голов, ничего не видя.

– А что это вы мимо нас смотрите? – спросила абажурщица.

Работницы притихли.

– Может, случилось у неё что? – спросила одна из них и участливо нагнулась над Ларисой. – Вы, Лариса Александровна, ничего плохого не подумайте. Мы не со зла. Мы ваши передачи очень даже слушаем… И любим.

Лариса молчала. Абажурщицы еще немного потоптались вокруг неё и ушли, тихо прикрыв дверь.

Лариса десять минут назад опустила телефонную трубку.

«Понимаешь, Ларочка, – звучал в ушах вкрадчивый голос Ключевского, – мы с тобой поторопились. Нельзя принимать такие ответственные решения на порыве. Нужно всё взвесить…»

«Он от меня отказался», – поняла Лариса.

«Я по-прежнему очень нежно к тебе отношусь. Но нужно всё обдумать более тщательно».

Воздух в комнате загустел и застыл. Алые паруса дрогнули и повисли серыми, бесформенными тряпками… Лариса нажала на рычаг.

«Он от меня отказался!»

Звукооператор Дима забарабанил кулаком по стеклу. Нужно было начинать передачу. Лариса подняла голову, придвинув микрофон:

– Говорит объединение «Тьма»! – прозвучало по заводу.

Новый Валентинин поклонник купил ей паркет. Штабеля паркета громоздились в комнате и коридоре. Довольная Валентина шныряла туда и обратно, что-то примеряя и рассчитывая.

– Сядь, – сказала Лариса. – Давай хоть чаю попьём.

Валентина налила чаю и примостилась на краю табуретки.

– Нравится? – спросила она у Ларисы.

– Кто? – не поняла она. – Так я ж его не видела…

– Не кто, а что! Паркет, говорю, нравится?

– Нравится, – кивнула Лариса.

– Буду я теперь с буковым паркетом…

– Валь, – прервала её Лариса, – а ты знаешь, у индусов считается, что мужчина восходит к Богу сам, а женщина только через мужчину…

Валентина поперхнулась чаем.

– Ключевский, что ли, звонил?

– Звонил…

– Господи… – нахмурилась Валентина. – И когда ты только эту дурь из головы окончательно выбросишь? К Богу она захотела! Да где эти мужчины-то, через которых к Богу? Глаза протри. Тут тебе паркет купят, и ты на седьмом небе… Хорошо, хоть ума хватило тогда не уехать. Он бы и тебя бросил…

Вчера после звонка Ключевского Лариса опять ездила на Петроградскую. На фасаде дома парила над городом в развевающихся одеждах каменная женщина…

Лариса постояла немного и заторопилась домой. По квартире в обвисших тренировочных штанах бродил Люсик, а Вадик хотел есть.

1987