Читать книгу Свои люди (сборник) - Анна Сохрина - Страница 5

На самом деле моя мама человек в высшей степени добрый и в высшей степени взбалмошный. Ладить с ней нет просто никакой возможности. Она может дать сто заданий одновременно, затем отменить их, затем снова задать, в конце концов переделать всё самой, а меня отругать за неповиновение. Она может в субботу браниться из-за того, за что похвалит в понедельник. Купить мне новый наряд, а затем, решив, что я недостаточно пылко изъявляю благодарность, засунуть обнову глубоко в шкаф, пообещав не выдать никогда. Словом, моя мама… Это моя мама.

Когда я училась в школе, мы часто ссорились, а когда я поступила в институт, то и вовсе перестали понимать друг друга. Периодически, когда чаша терпения переполнялась, я ретировалась к бабушке с дедушкой. Мудрый дед вёл долгие разговоры с мамой. Коротко суть их сводилась к следующему – дед терпеливо внушал маме старую как мир истину: её дочь уже выросла и являет собой самостоятельную личность, которая при желании в очень скором времени сама может стать матерью.

Последний довод действовал на маму, как красная тряпка на быка. Она немела от негодования, а затем начинала громко хохотать. Для мамы я пожизненно была ребёнком на тонких, как две вермишелины, ногах с луковицами коленок и пышным белым бантом на голове – фотографией из семейного альбома. Но фотография от страницы к странице менялась, становясь то школьницей с толстой косой, то старшеклассницей с короткой по моде стрижкой, то рослой вполне симпатичной студенткой, – и моя мама, даже со своим характером, ничего не могла поделать с этой быстротечностью времени.

Свадебный марш Мендельсона над моей головой прозвучал в маминых ушах ударом грома.

А через год появился Он. Маленький, сморщенный, со старческим малиновым личиком, мягкой продолговатой головёнкой с редкими кустиками пуха и вздутым животом, в центре которого торчал обрубок пупа (до чего же уродливы новорожденные!). Однако отныне он стал воплощением красоты, смысла и содержания жизни в нашем доме. И на него полился нерастраченный источник любви, заботы и нежности.

– Теперь ты для меня не существуешь, – сказала мама, когда я вернулась из роддома. – Теперь у меня есть Он.

– Но почему же… – попытался возразить мой муж. – Это ведь наш ребёнок.

– Не подходи, – холодно отчеканила мама. – Ты не стерилен, от тебя микробы.

Молодой отец растерялся, покрылся красными пятнами, открыл в негодовании рот, чтобы… Но в этот момент из свёртка, положенного на диван, раздалось невнятное покряхтывание, а затем громкий и требовательный крик.

– Ребёнок хочет есть, – мама прижала свёрток к груди.

– Может быть, вы его и покормите? – насмешливо спросил молодой отец. Мама задохнулась от возмущения и передала младенца в мои руки.

Впрочем, история, которую я хочу рассказать, вовсе не о том, и связана с этим пространным вступлением лишь косвенно. Дело в том, что в нашем доме проживало ещё одно живое существо – толстый чёрный кот по прозвищу Тимофей.

Тимофей занимал в мамином сердце место исключительное. Обычно мама приходила с работы, открывала дверь и начиналось: «Ах, ты мой ненаглядный! Мой лапусик! Как же ты весь день без меня? Небось, голодненький… Разве эта бездельница тебя накормит как надо? Ну, ничего – я свежей рыбки принесла, специально для тебя в очереди стояла…» И далее, уже вечером перед телевизором, лаская ненаглядного лапусика на коленях, мама обычно говорила, выразительно глядя в мою сторону: «Он единственный, кто меня не расстраивает!»

На это мне возразить было нечего. Кот имел передо мной два неоспоримых преимущества: во-первых, не умел разговаривать и потому всегда соглашался с тем, что сказала мама, а во-вторых, был всё-таки мужского рода. Хотя сей факт, надо сказать, остался в прошлом…

Мама сама свезла Тимофея в ветлечебницу, так как по молодости лет жгучими мартовскими ночами кот начал уходить из дома. Причём загуливал не на шутку, являясь через несколько суток с вырванными клочьями шерсти и подпухшим зелёным глазом. Мама это очень переживала, подозреваю, что в ней говорило чувство собственничества, так развитое у женщин. Поэтому постыдные загулы решено было прекратить.

Надо честно заметить, что поездка в ветлечебницу произвела неизгладимое впечатление не только на обречённого отныне на безбрачие Тимофея, но и на мою маму. Когда она вернулась, на ней не было лица.

– Он кричал нечеловечьим голосом, – сказала мама и налила себе валерьянки.

После описанных выше событий Тимофей перестал повиноваться низменным животным инстинктам и не обращал внимания на представительниц противоположного пола. Но на улицу продолжал ходить, очевидно, чтобы окончательно не потерять интерес к жизни.

С появлением младенца в доме неколебимые позиции Тимофея зашатались на глазах. О традиционной порции свежей рыбки не могло быть и речи, если младенец высосал на десять грамм молока меньше, чем написано в книге Спока, или, упаси Бог, не обмочил нужного количества пелёнок.

Кот отощал. Канули безвозвратно тёплые вечера у телевизора с нежным воркованием: «Тиша мой ненаглядный. Тиша мой единственный…». Увы, единственным может быть только один. И эту жестокую, но правдивую истину Тимофей очень скоро почувствовал на собственной шкуре.

Кот загрустил и стал чаще ходить на улицу и даже бывать на помойках. Стояла осень. Мокрый и грязный, кот возвращался домой и как-то, воспользовавшись всеобщей неразберихой и хаосом, улёгся спать в детскую кроватку. Наверное, его привлёк острый интерес к счастливому сопернику и молочный запах, обычно идущий от младенцев.

Поднялся сильный крик – младенца обмыли марганцевым раствором, поменяли пелёнки, а кота побили веником по морде. Но этот грустный опыт не произвёл на Тимофея должного впечатления – через два дня его опять обнаружили спящим в кроватке младенца. В этот раз крик и принятые меры были ещё сильнее. Но и в третий раз кот, это чёрное безобразие, вместилище бацилл, микробов и инфекций, которые он вполне мог подхватить, болтаясь по помойкам, улёгся рядом с новорожденным.

Вечером состоялся семейный совет, где было решено отдать Тимофея в хорошие руки. Разумеется, временно, пока не подрастёт маленький, а затем, естественно, взять назад.

Хорошие руки нашлись в образе уборщицы с работы моего мужа. Та любезно согласилась подержать кота, так как в её доме завелись мыши. Тимофея посадили в кожаную большую сумку, закрыли молнией и увезли.

Муж, возвращаясь с работы, регулярно рассказывал маме о состоянии здоровья кота и даже брал с собой кусочки рыбы, чтобы передать их уборщице. Так продолжалось около трёх недель, а потом разразилась буря – кот пропал.

Мама рыдала как сумасшедшая. Никакие доводы, никакие уговоры, просьбы и увещевания не могли остановить этот поток слёз.

Мама упрекала всех – меня, мужа и даже младенца в чудовищном эгоизме, в желании отнять у неё единственное и самое дорогое, к чему она привязана, лишить её опоры в жизни. Она обвиняла нас в заранее продуманном и тщательно подготовленном заговоре, в отсутствии любви к животным, в нежелании считаться с чьими-либо интересами, кроме своих, в негуманности и, наконец, в желании сжить её с собственной квартиры вслед за котом.

В доме пахло валерьянкой и валидолом. Ребёнок лежал в мокрых пелёнках, кровати не стелились, в раковине копилась грязная посуда.

Муж, не выдержав нервных нагрузок, взял отгул и ушёл на поиски кота.

А мама всё плакала и плакала.

Посовещавшись, мы решили пойти на хитрость: муж принёс маленького чёрного котёнка. Однако операция «замена» с грохотом провалилась, вызвав лишь новый приступ рыданий, а муж вместе с котёнком был выставлен за порог.

В квартире царило военное положение. Для успокоения мамы срочно были вызваны дед и подруга юности.

А мама всё плакала и плакала. Правда, уже потише…

На седьмые сутки, когда уговоры деда и воспоминания подруги юности начали потихоньку оказывать своё воздействие, муж вернулся с работы в неурочное время.

– Тимофей нашёлся! – провозгласил он срывающимся от счастья голосом. – К уборщице пришёл.

И тут моя мама поразила всех, произнеся фразу почти классическую:

– Нет уж, потерялся так потерялся… – сказала она и обвела нас непреклонным взглядом… Воистину, неисповедимы женские характеры.

1983