Читать книгу Альтернативная линия времени - Аннали Ньюиц - Страница 4

Я стояла внутри огромного ангара, свод которого был таким высоким, что иногда в нем возникали свои собственные клочки облаков, проливающиеся моросящим дождем. Пол был из чистого канадского гранита, красного и серого, с белыми прожилками, местами покрытого пятнами цепкого лишайника. Здесь земная кора оставалась практически неизменной на протяжении трех с лишним миллиардов лет, с небольшими вкраплениями металлических руд и ископаемых останков кембрийского периода. Все пять известных Машин были обнаружены в подобных местах, с панелями управления, вмурованными в камень, образовавшийся еще до того, как жизнь вышла на сушу.

Передо мной стоял ряд серверов размером с бытовые холодильники, подсоединенных жирными кабелями к громоздким мониторам на кинескопах, видеокамерам на железных штативах и чему-то, похожему на отрубленную голову светофора, с замененными на атмосферные датчики сигналами. Путешественники, находящиеся в процессе отбытия или прибытия, толпились в очередях у рабочих кабин в противоположном конце ангара; за гулом стоящих рядом серверов их голосов было не разобрать. Перед оборудованием расхаживал профессор в сопровождении кучки восторженных студентов и аспирантов. Они собрались, чтобы наблюдать за процедурой запуска Машины.

Двое техников оживленно стучали по клавиатурам, загружая шесть расставленных вокруг меня наковален. Полмиллиарда лет назад эти Машины обладали сложным командным интерфейсом, состоящим из того, что геоученые называют кольцами и навесами, однако к настоящему времени от всего этого остался лишь каменный пол. Наковальни, изобретенные в девятнадцатом веке и усовершенствованные в последующие десятилетия, оставались грубыми и примитивными по сравнению с тем, какими должны были быть те старые интерфейсы. Внешне они напоминали низкие железные столы, утыканные десятками поршней, которые в настоящий момент двигались вверх и вниз в тестовом режиме. По сути, наковальня представляла собой конфигурируемый набор молоточков с мягкими наконечниками, очень похожих на те, что в рояле, которые должны были выбить определенную комбинацию на камне. Выбитая комбинация программировала интерфейс, а тот, в свою очередь, открывал стабильную «червоточину» между настоящим и точкой назначения в прошлом, которую выбрал путешественник. С помощью этих простеньких устройств мы манипулировали тканью космоса.

Нынешние геоученые понимали принцип работы Машин лишь немногим лучше тех людей, что впервые описали их тысячи лет назад. Разумеется, мы могли определять точку выхода гораздо точнее, чем наши предки из бронзового века, ведь наши наковальни могли выстукивать сложный ритмический рисунок с точностью до микросекунды, так что тут налицо был прогресс. Мы знали, что каждая Машина состоит из интерфейса, спрятанного в камне, хотя до сих пор вся наша аппаратура не могла обнаружить внутри камня ничего помимо того, что можно было ожидать там найти. Затем были еще «червоточины», которые откуда-то появлялись… Печально это признавать, но самый крупный наш прорыв в понимании Машины заключался в том, что мы определили принцип ее работы с точки зрения геологии, но никак не магии. Даже спустя тысячелетия использования Машин мы по-прежнему мало что смыслили в том, как они работают, не говоря уж о том, почему это происходит.

– Скажешь, когда будешь готова. – Рыжеволосый техник с раскрасневшимися щеками поднял на меня взгляд и показал жестом, что я могу трогаться.

Убедившись в том, что нахожусь точно в центре круга наковален, я опустилась на колени и поставила кулаки на камень. Послышался стук молоточков, их ритм наполнил вибрацией все мое тело, и в конце концов я уже не могла определить, где заканчивается моя кожа и начинается Земля. И в этот момент камень размягчился до жидкого состояния. Влажная и в то же время не влажная жидкость поднялась сквозь мои пальцы, затем до пояса, размывая стены ангара, по мере того как ползла мимо моих глаз, обволакивая меня мерцающей цилиндрической колонной. Мне потребовалось всего одно мгновение, чтобы освоиться со знакомым, но по-прежнему противоестественным ощущением того, что я дышу под водой.

После чего я провалилась в «червоточину».

В учебниках говорится, что проход сквозь «червоточину» похож на погружение в горячую ванну, но на самом деле это лишь одна из сторон. Скользя между наносекундами, ты ощущаешь множество различных текстур: мельчайшая пыль, холодный газ, похожий на пух пепел. Вероятно, все эти иллюзии создает мозг в отсутствие настоящих чувственных восприятий. А может быть, эти ощущения реальные, в каком-то определенном значении «реальности». Среди геоученых по этому вопросу полный разброд. Иногда человек попадает в «червоточину» и больше никогда не возвращается. Нам остается гадать, застрял ли он глубоко в прошлом или был стерт в процессе перехода. Плывя навстречу возможной смерти, я всегда становлюсь немного суеверной, поэтому у меня есть ритуал… Я стараюсь сосредоточиться на молекулярной составляющей своих мыслей. До тех пор, пока функционирует этот клубок сахаров, тканей и электронов, я остаюсь собой. Химические вещества пульсировали у меня в мозгу, и я ждала.

Через несколько минут (или несколько тысячелетий) впереди показался слабый рассеянный свет, похожий на проникающее сквозь матовое стекло зарево огня. Затем подо мной сплелась твердая земля, жидкость вытекла, и я снова смогла дышать воздухом. Я находилась в том же самом положении, коленопреклоненная и совершенно сухая, за исключением того места, где кулаки и колени касались соленой лужицы, оставленной этой непостижимой дверью в пространственно-временной континуум.

Внешне техники 2022 года мало чем отличались от тех, которых я оставила в 1992 году. Тот же самый напускной лоск работяг, занимающихся физическим трудом: тяжелые высокие ботинки на шнуровке, плотные штаны, которые легко стирать, и утепленные брезентовые робы с ярким логотипом Центра путешествий во времени Флин-Флон справа на груди. Все были в шапках – здесь частенько бывает прохладно даже летом.

Дальний конец ангара занимала та же самая регистрационная контора, заставленная видавшей виды металлической мебелью. Внутри сотрудница канадской государственной службы жевала пресную лепешку, читая дешевую книгу со скрещенными мечами на обложке. Снаружи стояла очередь из полутора десятков человек, ожидая, когда она оформит их прибытие в настоящее или убытие из него. Я попыталась определить, прибыл ли кто-нибудь из этих людей из будущего. Никто не производил впечатления явного анахронизма, и я решила, что все мы, вероятно, находимся в своем настоящем. Пока что геоученые научились отправлять людей с помощью Машин только в прошлое, и мне всегда казалось, что поток путешественников во Флин-Флоне состоит лишь из тех, кто собирается попасть вглубь истории или возвращается оттуда.

После того как согласованный с профсоюзами обеденный перерыв завершился, очередь стала быстро продвигаться.

– Идентификация? – подняла взгляд чиновница, когда я вошла в контору.

Я засучила рукав, показывая идентификационную татуировку – уникальный узор, созданный компьютерным алгоритмом и нанесенный флуоресцентными чернилами как часть мер безопасности, в которые все не очень-то верили. Университет заплатил за то, чтобы мне нанесли эту татуировку с левой стороны, перед тем как я отправилась в путешествие в первый раз. В хитросплетении запутанных линий и точек скрывалась дата моего рождения: 1974 год н. э. По большей части люди смотрели только на эту дату, особенно если речь шла о времени, предшествующем тридцатым годам двадцатого века. Разумеется, писцы и монахи 400-х были наслышаны о нашем коде, сгенерированном компьютером, однако они не имели возможности его считывать. До тех пор пока кто-нибудь не додумается до того, как перемещать во времени предметы или не убедит народ другой эпохи создавать крайне затратную технику будущего, люди будут вынуждены довольствоваться лишь современными им технологиями.

Чиновница провела по моей татуировке громоздким ручным считывателем и посмотрела на монитор.

– Какова была цель вашего визита в 1992 год?

– Я геоученый, работаю в Калифорнийском университете, выполняла задание Группы прикладной культурной геологии. Я ходила на концерт.

– На какой концерт?

– На рок-концерт, в Калифорнии. Вам известна группа «Черная Образина»?

Чиновница застучала по клавиатуре, и вентилятор компьютера натужно взвыл.

– Первый раз слышу. Они исполняют гранж?

Я мысленно вернулась к тому, что означало для меня слово «гранж»[15] тогда, когда я впервые жила в 1992 году.

– Нет. Они играют совершенно другую музыку.

Больше чиновница не стала ни о чем спрашивать. Этой Машиной я пользовалась на протяжении всей своей работы в университете, и накопился уже солидный цифровой архив моих отбытий и прибытий. Проверять меня тщательнее было незачем.

Покинув сырой ангар, я прогулялась по обширному лагерю Центра путешествий во времени Флин-Флон. В воздухе чувствовался слабый запах свежескошенной травы, люди перекусывали за столиками, которыми были усеяны все открытые пространства между зданиями, облепившими северную оконечность озера Росс. Лагерь казался обманчиво благодушным. На самом деле все эти здания кишели чиновниками, сотрудниками всевозможных грозных правительственных ведомств, представителями всех мыслимых отраслей экономики и изрядным количеством научных лабораторий.

Сев в автобус до аэропорта, я покатилась мимо торговых центров и жилых кварталов канадского Тайра. Город сильно изменился с конца девятнадцатого столетия, где я проводила большую часть своих исследований. В те времена Флин-Флон был не более чем несколькими траншеями в земле, окруженными бараками и палатками, предвестниками шахтерского городка, получившего свое название по имени героя бульварного романа, который путешествовал между измерениями. Все изменилось после того, как старатели обнаружили пятую из известных в мире на настоящий момент Машин. Флин-Флон едва ли можно назвать мегаполисом, но в настоящее время это процветающий транспортный центр на границе Манитобы и Саскачевана, принимающий неиссякаемый поток приезжих, чья работа связана с линией времени. Многие из этих людей вынуждены оставаться здесь на протяжении обязательного периода в 1669 дней, необходимого для допуска к путешествию во времени. У всех пяти Машин есть свои ограничения, однако самое суровое испытание – то, что путешественники окрестили «четырьмя долгими годами». «Червоточины» открываются только для тех, кто находился в радиусе двадцати километров от Машины на протяжении по крайней мере 1680 суток. Это число казалось взятым с потолка до тех пор, пока геоученые вдруг не осознали, что оно равно количеству дней в четырех годах в кембрийском периоде, пятьсот миллионов лет назад, когда Земля вращалась вокруг своей оси быстрее. Кембрийские сутки были приблизительно на три часа короче нынешних, и, следовательно, продолжительность года составляла примерно четыреста семнадцать дней. Любое устройство, отсчитывающее число прошедших лет количеством циклов смены дня и ночи, а не оборотами вокруг Солнца, с эонами будет накручивать все более длинные «годы».

Я провела «четыре долгих года», работая во Флин-Флоне в маленькой лаборатории в окружении деревьев, возвращаясь каждый день в общежитие для получающих субсидию студентов на саскачеванской половине города. В грязные стекла окна я видела поле для гольфа и апартаменты для состоятельных людей, имеющих излишек свободного времени, которое можно потратить на исторический туризм. Однако такое случалось нечасто. В основном во Флин-Флон приезжали те, кому это требовалось для работы или профессиональной подготовки. Все мы, отбывавшие «четыре долгих года», надеялись, что наградой станет сертификат путешественника от Хронологической академии.

После убийств, совершенных ревизионистами в ходе Первой мировой войны, пять государств, на территории которых находились Машины, – Индия, Иордания, Австралия, Канада и Мали – основали Хронологическую академию, которая выработала международный свод правил, единый для всех пяти комплексов. Другие государства-члены ввели дополнительные требования, определяющие путешествия во времени, однако Канада и Соединенные Штаты по-прежнему придерживались только основополагающих правил Хронологической академии. Это упрощало жизнь мне, но было неудобно для путешественников, прибывших из мест с более строгими или упрощенными порядками.

Мы подъехали к аэропорту, вытянутому кирпичному зданию с четырьмя посадочными выходами, обслуживающему по большей части легкие самолеты, летающие в Виннипег и Саскатун. Мне предстояло убить пару часов до изнурительного перелета с пересадками и ожиданием, поэтому от нечего делать я проверила электронную почту и новости. Сторонники «теории заговоров» раскручивали сюжет о том, как один путешественник из 2020-х стал причиной изменений климата, поскольку вернулся в прошлое и стал учить людей пользоваться ископаемым топливом. Я закатила глаза. Если бы все было так просто!

Как путешественники мы могли наблюдать, может быть, шпионить, а иногда и спасать человеческую жизнь. Однако столетия научных исследований позволяли сделать вывод – одному человеку крайне сложно изменить линию времени, за исключением самых незначительных мелочей. Нельзя было начать промышленную революцию раньше восемнадцатого века, невозможно было изменить судьбу государств, устранив одного влиятельного лидера. Уничтожив в начале девятнадцатого века тирана Эммануэля, путешественники в отчаянии обнаружили, что вместо него Европу разорил Наполеон. То же самое открытие совершили за несколько столетий до этого путешественники из империи Тан[16]. Предотвратить восстание Ань Лушана, выходца из Согдианы, оказалось невозможно, потому что убийство одного согдианского военачальника просто порождало на смену ему другого, который поднимал восстание. Ань Лушан стал третьим, восставшим против императора; стереть из линии времени разорение легендарного города Чанъаня не удалось.

В конце концов в начале двадцать первого века геоученые сошлись на том, что изменить мелочи можно, а вот что-то серьезное – нет. Любая попытка вызвать существенную дивергенцию в линии времени была обречена на неудачу, это оставалось уделом глупцов и неудавшихся тиранов. К тому же такие действия противоречили правилам Хронологической академии.

Однако «Дочери Гарриэт» придерживались иной точки зрения. Называйте ее гипотезой, если должны как-то называть. Геоученые сходятся на том, что линия времени постоянно изменяется. Путешественники, столкнувшиеся с редактированием, возвращаются с воспоминаниями о потерянном прошлом, о предыдущих версиях линии времени, свидетелями которых они были. Сотрудники корпораций иногда заявляют о секретных операциях с целью изменить баланс сил. В древних рукописях содержатся ссылки на то, что путешественники выдавали магические откровения, менявшие судьбы народов. Поэтому для «Дочерей» очевидно, что мы живем в изрядно подредактированной линии времени и небольшие изменения могут складываться в нечто более значительное.

Однако на научных конференциях никто об этом в открытую не заявляет, вот почему нам приходится действовать под прикрытием. У «Дочерей Гарриэт» есть официальное название – Группа прикладной культурной геологии; Группа имеет официальный мандат на проведение наблюдений за крупными общественными потрясениями, происходившими в прошлом. Американский геофизический союз считает нас серьезной научной организацией, что существенно упрощает подачу заявок на выделение грантов и получение планового доступа к Машинам. Раз в месяц все мы собираемся в Брентвуде дома у Аниты, моей лучшей подруги, рядом с комплексом Калифорнийского университета, где работаем. И там не только пьем виски и делимся друг с другом своими открытиями – мы строим планы по отредактированию истории.

* * *

Когда самолет совершил посадку, Лос-Анджелес уже светился заревом туманно-багровых огней. В этом году период пожаров начался раньше обыкновенного и стал еще одним напоминанием о том, что я вернулась домой в 2022 год, когда индустриализация означала уже не прогресс, а антиутопию. Поймав попутку до дома Аниты, я, проезжая мимо бунгало с высокими окнами с раскинутыми перед ними искусственными газонами, испытывала знакомое ощущение растерянности, вызванное возвращением домой. После нескольких лет, проведенных в прошлом, трудно было не воспринимать настоящее как что-то эфемерное. Куда бы я ни смотрела, я видела предыдущие версии города: по этим самым улицам когда-то ездили запряженные лошадьми повозки, затем трамваи, потом кабриолеты «Шевроле» с похожими на хвосты рыб задними «крыльями», набитые подростками, спешащими в огромные кинотеатры. Сегодня мы проезжали мимо лишь одной из версий Лос-Анджелеса, неустойчиво застывшей на мгновение и уже на грани исчезновения.

Когда я приехала, Анита прошлепала в пляжных тапках по вымощенному плиткой полу между кухней и гостиной и поставила на стол крекеры с сыром. Белоснежные дреды изящными каскадами обрамляли ее темное угловатое лицо. Стиснув Аниту в объятиях, я впервые после возвращения в настоящее ощутила под ногами нечто твердое.

– Как прошло путешествие?

Бросив рюкзачок на диван, я плюхнулась рядом.

– Устала. Увидела много любопытного.

Приподняв бровь, Анита поставила на стол бутылку виски «Балвени». После того как в гостиной собралось человек десять, грызущих крекеры и болтающих между собой, Анита объявила собрание открытым.

Мы начинали с того, что по очереди описывали потерянное прошлое, которое помнили. Многие события существовали лишь в наших воспоминаниях, поскольку мы присутствовали при их редактировании. Эти рассказы были для нас своеобразным ритуалом, позволяющим ознакомить друг друга с текущими исследовательскими проектами.

Первой заговорила Энид.

– Я помню Закон об изменении налогообложения семей 1988 года, давший налоговые льготы всем семьям, в которых женщины смогли доказать, что им пришлось уйти с работы, для того чтобы заниматься домашним хозяйством.

Для меня это явилось чем-то новым. Энид, американка китайского происхождения с обесцвеченными волосами, недавно вернулась из конца восьмидесятых. Собравшиеся поблагодарили ее за то, что она удалила этот конкретный перл из нашей нынешней версии.

– Я помню сеть кафе «Фаррел», разбросанных по всему Лос-Анджелесу. – Швета рассказывала о своем воспоминании с озадаченным выражением лица. – Ее больше нет. И, мне кажется, стало больше «Старбаксов», но точно сказать я не могу.

– Так, подожди. С какой стати исчезла сеть кафе? Ты совершила путешествие в тот период, когда кафе только начинали открываться, или сделала что-то с теми, кто в них работал? – Си-Эль всегда задавали подобные вопросы, обыкновенно поглаживая искрящийся лак на ногтях. Они стали путешественником всего несколько месяцев назад, после того как защитили диссертацию по формированию скальных пород. Их работа была посвящена физическим механизмам путешествия во времени, поэтому они только привыкали к проблемам прикладной истории.

Швета устало посмотрела на Си-Эль. Взгляд ее карих глаз оставался острым, однако кожа вокруг глаз, по сравнению с прошлым месяцем, стала гораздо более сморщенной. Я поняла, что она, вероятно, отсутствовала несколько лет.

– Я была на Бермудских островах и наблюдала за работорговлей, – наконец сказала Швета. – И покинула их в 1723 году.

– Но должна же быть хоть какая-то связь. – В голосе Си-Эль прозвучало отчаяние. Они нервно теребили пальцами локон, и я отметила, что на ногтях у них наклеены крошечные красные стразы.

– Вероятно, однако мы не всегда можем ее определить. Вот почему мы называем это ортогональным удалением, – пожав плечами, сказала я. – Мы часто наблюдаем незначительные случайные изменения, последствия которых бывают такими сложными, что невозможно сказать, почему они произошли.

Анита оторвалась от планшета, на котором вела журнал изменений.

– Давайте продолжим. – Она помолчала. – Я помню то время, когда аборты в Соединенных Штатах были узаконены.

Двое-трое присутствующих пробормотали: «И я то-же». Такое случалось редко – чтобы сразу несколько человек помнили удаленное событие. По мнению Аниты, это означало, что изменение законодательства об абортах стало результатом многих правок и редактирований и последствия этого ощущались разными путешественниками, столкнувшимися с различными версиями исправленного прошлого. Я в их число не входила. Как и подавляющее большинство жителей планеты, я ничего не помнила о том времени, когда аборты в Соединенных Штатах были законно разрешены.

Еще проходя обучение во Флин-Флоне, я дала себе слово во что бы то ни стало отменить эту правку, если меня допустят к путешествиям. Вот что снова и снова заставляло меня возвращаться в девятнадцатое столетие: я придирчиво изучала влияние Комстока, ища трещинки, за которые можно было бы зацепиться. Это была захватывающая историческая проблема, однако мой интерес к ней не был сугубо академическим. У меня были и другие причины, корни которых вплетались в старые чувства. До тех пор пока я снова не увидела концерт «Черной Образины», я полагала, что мне удалось заменить эти мелочные личные устремления высокими политическими целями. Однако теперь я вынуждена была признать, что не могу отделить одно от другого. И, может быть, при правильной стратегии в этом не будет необходимости.

– Я считаю, что мне удалось найти убедительные доказательства того, что мы находимся в состоянии редакционной войны с активными противниками путешествий во времени. – Мое заявление привлекло всеобщее внимание. – Я находилась в 1992 году, на концерте рок-группы «Черная Образина». – Я рассказала про последователя Комстока. – Похоже, этот тип и его дружки пытаются осуществить напоследок какие-то редактирования и завершить работу Машин. Вопрос заключается в том…

– Подожди, – перебила меня Анита. – С какой стати ты очутилась в 1992 году? Твой период – вторая половина девятнадцатого века.

Я смутилась.

– Мне сказала отправиться туда Беренис. У нее имелись свидетельства того, что в толпе зрителей ошивались противники путешествий. Примерно в это время «Черная Образина» была у всех на слуху, и отношение к группе было крайне противоречивым. «Борцы с пороками» постоянно выступали на телевидении, обвиняя музыкантов в непристойном феминизме, поэтому те стали настоящими героями панк-культуры. Этот концерт должен был стать приманкой для последователей Комстока, пытавшихся отобрать молодых девушек для одного, последнего, редактирования.

Я прекрасно помнила наш разговор на последней общей встрече. Беренис хотела отправиться сама, но она уже «выжгла» почти все девяностые. Одна из проблем изучения конкретной эпохи заключается в том, что Машина не открывает «червоточину» для человека, набравшего время, в котором он уже побывал. Мы называем такие периоды «выжженными»; это очень раздражает, но в то же время не позволяет людям снова и снова возвращаться в один и тот же момент, переживая заново или редактируя конкретный период времени, что неизменно приводило бы к пагубным последствиям.

– Беренис? – Си-Эль нервно крутили в руках телефон. – Это еще кто? Она занимается изучением девяностых?

– Что вы имеете в виду? Беренис, наша подруга! Она выпустила огромную книгу о гендерных исследованиях в девяностые годы. Калифорнийский университет поместил эту книгу на одно из первых мест в своем осеннем каталоге.

– Нет… Я ее не знаю… – Швета, одна из самых трезвомыслящих ученых из всех, кого я знаю, не могла подобрать нужных слов.

– Хоть кто-нибудь помнит Беренис? – Страх холодными мурашками пополз по моей спине.

Переглянувшись, все покачали головой. Си-Эль снова уткнулись в телефон.

– Как фамилия этой Беренис?

– Чиччионе. Она ходила… Блин… Она уже много лет ходит на наши встречи… – Поперхнувшись, я осеклась. Постепенно до меня дошло: Беренис отредактировали, стерли. Я с ужасом перевела взгляд на Энид. – Энид, вы же с Беренис… Были так близки…

– Что? – шумно втянула воздух Энид. – Этого не может быть. Я не могла потерять… – Умолкнув, она всмотрелась в наши лица. Но мы ничем не могли ей помочь. Как можно помочь человеку скорбеть по дорогому человеку, которого ты не помнишь?

– Тесс, – мягко произнесла Швета. – Ты сказала, что она занималась изучением гендерных вопросов?

– Да.

Она протянула мне свой телефон. На экране был материал «Ассошиэйтед пресс» за 1992 год. Он был посвящен человеку, которого полиция назвала «нестандартной внешности женщиной», убитому у входа в контркультурный бар в Роли. В нем приводилась нечеткая фотография Беренис: копна кудрей, которую ни с чем невозможно спутать, образовывала безумное гало вокруг ее значительно более молодого лица. У меня стиснуло горло.

– Ее назвали другим именем, которое она позже сменила, но это определенно Беренис.

Ничего подобного еще никогда не происходило. По крайней мере, мы о таком не знали. Я обвела взглядом собравшихся. Возможно ли, что кого-то из нас подредактировали вне линии времени, а мы этого не помним?

– Нам нужно вернуться туда и отменить это редактирование! – не задумываясь, выпалила я.

– Нам нужно предпринять что-то гораздо более серьезное, – покачала головой Энид, и глаза у нее стали красными.

Каждого охватило плохое предчувствие.

– Кто способен пойти на подобное редактирование? В буквальном смысле убивая путешественников? – На этот раз вопрос Си-Эль уже не показался наивным. Все мы подумали о том же.

– Ты думаешь, это имеет какое-то отношение к тому типу на концерте, последователю Комстока? – задумчиво промолвила Анита. – Беренис послала тебя следить за ним, так?

– Да. Возможно, эти подонки сочли Беренис угрозой своему делу. Особенно если знали, что она идет по их следу. И убили ее более молодую версию.

Потрясенные Си-Эль заморгали, случайно отодрав страз с ногтя большого пальца. В кои-то веки у них не нашлось вопросов.

Анита поборола стресс, перейдя в аналитический режим.

– Итак, предположим, что существует группа путешественников, работающих вместе с Комстоком, которые исправляют некоторые из наших редактирований. И некоторых из нас. – Ее голос дрогнул. – Если это часть общего плана – запереть нас в линии времени, которую нельзя изменить, какой цели они добиваются своими редактированиями? Это как-то связано с Комстоком?

– Я не думаю, что это сам Комсток. – Я старалась оставаться сосредоточенной, несмотря на нарастающую панику. Кого еще эти люди стерли из наших воспоминаний? – Их журнал был посвящен тому, что женщины не должны получать высшее образование. А тот тип, который говорил со мной… Это был какой-то гибрид речей Комстока и нынешних форумов «Противников семейной жизни». Возможно, они внедряли своих людей в различные движения на протяжении столетий. «Общество борьбы с пороками», основанное Комстоком, успешно запретило аборты и доступ к контролю рождаемости, посему оно притягивает всех, кого интересует период времени, когда ущемлялись права женщин. На мой взгляд, эти люди скоординированно ведут широкую программу редактирования сразу в нескольких интервалах времени.

– Что еще нам известно? – спросила Анита, оживленно набирая текст на планшете.

Энид откашлялась.

– Если вам интересно, почему они оказались именно в 1992 году, знайте, что в тот период особенно активизировались нападки на феминизм. Вероятно, началось все с омерзительных юридических реформ – в первую очередь законов Комстока.

– То есть это могут быть «Противники семейной жизни», подонки из настоящего, которые вернулись в прошлое, в ключевые периоды борьбы за права женщин? – спросили Си-Эль.

У меня был более важный вопрос.

– А что, если они из будущего?

– Какая разница? – бросила на меня резкий взгляд Анита.

– Это может означать, что им известно нечто такое, о чем не знаем мы. Быть может, они отвечают на грядущую феминистическую революцию.

– Грядущая феминистическая революция! Избавьте меня от этого, – презрительно фыркнула Швета. – История так не работает. Каждая так называемая революция в действительности представляет собой долгую, растянутую цепочку глубоких компромиссов и сотрудничества.

– Революции случаются. Пусть они занимают много времени, но они приносят кардинальные перемены. – Я поймала себя на том, что у меня пылают щеки. – Иногда мы не идем на компромисс. Иногда мы делаем такие вещи, как отмена рабства и провозглашение всеобщего избирательного права.

– И потом на протяжении следующих полутора столетий пытаемся снова превратить чернокожих людей в рабов.

– Мы отклоняемся от вопроса. – Устами Аниты всегда говорил разум. – Необходимо признать, что на настоящий момент у нас недостаточно достоверной информации, чтобы понять, из какого времени эти ребята, а в будущее мы отправиться не можем. И все же нам известно, что сейчас они там. Возможно, они действуют напрямую против «Дочерей Гарриэт» или даже против борцов за права женщин в целом. В любом случае, вероятно, этим отчасти объясняется, почему в вопросе права на воспроизводство потомства наши воспоминания так сильно расходятся.

– И что мы будем делать? – скрестила руки на груди Швета.

– Я отправляюсь в 1992 год, чтобы помешать этим мерзавцам убить Беренис! – Энид буквально трясло от решимости, к которой подмешивались скорбь и ярость.

Швета кивнула.

– Ты неплохо знакома с этим периодом времени, поскольку путешествовала в восьмидесятые, так что это хороший план. – Тронув Энид за плечо, она добавила, уже без своего обычного нетерпения: – Но будь осторожна.

Я задумалась над тем, как Энид перепрыгнет из восьмидесятых в девяностые, и вдруг меня осенила одна мысль.

– Я изучала Комстока в восьмидесятые годы девятнадцатого века, но, может быть, мне следует скакнуть вперед. Крупную политическую победу Комсток одержал в 1893 году, на Всемирной выставке в Чикаго. Я полагаю, наши последователи Комстока приложили к этому руку. Думаю, если мне удастся отредактировать тот момент, наступит перелом. – Я не упомянула о другом плюсе того, чтобы отправиться в девятнадцатый век. Архивы Машины во Флин-Флоне до двадцатых годов прошлого столетия велись просто ужасно. Будет легко снова ускользнуть из 1893 года в 1992-й, где я уже засветилась по бумагам как путешественник, изучающий местных музыкантов того времени. Если я проявлю немного хитрости, возможно, у меня появится шанс предотвратить новое убийство. А может быть, и следующее.

Кивнув, Анита сделала пометку в планшете.

– Наш нынешний грант покрывает еще несколько путешествий в конец девятнадцатого столетия, так что это неплохая мысль. Кто еще хочет высказаться?

– Я занимаюсь исследованиями океанических осадочных пород ордовикского периода и происхождением Машины в Ракму[17], – вставили Си-Эль. – Грант сможет покрыть расходы на мой перелет в Иорданию? Ракму находится совсем рядом с аэропортом.

Я сомневалась, пока Си-Эль не объяснили несколько странных особенностей Машины в Ракму. Согласно письменным историческим свидетельствам, эта Машина была обнаружена первой, древними набатейцами, когда они выреза́ли город в скалах песчаника в долине в Иордании. Си-Эль прочитали научные работы о новых свидетельствах, указывающих на то, что Машина в Ракму способна влиять на поведение остальных Машин. Если группа сумасшедших экстремистов вздумает запереть линию времени, скорее всего, она сосредоточит свои подрывные усилия на Ракму.

– Хорошо, Си-Эль, предлагаю вам разработать протокол, который позволит выявлять тех, кто пытается воздействовать на Машину. – Анита сделала еще одну пометку.

После этого встреча быстро завершилась, и мы пообещали друг другу держать всех «Дочерей» в курсе, если у нас появится новая информация.

На прощание я крепко обняла Энид.

– Я тебе очень сочувствую.

– Мне ее не хватает, даже несмотря на то что я ее не знаю. – Лицо Энид напомнило мне разбитое защитное стекло, полностью покрытое трещинами, но каким-то чудом еще сохраняющее свою форму.

– Ты это исправишь. Я знаю, что ты сможешь!

Склонив голову набок, Энид провела рукой по недавно выбритому затылку.

– Я верю, что ты тоже справишься. Желаю тебе благополучного путешествия!

Внезапно это простое напутствие показалось мне могущественным талисманом.

– И я желаю тебе благополучного путешествия, – сказала я.

Моя тревога несколько улеглась. Теперь у меня была четкая цель. За несколько лет работы в 1880-х мне так и не удалось ничего изменить, но теперь у меня появилась надежда.