Читать книгу Девственная любовница. Между «Жюстиной» и «Лолитой» - Аноним - Страница 4

К моему величайшему удивлению, я не получал ни малейших известий от Лилиан, тогда как за несколько дней до нашей с ней встречи на Рю де Ляйпциг, я отправил г-ну Арвелю посылку с копченой рыбой, пикшей и сельдью, что обещал домочадцам ещё в свой последний приезд. Я успел переговорить с Лилиан относительно той периодики, которую я выслал её отцу, о маленьких презентах, преподнесенных мною матери, и заметил, что премного благодарен её родителям за то, что они столь часто изъявляют желание видеть меня у себя в гостях, позволяя мне таким образом видеться с ней. Она посоветовала мне продолжать в том же духе, однако сказала, чтобы я был повнимательней с её папá, который по натуре своей был весьма ревнив. Она намекнула, будто всегда высказывается против меня и при моем приходе делает вид, будто вынуждена напускать на себя приветливость; короче, в Сони меня больше не пригласят: вскоре после нового года они на три недели отправляются в Ниццу.

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 2-е декабря 1897

Дорогой г-н С…,

Последние дни папá все порывается написать Вам, да только никак не может найти подходящего времени. Потому я занимаю его место и хочу поблагодарить Вас от имени всех за Ваш замечательный подарок. Рыба была изумительная. Одно плохо: её было слишком уж много.

Мама интересуется, когда Вы окажите нам честь отобедать у нас. Чем скорее, тем лучше, ведь мы уже сто лет Вас не видели.

Сегодня у Лили день рождения, а вчера был день рождения её малышей. Ожидаем Вас в гости на празднование по сему случаю. Все наши собачки в порядке. Обнимаю Вашего верного Смайка и всех остальных избалованных Вами питомцев.

В надежде скоро увидеть Вас прошу принять заверение в моей искренней преданности Вам,

Лилиан Арвель

Мне это письмо показалось несколько странным, холодным и таинственным. Помнится, я написал, что мне подойдет любой день, однако ответа не получил. Тогда тринадцатого я отправил следующее двусмысленное послание от лица вымышленной подруги, Мэри.

Джеки – Лилиан

Париж, 13-е декабря, 1897

Дорогая моя Лилиан,

Ты прекрасно знаешь, как я не люблю тебя беспокоить. Я всегда говорила, что хотя и питаю к тебе самые дружеские чувства, малую толику которых, надеюсь, ты разделяешь, я никогда не хотела тебе надоедать. Я понимаю, что время твое расписано по часам, и ты не всегда можешь им распоряжаться.

Ты спросишь, что все это значит? Я просто хочу попросить тебя о том, чтобы ты не забыла о моем существовании, когда будешь в Париже в следующий раз. Загляни ко мне хотя бы на минутку, как ты делала раньше, конечно, если хочешь со мной повидаться. Тем самым ты сделаешь мне приятное.

В последний твой визит ты обнадежила меня, пообещав вскорости написать.

Стоит ли говорить, что меня несколько задевает и огорчает твое молчание?

Приезжай скорее, если можешь, или в любое удобное тебе время.

Как бы то ни было, знай, что даже одна строчка от тебя способна скрасить уныние твоей преданной подруги.

Мэри

Покончив с этим посланием, я получил следующее приглашение:

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 13-е декабря, 1897

Дорогой г-н С…

Вы, должно быть, полагаете, что мы все вымерли. К счастью, это не так. Если мы и не написали Вам раньше, чтобы условиться о дне, когда Вы доставите нам удовольствие, составив компанию за ланчем, то лишь потому, что были крайне обеспокоены. Трое наших крошек были серьезно больны. Не знаем, удастся ли нам выходить сучку. Двое других чувствуют себя лучше. Мой Блэкамур, слава Богу, почти вне опасности. Не могли бы Вы пожаловать к нам в следующий четверг, 16-го? Мы рассчитываем на то, что вы проведете с нами весь день. Не приводите с собой никого из собак, даже Ваше сокровище – Смайка. Мы боимся, как бы чумка ни оказалась заразной. Будет очень жаль, если Ваши питомцы занедужат. Надеюсь, что Вы находитесь в добром здравии и что Ваше новое предприятие процветает.

Предвкушаю радость увидеть Вас. Прошу принять заверения в моей искренней дружбе и поверить мне,

Преданная Вам,

Лилиан Арвель

Все это было отпечатано на машинке, поскольку мисс Арвель запросто обращалась с «Ремингтоном» папá, однако к письму прилагался листок бумаги, на котором её рукой были написаны следующие слова:

«Маленькая девочка честно признается своему папе, почему она не писала ему, хотя очень-очень хотела».

16-е декабря, 1897

Как ни напрягаю я теперь память, мне не удается припомнить ничего хоть сколько-нибудь важного во время того пребывания в Сони. Я присутствовал на ланче и не остался обедать.

Девушка сторонилась меня. Вечером папá, Лилиан и я вышли на прогулку; я как сейчас вижу себя, заложившего руки без перчаток за спину и грустно переставляющего ноги. Лилиан, улучив момент, когда отец не видит её, вложила пальчики мне в ладонь.

Я замедлил шаг и, когда её приемный отец оказался впереди, шепнул:

– Между нами уже все кончено?

– Да! – смеясь, ответила она.

Я поспешил отойти от неё. Она бросилась следом, повторяя:

– Нет, нет!

В это мгновение к нам присоединился отец, и я больше не мог общаться с Лилиан в открытую. Когда я отправлялся на станцию, сопровождаемый хозяином, она вышла пожелать мне счастливого пути и крикнула, подчеркивая глубинный смысл слов:

– A bientot12.

Её поведение показалось мне достаточно странным. И я начал обдумывать многое из того, на что успел обратить внимание.

Она как будто боялась г-на Арвеля и вместе с тем очень его любила. Он часто пересказывал мне одни и те же истории по два-три раза, и она подсмеивалась над ним у него за спиной.

Однако когда он за столом высказывал свое мнение, я видел, с каким неподдельным вниманием она смотрит на него. Он всегда говорил о ней и о её будущем. Она была лентяйкой, вздорной и неспособной зарабатывать себе на жизнь. Её проект производства дамских шляпок был фарсом. И тем не менее он возился с ней, как с ребенком. Кроме того, я заметил, что лучшие спальни располагаются на втором этаже, снабженным длинным деревянным балконом. Самая большая, находящаяся впереди, имела два окна и принадлежала г-ну и г-же Арвель; в ней стояла одна двуспальная постель. Сзади она выходила в спальню поменьше, где и спала Лилиан. Общая дверь была снята с петель, так что проход закрывали только две тончайшие, подвешенные на петлях занавески, даже не портьеры. Я счел весьма своеобразным подобное расположение спальни, в которой обитала юная особа двадцати одного года.

В сущности, я стал подозревать, что между Лилиан и любовником её матери что-то есть. Мне мерещилось, будто он смотрит на неё глазами сатира. Он всегда заигрывал с ней и щипал. Она же была настолько внимательна, что рассказывала мне, как заботится о нем.

– Только я могу с ним отлично ладить, – говорила она. – Поскольку временами у него бывает просто ужасный характер, и мама ему перечит; я же стараюсь всячески его ублажать.

Я отправил в его адрес несколько огромных посылок с книгами, романами и легкой литературой, и терпеливо выслушивал все его речи.

Я чувствовал себя очень несчастным в связи с Лилиан, да и вообще дела у меня шли из рук вон плохо; новый закон 1893 года относительно биржевых операций подорвал мой бизнес. Теперь я был на Бирже редким гостем, так что перестал встречаться с г-ном Арвелем; вместо этого я занимался тем, что пытался представить на рынок изобретенный мною новый химический продукт.

В добавок к моим бедам занемогла моя собственная Лилиан, и я стал её сиделкой. Здесь я должен сделать отступление и поведать вам довольно грустную историю, которая, тем не менее, имеет некоторое отношение к этому рассказу о грехе.

Ещё в 1880 году я познакомился с молоденькой девушкой шестнадцати с половиной лет, которая брала уроки в Консерватории, намереваясь сделать сцену своей профессией. Она была божественно хороша собой: белокурая, с голубыми глазами; пряменькая, как дротик, она обладала фигурой, скопировать которую её всю жизнь умоляли скульпторы. Я полюбил её, мою первую Лилиан, и когда она невинно ответила на мое чувство, стыдно сказать, воспользовался тем влиянием, которое, как я знал, оказывал на девушку, и грубо её изнасиловал.

Поднявшись с кушетки, на которой лежала в обмороке моя любовь, лишившаяся чувств от боли и ещё не отдававшая себе отчета в том, что я с ней сделал, я механически подошел к зеркалу и уставился на свое отражение. Я не узнавал себя. Лицо мое приобрело мертвенно-бледный оттенок, губы стали белыми и холодными, зубы стучали. Теперь, когда моя животная страсть была утолена, я весь дрожал, а по щекам стекали две большие слезы.

Я и в самом деле чувствовал себя убийцей. Я торжественно поклялся никогда больше, проживи я хоть сто лет, не обманывать податливую нежность девственницы.

Теперь вы знаете причину того, почему я с таким уважением отнесся к дочери моего друга. Тайну эту я никогда не предавал огласке. Я никогда не открывал её мисс Арвель. Она не знает об этом сейчас и не узнает до тех пор, пока не прочтет эту книгу.

Моя Лилиан простила меня, потому что любила. Наше взаимное чувство крепло, и, в конце концов, стало ясно, что девушка не может без меня жить. При этом о своей любви не заявляла вслух ни одна из сторон. Естественно, мы постоянно тянулись друг к другу; и просто соединялись сердцами, душами и телами в божественном союзе полов. Говоря откровенно, вопроса денег между нами не возникало. Собственно, в то время у меня их и не было. Я был игроком. Когда наступала полоса везенья, я тратил золото, когда наоборот – урезал расходы и ждал, пока мне на пути вновь не повстречается слепая дама. Такова одна из причин того, почему я оставался холостяком. Я частенько представлял себя в союзе с эдакой юной девой из мира коммерции, привыкшей к купеческой строгости представителей её семейства. Я воображал, как после принятия окончательного решения, покупаю ей, например, пару брильянтовых сережек, а быть может, уже на следующий месяц отдаю их в залог из-за дичайшей нужды.

Итак, в то время, когда я совратил Лилиан, мне улыбалась удача. Семья её была достаточно известной, однако отец слыл транжиром и спустил целое состояние, раньше времени вогнав в могилу жену. Эта женщина была святой и безропотно прощала свою заблудшую дочь, никогда не обделяя её материнской любовью и советом. Однако спустя несколько лет она скончалась.

Как-то вечером Лилиан пришла ко мне в подавленном настроении, вся в синяках и кровоподтеках. О нашей интрижке узнали, и отец, напившись полынной водки, нещадно избил дочь. Он лягнул её так, что она повалилась на пол, прыгнул ей на грудь и вышвырнул вон.

Я взял её к себе. Никогда не забуду наши первые попытки вести домашнее хозяйство. Мы сняли маленькую квартирку без мебели, и первой нашей покупкой стал матрас, набитый сушеными морскими водорослями. Стоил он пять франков. Он был разложен на полу, а под один его край подкладывалась походная сумка, служившая одновременно валиком и подушкой. Мое материальное положение становилось, однако, все лучше, и из разрозненных предметов меблировки, которые мне удавалось приобретать на самых дешевых аукционах, я со временем сумел создать для Лилиан миленький домик, уставленный причудливым антиквариатом, изящной, старинной мебелью, и увешанный картинами, которые я выгребал из всех дыр и углов во время моих странствий.

Каждое лето мы отправлялись в незабываемое путешествие. Я возил её в Англию, Италию и Швейцарию, где мы вместе карабкались по горам и обследовали ледники. Потом здоровье её начало постепенно ухудшаться, и я превратился в сиделку у постели больной. Теперь она осталась одна на этом свете. Мать её умерла. Братья и сестры не хотели с ней знаться. Иногда к нам заваливался её вечно пьяный, беспутный отец и клянчил каких-нибудь старых лохмотьев и серебряной мелочи. Бессчетное количество раз она спасала никчемного виновника своего нынешнего состояния от гибели, бесчестья и голодной смерти.

Кроме меня, никто за ней не присматривал. Целую зиму я провел у постели Лилиан, мучимой острыми приступами суставного ревматизма; половину этого времени она никого не узнавала. Ела она только из моих рук, и на протяжении трех месяцев я не давал угаснуть огню в камине ни днем, ни ночью. Превратившись в её сиделку, я был безмерно счастлив. У самого у меня здоровье было в полном порядке: я никогда в жизни не болел.

Однако летом 1895 года у неё развились признаки сердечной недостаточности, унаследованной от матери, и с тех пор она стала инвалидом. Я видел, как постепенно красота покидает её прелестные черты; все шло к худшему. Она озлобилась. Я не жаловался. Я не верил докторам, не оставлявшим мне никакой надежды. Я пытался выходить мою Лилиан, я баловал её, заставляя забывать о том, как серьезно она больна.

Такова была моя жизнь зимой 1897 года: дела стоят, моя верная любовница страдает от смертельного недуга, проводя почти все время в постели, а я мечусь, готовый на все ради денег, и бьюсь над новыми химикатами.

Эрик Арвель – Джеки

Сони-сюр-Марн, 23-е декабря 1897

Дорогой Джеки,

Я был настолько занят отправлением рождественских открыток, что совсем не имел времени написать и поблагодарить Вас за великолепную подборку книг, большинство из которых для меня новы и будут прочтены с огромнейшим интересом. Лилиан обещает, что сама займется ими по приезде в Ниццу, так что, как видите, Вы сделали приятное более чем одной душе.

Рад сообщить, что ртуть в виде синего шарика, каскара и подофиллин показали себя превосходными лекарственными препаратами для собак, и если Вы пожелаете, я предоставлю Вам все детали, и это даст Вам возможность сбивать температуру с быстротой молнии.

Нам хотелось бы знать, есть ли у Вас какие-либо неотложные дела в следующую субботу? Если нет, приезжайте и проведите день с нами, поскольку Вы просто непременно должны отведать наш рождественский пудинг. Вместе с тем, мы бы вовсе не хотели помешать семейным торжествам.

Ещё раз благодарю Вас, с наилучшими пожеланиями Вам и Вашим близким,

С искренним уважением,

Эрик Арвель

Никаких новостей от Лилиан лично, только это приглашение на рождественский обед. Я решил никуда не ходить, хотя был совершенно свободен, и написал вежливое извинительное письмо.

Все трое были в Ницце, и я предполагал, что никогда больше не буду «иметь» мою Лилиан. Что касается причины, помешавшей ей встретиться со мной в ту зиму, после нашего первого свидания, то я не знаю её и по сей день, хотя теперь кое о чем догадываюсь.

Я принял решение не беспокоить девушку, однако 30-го декабря я отправился с презентом для матери и дочери в бюро Арвеля на рю Виссо и послал маман следующее письмо. В предыдущие годы я дарил только bonbons13.

Джеки – мадам Арвель

Париж, 30-е декабря 1897

Дорогая Мадам,

Позвольте мне первому или, во всяком случае, одному из первых пожелать Вам здоровья, благополучья и всего наилучшего, чего Вы пожелали бы сами себе и своим близким, в наступающем году и во многие последующие лета.

В знак признательности за Ваше гостеприимство и в доказательство того, что я не забываю Ваших вкусных и скоромных (обильных) ужинов я беру на себя смелость преподнести Вам маленький презент – зонтик.

Мадемуазель, Ваша прелестная дочь, всегда была столь добра ко мне всякий раз, когда я наведывался к Вам, что я хочу засвидетельствовать мое к ней почтение и попросить её принять флакон с нюхательной солью, который будет ей весьма полезен, когда она возьмет банк в Монте-Карло.

Желаю ей также счастливого нового года и воплощения всех её грез в 1898 году.

Если подарки мои покажутся Вам никудышными, прошу меня простить, приняв во внимание искренность намерений.

Теперь, смею надеяться, Вы извините мой не приезд на Рождество, поскольку мы по устоявшейся традиции отмечаем его как чисто семейный праздник в нашем парижском доме.

Жму руку месье Арвелю и желаю ему также всех благ в будущем году; к этому мне нечего добавить, ибо ему известно, с какой искренней симпатией я к нему отношусь.

Обе вещицы я выслал по почте на адрес его конторы на рю Виссо.

Преданный Вам,

Джон С..

Пожалуйста, сообщите мне адрес г-на Арвеля и день Вашего возвращения с тем, чтобы я мог выслать его газеты и журналы в Ниццу.

Да, совсем забыл про собак! Как я мог забыть кровь Смайка и Салли Брасс – мою родную плоть и кровь – у меня нет сердца!

Потому со всей серьезностью желаю счастья в новом году Лили, Блэкамуру и всем остальным от себя и от имени моей собственной своры. Да будет так!

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 2-е января 1898

Дорогой г-н С…,

Маман и я были несказанно тронуты Вашей добротой, получив от Вас два столь восхитительных подарка.

Надеюсь, мне придется воспользоваться нюхательной солью для той цели, ради которой Вы мне её презентовали. По правде говоря, я не верю в то, что это удастся, поскольку мне не настолько везет, а кроме того, в азартные игры я не играю.

Мы от всего сердца признательны Вам и за Ваши пожелания. Мы же в свою очередь шлем Вам такое количество пожеланий счастья, что я даже не берусь всех их здесь перечислить. Это было бы напрасным трудом: мне не хватило бы всего листа. Папá просит передать Вам, что он пока не знает, где мы остановимся, но как только прибудем на солнечный Юг, то незамедлительно Вам телеграфируем. Что касается нашего возвращения, мы напишем Вам сразу же, как будем знать точную дату. Маман просит Вас принять кусочек её знаменитого рождественского пудинга, который она высылает Вам сегодня же.

Все наши собачки поправились. В Новый год они вступают в полном здравии. Они передают сердечнейшие приветы Вам, а также своим родителям, родственникам и всем остальным.

Дорогой г-н С…, прошу Вас принять заверение в моей дружбе.

Искренне Ваша,

Лилиан Арвель

Почему она не нашла места ни одному слову о любви или о страсти? Я не знал, я пытался не думать о ней, ища забвение в упорном труде. Той скучной зимой я проводил дни в обществе фабрикантов и патентных агентов, а ночи – в спальне моей бедной больной Лили.

Минеер Фандерпунк, достопочтенный голландский книготорговец, который частенько снабжал меня старинными и любопытными трудами, прислал мне из своей утопающей в древней пыли роттердамской лавки письмо, в котором спрашивал, не буду ли я столь любезен сделать корректуру текста и проверить гранки одного сладострастного томика, который он намеревался издать тайком под названием «Азбука или Руководство девушки на пути к Знанию». Рукопись оказалась занимательной, а само задание нисколько мне не претило.

В те долгие зимние ночи я почти не отдыхал, то и дело просыпаясь и спеша к ложу моей больной возлюбленной. Она укладывалась как можно раньше, а я, расположившись в соседней комнате, читал или курил, пытаясь направить поток мыслей на отшлифовку текста этой до крайности похотливой книжки.

Помнится, в одной главе говорилось об «удовольствиях только мужчины при помощи женщины, но без её ответного участия». В одном абзаце рекомендовалось своего рода псевдосоитие – между плотно сжатыми бедрами женщины.

Я добавил: «Подобная позиция может быть предложена всем, кто имеет дело с очень юными девушками или полудевственницами… Папы, охочие до кровосмесительных связей, возьмите это на заметку». (Диалог V. Глава II.)

На уме же у меня был распутный старик и страстная притворщица из Сони.

Целых две недели я не получал от неё никаких известий, пока внезапно ей ни пришла в голову мысль послать мне письмо следующего содержания:

Лилиан – Джеки

Отель «Жоли-Сит», Монако, 17-е января 1898

Мой милый,

Вы, вероятно, и в самом деле решили, будто я совершенно позабыла про Вас, однако это не так. С самого момента нашего прибытия сюда погода стоит настолько замечательная, что нас все дни не бывает дома.

Сейчас маман гриппует, и я сделалась её сиделкой, так что теперь у меня появилось немного свободного времени. Она спит, и первое свое письмо я адресую Вам. Как поживает мой милый «папá»? Здоров и весел, надеюсь. Что, очень дурной тон?

Последние несколько дней я не в состоянии описать, в каких я вся нервах. Не знаю, в чем причина, разве что погода жаркая. Она оказывает на меня такое же действие, как приход весны. Если бы то же происходило с моим «папочкой», я была бы очень раздосадована, поскольку не доверяю его милосердию так, как доверяю своему, а коль скоро меня нет рядом, результаты могли бы быть пагубными.

Я захватила с собой нюхательную соль. Она стоит на моем туалетном столике, и каждое утро, одеваясь, я рассказываю ей столько всего о моем «папá». Ах, чего я ей только ни рассказываю!

До сих пор я ещё не каталась на велосипеде, однако уже успела побывать на охоте за голубями, а в прошлую пятницу ездила в Ниццу смотреть гонки. Удалось мне и в рулетку поиграть. Я проиграла, потом выиграла и в конце концов осталась при своем.

С нетерпением жду письма от Вас. Пишите по нижеследующему адресу, разумеется, Вашим вымышленным почерком: Мадемуазель Л. Арвель, отель «Жоли-Сит», Монако.

Но только я больше не хочу, чтобы Ваши письма писала или подписывала «Мэри». Я разрываю их на мелкие кусочки сразу же по прочтении ради себя и ради Вас самого, чего Вы наверняка не можете не понять.

Я переживаю за моих собачек, особенно я тоскую по Блэкамуру. Вашим лучше, ведь они Вас не покидают. Я знаю одну персону, которая бы не отказалась поменяться местами со Смайком.

Вам так же хорошо, как и мне, известно, кого я имею в виду.

Шлю Вам горячий, долгий и страстный поцелуй.

Ваша любящая

Лили

Джеки – Лилиан

Париж, среда, 23-е января 1898

Дорогая моя девочка,

Твое прелестное письмо сделало меня счастливейшим человеком. Осмеливаюсь думать, что именно на такой результат ты и рассчитывала. Мне становится удивительно приятно при мысли о том, что я владею хотя бы толикой твоего сердца, и что ты и в самом деле питаешь ко мне нежные чувства. Все остальное просто замечательно, я буквально пьянею, однако без искреннего чувства это не имеет для меня почти никакой ценности.

Признаться откровенно, я уже начал было в тебе слегка сомневаться. Тому были все причины. С 26-го ноября ты обращаешься со мной довольно странным образом. Однако я не стану омрачать своего письма укорами в твой адрес. Как только мы окажемся вдвоем, я в нескольких словах объясню тебе, что имею в виду и что, кстати, совершенно неважно сейчас, поскольку твое послание полностью развеяло мои сомнения. Ты меня поймешь, если я скажу, что ты недостаточно «деловая». Даже в любви ты должна постараться осознать, какие мучительные мысли одолевают нас, когда мы ожидаем столь редких весточек от той, которая как-то призналась: «Я люблю вас!».

С тебя причиталось хоть одно нежное словечко, торопливо записанная мысль о чем-нибудь приятном, телеграмма – что угодно, чтобы только помочь запастись терпением тому, кто томился ожиданием в такой дали от тебя, моя милая.

Как же ты могла забыть про все эти мелочи, которые, несмотря ни на что, так важны в нашей жизни! Ты написала мне накануне отъезда, пообещав сообщить свой адрес на Юге. Телеграф молчал. По этой причине я был не в состоянии послать г-ну Арвелю его газеты и журналы. Скажи ему, что ты наконец-то это сделала и что я оправлю ему посылку в следующее воскресенье.

Моя прекрасная Лили, у твоего «папá» был острый приступ гриппа, недолгий, но не слишком приятный, так что в настоящий момент я хуже некуда. Я ослаб, возбудился и поглупел. Я тряпка, выжатый лимон, взгляд мой лишен какого бы то ни было выражения, когда я вижу, как пылают передо мной все без исключения диваны на свете.

Я рад, что ты в добром здравии и развлекаешься. Будь хорошей девочкой и не позволяй себя обманывать.

Я часто думаю о тебе. С тех пор, как мы… я думаю о тебе все время и очень надеюсь, что ты напишешь мне обо всех тех пустяках, которые рассказываешь бутылке с нюхательной солью.

Вероятно, мысли, мелькающие в твоей маленькой головке, сродни тем, которые посещают меня, когда я вспоминаю мою дочку. Знаешь ли ты, дитя мое, как много всяких приятностей мы можем испробовать вместе? Ты даже представить себе не можешь.

Но у нас ещё будет время обсудить это, когда ты вернешься. Удачи тебе в игре! Ты ведь знаешь избитую поговорку: «Кто несчастлив в игре, счастлив в любви!». Постарайся обмануть молву, изведав счастье в обеих. Я позабочусь о моей части контракта. Таково мое пожелание.

Если получишь плохие новости о собаках – особенно о Блэкамуре – срочно вышли мне телеграмму, и я отправлюсь в Сони. Их нужно окружать максимальной заботой, как и моих. Это серьезно.

Мои псы в хорошей форме. Смайк дважды в этом месяце дрался с большими дворнягами и был покусан.

Он похож на своего хозяина, ему лучше лаять, чем кусаться. Он очень любвеобилен, не может жить без ласки и ненавидит только когда о нем забывают те, кого он любит.

Пиши мне поскорее и почаще. Мне кажется, я заслужил нескольких милых посланий. Ты же, озорница, не заслуживаешь такого длинного письма, каким вышло это.

Сдается мне, что я люблю тебя чересчур. Спасибо за прелестный поцелуй. Правда, он был только один. Я шлю тебе целую массу, расположи их так, как тебе самой больше нравится.

И, пожалуйста, не ленись. Не тяни с письмом, в котором ты справишься, не пошел ли я на поправку.

Крепко обнимаю, малышка, и прошу лишь о том, чтобы ты была всегда.

Навеки влюбленный в тебя,

(без подписи)

Лилиан – Джеки

Серкль дез Этранжерс де Монако

Салон де Лектюр, Монте-Карло

21-е января 1898

Дорогой г-н С…

Два слова о нашем здешнем адресе: Арвель, отель «Жоли-Сит», Монако.

Мы все здоровы и надеемся, что и Вы тоже.

Примите заверения в нашей дружбе.

Лилиан Арвель

Лилиан – Джеки

Серкль дез Этранжерс де Монако

Салон де Лектюр, Монте-Карло

21-е января 1898

Любимый,

Вы тоже не «деловой» в любви, о чем пишите в Вашем пространном хорошем письме. Вот уж не знала, что для того, чтобы сделать Вам приятное, я должна быть «деловой», главным образом в любви. В будущем я стану такой, как Вы желаете!

У Вас были сомнения, но какие же сомнения могли Вас одолевать? Для меня это загадка. Разве я не была с Вами всегда откровенна; разве не рассказывала Вам обо всем, вплоть до мельчайших пустяшек, которые бы другие девушки, менее… как бы это сказать?.. менее глупые, чем я, наверняка утаили бы от Вас? До тех пор, пока я не получу от Вас пространных и подробных объяснений, Ваша дочка будет сердиться.

Так что поспешите с ответным письмом и откройте свое сердце, чтобы оно предстало передо мной во всей наготе.

Если Вы и в самом деле меня так любите, отправляйтесь в Сони и навестите Ваших внуков… тюбатек. Мне будет очень приятно, а кроме того, таким образом Вы завоюете ещё большее доверие в глазах маман, что крайне необходимо.

Мы получили Ваши газеты, за что Вам от папы и от меня огромное спасибо.

Начиная со следующей недели, мы намерены провести в Ницце месяц. До воскресенья Вы можете писать мне по этому адресу.

Как только у меня будет новый, я дам Вам знать.

Вы говорите, что Ваши собаки в добром здравии? Рада это слышать. Приласкайте от меня всех и особенно моего толстяка Смайка.

Покидаю Вас. Меня ждут к чаю. Au revoir14. Миллион поцелуев.

Лили

Мадам Арвель – Джеки

Отель «Жоли-Сит», Монако

1-е февраля 1898

Дорогой г-н С…

Я признательна Вам за Вашу доброту, однако, видит Бог, предлагая Вам навещать в мое отсутствие моих собачек, я просто шутила и никогда бы не стала причинять Вам столько неудобств на сомом деле. Как бы то ни было, я очень рада, поскольку теперь совершенно успокоилась на их счет. Вовсе необязательно быть в Париже, чтобы подхватить грипп, как сказала Вам моя мать. Я тоже им переболела в довольно тяжелой форме, хотя и нахожусь в стране солнца.

Мы намерены остаться здесь ещё на три недели; нам хотелось перебраться в Ниццу, однако скоро начнется Карнавал, а г-н Арвель не выносит шума.

Рада слышать, что мой пудинг пользуется таким успехом; если бы я знала заранее, то послала бы Вам порцию посолиднее, да уж видно придется подождать до будущего года.

Г-н Арвель просит поблагодарить Вас за очень интересные газеты, что Вы ему прислали.

Лилиан весьма порадовало известие о том, что Вы навестили Блэкамура и нашли его в порядке. Она просит меня рассыпаться за неё в благодарностях и говорит, что Вы должны от её имени приласкать Смайка, Салли Брасс и всех остальных.

У нас тут стоит великолепная погода, и все же мне не терпится снова оказаться дома; еда в гостинице никуда не годится.

Мы надеемся, что после нашего возвращения в Сони Вы будете радовать нас своими частыми посещениями, а до тех пор прошу принять мои заверения в самых искренних и дружеских к Вам чувствах.

Адель Арвель

Я отчетливо помню, как ездил в Сони, осматривал собак, беседовал с бабушкой, с которой до тех пор не был знаком, давал слуге на чай, выслушивал историю заболевания мадам Арвель гриппом, и как по возвращении в Париж писал в Ниццу.

Писал я и Лилиан, давая ей понять, что не являюсь любовником в общепринятом смысле. Я не ревновал, не чинил препятствий её свободе и никоим образом не подвергал критике её поведение. Я желал ей наслаждаться жизнью, флиртовать и делать все, что она хочет. Я же хотел только её любви, до тех пор, пока она выбирала меня в качестве объекта. Кажется, я говорил о том, что расстроен её долгим молчанием и что вовсе не требую каких-то длинных посланий, одной строчки будет достаточно, чтобы дать мне понять, что я ещё не забыт.

Теперь я должен объяснить её намеки на свою собственную откровенность и простодушие.

Ещё до того, что я отваживаюсь назвать первым обладанием телом Лили, я как-то поинтересовался, кто же это научил её так мило целоваться. Она честно призналась мне в том, что в бытность ученицей у Мирьё участвовала в исключительно платонического характера интрижке с одним юношей, изучавшим юриспруденцию; звали этого молодого человека Гастон или, более фамильярно, Бэби. Обычно он поджидал её по вечерам, когда она выходила из рабочей комнаты, и отправлялся с ней поездом в Сони, откуда потом возвращался в Париж один. По словам Лили, он ограничивался тем, что целовал её в губы. Она добавила, что он очень любил говорить непристойности и постоянно рассказывал о том, как бы хотел с ней поступить, окажись она в его власти – «ну точно как вы», прибавила она.

Как-то вечером, уже в вагоне, он неожиданно схватил оба её запястья и, задрав до самой талии юбки, попытался изнасиловать. Она вырвалась; тогда он ударился в слезы и стал просить прощения.

Он все время писал ей, и мне довелось видеть одно из его писем. Иногда он выражался весьма свободно. Особенно мне запомнилась одна довольно длинная история, в которой его семейство предпринимает попытку женить его на некой богатой даме, а он стремится развестись и вернуться к Лили. Однажды ночью он приезжает в Сони и пробирается в сад, намереваясь подобраться к её окну, но тут является папа с ружьем, и бедный воздыхатель перепрыгивает через ограду и спасается бегством.

Все это выглядело весьма странно и довольно бессвязно, однако подвергать девушку перекрестному допросу я не стал. Кажется, она ещё упоминала о том, что Бэби присылал свою сестру для обсуждения возможности супружества, но Лили отвергла предателя после визита к г-ну Арвелю, который честно признался в том, что он не в состоянии дать Лилиан ни единого пенни и что будущий муж обязан взять её во что бы то ни стало «по-английски».

Не знаю, сколько в этой истории вымысла, а сколько – правды, однако мне хочется сразу же сделать признание, которое покажет читателю, какой развратной личностью я был в то время.

Я обожал слушать Лили, когда она рассказывала мне о своем платоническом любовнике Гастоне. Случай с попыткой изнасилования действовал на мои чувства не хуже афродизиака, и я часто просил её повторить эту историю.

Я хотел знать все подробности. Меня интересовало, видел ли он её киску или только панталоны и настолько высоко была задрана юбка.

Я чувствовал, что получил бы удовольствие, увидев её в объятиях постороннего мужчины, и грезил о том, чтобы какая-нибудь женщина бесстыдно обнажила и изнасиловала её в моем присутствии.

Мысль о том, что любовник её матери изнывает по ней, а в последнем я был совершенно уверен, переполняла меня похотью, и я имел обыкновение пристально наблюдать за ними. Я любил подмечать, как он возится с ней, шлепает поверх одежды по попке и, просовывая руку под нижнюю юбку, щиплет за икры.

Она всегда говорила, что ни за что не оставит своего папа, и я, когда это происходило у него на глазах, обычно с ней соглашался и замечал, что она будет умницей, если станет слепо любить его и слушаться.

Я знал, что при правильной настройке из неё может получиться изумительный инструмент наслаждения. Я пришел к выводу о том, что с самого раннего детства её ласкали, опекали и всячески баловали и папа, и Гастон, не считая слуг и служанок, о которых мне ничего не известно, и что именно поэтому она с такой легкостью воспринимала все мои идеи и не удивилась, когда я спасовал перед твердыней её девственности.

Хотя она разжигала во мне чувственную тоску до самого что ни на есть предела, я все же испытывал по отношению к ней невыразимую нежность. Я принимал в ней участие, видя, как глупа и нелепа её мать и что г-н Арвель из одному ему известных побуждений не дает ей подобающего совета. Я хотел наслаждаться её искусственной любовью, которая была для меня все равно что освежающая новизна, и вместе с тем преподать ей урок честности, всё время думая исключительно о её интересах и будущем.

Многого для неё я сделать не мог, но мне хотелось, чтобы она нашла себе достойного мужа и предстала перед ним девственницей. Так я ей и сказал. Я дал ей понять, что в день свадьбы я исчезну из её жизни, и каких бы чувств я к ней ни испытывал, они останутся при мне. Она всегда отвечала, что я буду её любовником. Я сказал ей, кроме того, что поскольку мы не состоим в браке, она в любой момент может честно признаться в том, что наша связь сделалась для неё утомительной, и я оставлю её без единого слова упрека. Я старался делать так, чтобы она не чувствовала себя стесненной, а самое главное – не пичкал её ложными обещаниями и сказками.

Лили – Джеки

Воскресный вечер

(Без даты. Получено 8-го февраля 1898)

Мой ненаглядный,

Вот Вам словечко, накарябанное жутким пером, в спешке, на этом мятом листке, обнаруженном мной совершенно случайно. Вы сами просили, Вам же хуже!

У меня нет времени даже дух перевести.

Видите, мне уже пора покидать Вас. Меня зовут!

Целую Вас всего… безумно!

Лили

Я был очень занят и болен. Острый приступ гриппа, перенесенного мной, которым я заразился от моей Лили, по-прежнему отвратительно себя чувствовавшей, оставил меня в обессиленном и подавленном состоянии; все суставы мои ныли, как никогда прежде.

Возлюбленная моя была смертельно, опасно больна. Я делил с ней ложе страданий. Состояние её требовало, чтобы в комнате поддерживалась температура 70° F. Мерзкая зима подходила к своему долгожданному концу. Я часто вставал по ночам, выполнял её пожелания и спешил в другие комнаты, где термометр должен был показывать точку замерзания.

Я покончил с «Азбукой» и отослал рукопись моему доброму другу Фандерпунку.

Мое новое химическое изобретение оказалось на рынке 9-го февраля. Я едва мог держаться на ногах, и меня хватило лишь на то, чтобы закутаться в шубу и добрести до постели моей Лили.

После мучительной ночи, когда я несколько раз вставал и выполнял свои обязанности сиделки, с ноющими членами, залитыми и моим собственным потом и потом моей страдающей подруги, я урвал все же несколько коротких часов сна, однако, намереваясь покинуть постель в восемь утра, я обнаружил, что все члены мои скованы; суставы затрещали, и я взвыл от боли. Спешу напомнить, что до того момента я не знал, что такое физическое страдание.

В бессильной ярости, сходя с ума от сжигающего жара ревматизма, я потерял все то мужское, что во мне ещё было, и забылся настолько, что стал горестно укорять мою несчастную больную Лили:

– Я принес себя тебе в жертву. Тебе была отдана лучшая часть моей жизни. Я никогда не отказывал тебе ни в чём, что мог дать, а теперь ты отняла у меня единственное богатство – мое здоровье! Я буду калекой, и что от меня останется? Пока я был крепок и полон сил, мне и в голову не приходило жаловаться. Я проводил возле тебя ужасные ночи без сна и покоя, глядя, как ты мечешься в жару; я пытался заснуть, мокрый от твоего пота, и внезапно кидался в вонючий холод, чтобы принести тебе лекарства, разжечь камин и ухаживать за тобой как за ребенком. Каждую ночь ты с регулярностью маятника могла видеться меня у своего ложа. А теперь я живая развалина! По твоей вине меня покинули силы и здоровье! Ты забрала всё, даже его! Одному Богу известно, как я выберусь из этой адской нужды! И именно в тот момент, когда я хотел, чтобы ко мне вернулись мои жизненные силы!

Мне стыдно продолжать описывать весь этот бред. Я сошел с ума. Я проклинал себя, проклинал весь свет, проклинал нашу постель и плевал на матрас и смятые простыни, хранившие запах моего пота.

Бедная Лили потрясенно зажалась в угол, глаза её расширились от ужаса, а судорожные всхлипывания сотрясали ослабленное тело.

Когда-нибудь я попрошу у неё прощения за эти бессвязные богохульствования. Она меня простит, поскольку всегда любила и будет любить. Она доказала свою любовь. Она обладала всеми теми качествами, которые мы хотим найти в женщине – нежностью, преданностью и искренностью.

Может быть, я уже попросил у неё прощения? Кто знает?

Как я натягивал на себя одежду, как выползал на улицу, не помню, но мне удалось забраться в кеб и доехать до домика моей пожилой матери, обитавшей на окраине Парижа.

Там я висел на перилах до тех пор, пока меня не отнесли в постель; беспомощное, стонущее бревно утром 10-го февраля 1898 года.

Я прошел через все муки мышечного и суставного ревматизма. Я отлично знал свой недуг, поскольку видел, как с ним борется моя возлюбленная.

Руки начали причинять мне боль и заставили второпях начиркать несколько строк карандашом прямо в постели, чтобы сообщить Лилиан Арвель в Монте-Карло о том, как худо я себя чувствую.

Наутро 20-го февраля я получил нижеследующее письмо без даты.

Обе мои руки были уже скованы приступом и лежали бесформенными снопами ваты. Тем не менее, мне удалось расположить письмо Лилиан на подушке и дождаться, пока я не останусь один. Превозмогая боль, я зажал его между двумя моими обрубками. Зубами разорвав конверт, я прочел следующее:

Лилиан – Джеки

Пятница. (Без указания даты и места)

Если моему папочке захочется доставить удовольствие своей несмышленой дочке, он должен переправить ей обратной почтой двести франков. Представьте себе, с того самого момента, как мы приехали сюда, я только и делаю, что проигрываю, так что сейчас у меня нет и полпенни.

Разумеется, дальше так продолжаться не может, и я сразу же подумала о Вас, прекрасно зная, что Вы будете рады оказать мне эту маленькую услугу и таким образом доказать, что любите меня так же сильно, как об этом говорите.

Последние два дня я очень плохо себя чувствовала, и теперь от всего сердца жалею Вас, побывав в постели и испытав те же муки, что и Вы недавно. Если бы я только могла оказаться рядом с Вами, как бы я была счастлива всячески заботиться о Вас и ласкать, доказывая тем самым, как горячо Вас люблю.

Мне не терпится вернуться в Париж. Здесь ужасная скука. Я похожа на тех селянок, которых раздражает один вид шпиля деревенской церкви. Вдали от моего дорогого Парижа я ощущаю себя совершенно потерянной.

Да, я флиртую, но исключительно из чувства патриотизма; так что у Вас нет необходимости ревновать, ибо любовь моя принадлежит Вам одному.

Если Вы спросите, как мне удается флиртовать «патриотично», отвечу:

В нашей гостинице живет один молоденький немецкий офицерик, который просто без ума от меня. Я подыгрываю ему, а когда он уверяется в мысли, будто я дала наконец-то себя соблазнить, смеюсь. Это повергает его в состояние такой меланхолии, что я не берусь её описать.

Вот видите, дорогой мой папочка, какая безнравственная у Вас дочь!

Ну да хватит сплетен, не буду больше надоедать Вам моими побасенками. Покидаю Вас с уверениями в том, что с нетерпением жду следующего месяца. Догадываетесь почему?

Лили

Голова моя так и упала на подушку. Я закрыл глаза и застонал от смешенной физической и душевной боли.