Читать книгу Девственная любовница. Между «Жюстиной» и «Лолитой» - Аноним - Страница 8

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 7-е августа 1898

Мой самый любимый на свете,

Простите меня за то, что я не отвечала на Ваше письмо и что сегодня прибегаю к помощи печатной машинки, но меня укусил в руку москит, так что теперь я не могу писать.

Пользуюсь отлучкой папа и печатаю на его машинке.

Какой наглостью было с Вашей стороны посылать мне эту жуткую карикатуру на моего красивого и горячо любимого Блэкамура!

Я считаю, что он прекрасно растет, и люблю его, так что в будущем не смейтесь над тем, как он таскает свои уши, а не то мы перестанем быть друзьями.

Я грущу, думая о том, как долго ещё не увижу Вас, поскольку родители уедут не раньше 20-го, если не позже.

Ожидание не идет мне на пользу, ведь Вы же знаете, что терпение и я – вещи несовместимые. Кроме того, я хочу Вас видеть. Очень скучно прожить две или три недели и ни разу не поцеловать папа.

Вы говорите, чтобы я не роптала, но я ничего не могу с собой поделать. Я должна сопротивляться своей судьбе, и прошу Вас разделить со мной мою беду.

Бегу. Возвращается папа, и я не хочу, чтобы он расспрашивал, что я тут пишу.

Целую Ваши дорогие губы и, чтобы не забыть, мою любимую куколку.

Лили

Кажется, я написал Лили несколько очень эротических писем. Помню, я послал ей отрывок из одной страшно неприличной книжки, повествующей о бесчеловечных радостях и озаглавленной «Жестокие удовольствия» (см. Приложение А).

В последнем письме я велел ей самой напомнить мне при встрече обо всем, что я просил её сделать, и пострадать ради меня. Она должна была сказать:

«Господин, ленточка готова, и вы можете за неё подергать, а сама я умираю от желания пописать, потому что не делала этого уже много часов. Можно я пописаю сейчас?».

Ей предписывалось сказать мне ещё какие-то гадости и попросить, чтобы я с ней это проделал, однако теперь я уже не помню всех своих тогдашних экстравагантных требований.

Лилиан – Джеки

Сони-сюр-Марн, 21-го августа 1898

Любовь моя,

Я ждала, чтобы освободиться, написать Вам и сказать: «Лили ждет только знака от своего возлюбленного господина, чтобы броситься ему в объятия».

Наконец-то родители уехали. Поэтому я целиком предоставлена самой себе, так что если мой дорогой папа пожелает, его дочка, которая им недовольна, придет и сообщит ему об этом собственными губами.

Я принесу Вам те отрывки, которые Вы присылали мне, и таким образом мне будет проще отчитаться перед Вами о своих впечатлениях. Мне будет гораздо приятнее рассказывать Вам о моих чувствах, когда рот мой приникнет к Вашему, а Ваша борода, такая шелковистая, будет ласкать мне щеку.

Я не забыла о распоряжениях, сделанных Вами в последнем письме, и напомню Вам всё, что Вы желаете.

Одно только слово, и я приду, чтобы хоть немного развеять Вашу грусть.

Лили очень нежно запечатлевает долгий поцелуй на кончике носа её куколки и тыкается своим нескромным язычком в то место, которое так нравится её папа.

Лилиан – Джеки

Телеграмма, получена в полдень 22-го августа 1898

СРЕДА ТЧК ПОЛОВИНА ТРЕТЬЕГО ТЧК ЛИЛИ ТЧК

Лилиан – Джеки

Телеграмма, получена в 11:00 в среду 24-го августа 1898

БОЛЕЮ ТЧК ЗАВТРА ЗПТ ЕСЛИ ХОТИТЕ ТЧК ЛИЛИ ТЧК

Лилиан – Джеки

Без даты. Получено 24-го августа 1898

Сегодня Лили нездорова, и если завтра не будет улучшения, ей придется перенести встречу.

Как бы то ни было, если завтра утром Вы не получите от меня телеграммы, приходите в обычное место, и я там буду.

Разумеется, дорогой папочка, я опечалена тем, что причиняю Вам боль, пусть даже на мгновение, но если Вы чуть-чуть подумаете, то поймете, что мое молчание вполне естественно.

Маман отправилась в путешествие в ту часть света, где все люди, как говорят, сама элегантность. Поскольку она оставила на меня свои туалеты и я должна наделать ей кучу шляпок, у меня нет ни минуты свободной, особенно если учесть, что ей не так-то просто угодить.

Однако я готова просить у Вас прощение за те проступки, которые на самом деле существуют только в Вашем воображении.

Есть только одна ужасная вещь, которую вы упомянули в письме, вероятно, для того, чтобы попугать меня: «Я накажу тебя тем, что не поцелую».

С этим я не соглашусь ни за что. Я протестую. Лишить меня Ваших губ! Я никогда этому не подчинюсь. Я не вынесу подобной пытки.

Итак, до завтра, мой самый строгий господин. Я обожаю Вас.

26-е августа 1898

Уехавшие родители оставили Лилиан со служанкой и с бабушкой по матери. Сами они отправились в Гамбург. Я был удивлен, узнав, что её периодический недуг должен пройти к 25-му, тогда как обычно он давал о себе знать 27-го или 28-го. Таким образом начаться он должен был 21-го. А поскольку она ничего мне не писала между 7-м и 21-м, я начал сомневаться, уж ни случилось ли что.

Мне втемяшилось в голову, будто между ней и любовником её матери установилось почти полное взаимопонимание. Он с таким рвением обращал моё внимание на то, что Лилиан ни под каким соусом не должна узнать о существовании «Азбуки», которую я ему одолжил, что я почуял неладное. Не было никакой необходимости говорить мне об этом с такой нарочитостью. Потом она все-таки написала, что видела книжку, что папа хранит её в конторе и не приносит в Сони. Кроме всего прочего, она узнала о том неприличном диалоге. Я располагал достаточным опытом по части интимных месячных недомоганий женщин, чтобы знать, что у девочек они происходят с завидной регулярностью, однако я решил ждать, наблюдать и ничего не говорить. Лили была неразговорчива. Прямыми расспросами у неё ничего нельзя было выведать; мне приходилось навострять слух и уповать на то, что она сама проболтается.

Правда, у меня была припасена для неё хорошая розга. Хуже, чем розга – целая плетка. Я загодя заказал причудливый инструмент, который, я уверен, является моим собственным изобретением, поскольку ничего подобного я не видел ни до того, ни после. Я назвал его «трость с приветом». Всем известно, что такое «трость с секретом»: полая внутри прогулочная трость, в которой спрятано острое лезвие или шпага. Я заказал такую же, только вместо шпаги в ней заключалась всего лишь легкая дамская плетка для верховой езды, иначе говоря, прут из китового уса. Так я мог разгуливать по Парижу, не привлекая внимания окружающих. Не мог же я ходить по городу с плеткой в руке, да и тонкий бамбук выглядел бы не менее смешно по вечерам в руках полного господина средних лет в сюртуке и цилиндре.

Лили приехала: хорошенькая, кокетливая и очень милая. Я отчитал её за то, что она не писала мне в течение двенадцати дней, однако не упомянул о своем подозрении относительно растущей близости между ней и тем человеком, который считался её отчимом.

Я отвинтил конец трости и продемонстрировал скрывавшуюся внутри плетку. Желая испробовать свое изобретение, я велел Лили поднять юбки и полоснул её один раз по попке через полурасстегнутые панталоны. Лили вскрикнула и скорчилась от неподдельной боли. Я удивился; я обнаружил, что плетка отличается от гибкого прута или ладони. Я стал гладить и утешать Лили, но на глаза у неё уже навернулись слезы, и она горестно жаловалась на боль. Я обследовал попку и нашел длинный рубец, пересекавший левую ягодицу. Но что ещё хуже, поскольку панталоны были расстегнуты, кончик плетки каким-то образом угодил прямо между ягодиц и чуть выше розовато-бурого отверстия появился порез. Кожа была рассечена, и виднелась капелька крови, похожая на крохотный рубин.

Я счел, что Лили не стоит знать, каким, сам того не желая, я оказался жестоким, а потому я замолчал случившееся и решил в будущем вкладывать в удары плеткой как можно меньше силы. В действительности же с того вечера я никогда больше ею не пользовался, чтобы ненароком не причинить девушке вреда.

Впоследствии я подарил плетку Кларе, которая увезла её в Лондон и порадовала там всех своих друзей. Плетка по-прежнему хранится у неё и ценится как самый дорогой подарок.

При помощи этой самой плетки, которой я теперь осторожно трогал спину и мясистые части рук Лилиан, я заставил её медленно раздеться передо мной, но до того ей пришлось ходить по комнате, чувствуя мою ладонь, прижатую к двум волосатым губкам её второго ротика.

Когда Лилиан была раздета и я насытил глаза и губы этим столь мной любимым и столь нестерпимо меня возбуждавшим стройным тельцем, я приказал ей стоять, подняв подол сорочки обеими руками до уровня шеи. Лицезреть её в таком виде было истинным наслаждением. Лили одновременно ворчала и смеялась. Утаить она ничего не могла, но, тем не менее, извивалась, словно надеялась этими змеиными движениями скрыть от моего распутного взора хотя бы один уголок своего тела. Если Лили пыталась отпустить сорочку, я взмахивал над её головой плеткой, и она снова принимала исходную позу. Пока она стояла, слегка наклонившись вперед, будто хотела таким образом спрятать шерстку, оттенявшую низ её женственного, плоского живота, я медленно раздевался, все время глядя на неё и прохаживаясь вокруг, словно она была манекеном, и тем самым только усиливал её смущение, которым всецело наслаждался.

Потом я передал ей свою верхнюю одежду, рубашку и т.д., которые надлежало аккуратно развесить. Встав на колени, Лили сняла с меня ботинки.

Она заранее привязала к волоскам на лобке ленточку, и теперь я забавлялся тем, что дергал за неё, не обращая внимания на восклицания девушки, испытывавшей достаточно болезненные ощущения.

Ещё только войдя в комнату, она напомнила мне о ленте и сказала, что страшно хочет «пи-пи». Последнее я ей на некоторое время запретил.

Угрожая плеткой, я заставил Лили стоять прямо и ощупал ей живот. Он был довольно твердым и раздутым. Я надавил указательными и средними пальцами с двух сторон в тех местах, где начинались бедра. Лили попросила, чтобы я прекратил, утверждая, что если я не перестану давить ей на пупок и живот, она не сможет больше сдерживаться.

По-прежнему угрожая «тростью с приветом», которой я всего несколько раз нежно дотронулся до неё, я уговорил девушку сесть на вазу. Долго сдерживаемая струйка мочи громко зажурчала о дно сосуда, а я стоял над девушкой и наблюдал. Лили сделалась пунцовой от стыда, однако осталась довольной, и похоть её распалилась.

Затем мы перешли на постель, оба совершенно голые. После обычных поцелуев и тесных объятий я приказал ей помастурбировать. Она наотрез отказалась, но я был непоколебим. Снова в дело была пущена плетка, с которой я не расстался даже в постели. В конце концов, Лили неохотно положила ладонь между бедер и начала неловко и медленно ласкать себя, делая вид, будто не знает, как за это браться. Я получал огромное удовольствие, ощущая бедром изящное тело девушки и наблюдая за сменой выражений на её лице. Она то хмурилась, то веселилась, однако страсть скоро взяла своё, и требуемый результат был достигнут следующим образом. Лили согласилась сделать то, о чем я просил, при условии, что я накрою её руку своей и буду щекотать нежное местечко вокруг, пока она займется бутоном. Благодаря объединенным ласкам наших рук она скоро разговелась, после чего мы долго целовались и лизали друг друга.

Потом я лег на девушку и стал делать вид, будто собираюсь проникнуть в неё естественным образом, до тех пор, пока мы оба ни оказались вне себя от желания. Лица наши были рядом, бедра Лили раздвинуты, ноги вытянуты. Мое орудие терлось о верхнюю часть отверстия, ведущего вглубь расщелины, наши языки сплетались, а указательным пальцем правой руки я медленно пронзал горячий задний проход девушки.

Внезапно она обняла меня, свела бедра и, зажав между ними мой орган, сказала:

– Как это приятно!

Я стал двигаться вверх-вниз внутри импровизированного таким образом влагалища и тереться о киску; Лили вскидывала бедрами, встречая толчки. Наслаждение пронзило нас в одно и то же мгновение; я ощутил, как вибрирует её тело, и обильно кончил.

Я перевернулся на спину и, когда мы пришли в себя после изматывающего поединка, обратил внимание Лили на то, в каком состоянии её бедра и лобок, залитые моим густым семенем.

– Ах! – в испуге воскликнула она, и её лицо и рот исказил ужас. – Я потеряла девственность?

Она явно переполошилась, но я объяснил разницу между тем, что проделали мы и настоящим совокуплением. Успокоенная, она попросила меня крепко её обнять и заснула у меня на груди. Я вел себя тихо, чтобы не разбудить девушку, и тоже задремал.

Когда мы проснулись, было шесть часов; Лили, как маленький ребёнок, во сне пускала слюни прямо на мою волосатую грудь.

У нас завязалась долгая беседа. Лили сказала, что нашла присланную мной сцену флаггеляции, в которой участвуют отец и дочь, «довольно банальной», и предпочла бы, чтобы после порки оба занялись любовью; потом она спросила, не появилось ли у меня каких-нибудь свежих идей на тему её эротического рабства.

Я ответил, что хочу лизать её интимные места, пока она будет лежать связанная по рукам и ногам, и пообещал научить её новому способу онанизма. Я заставлю её испытать спазм, щекоча клитор кисточкой из верблюжьего волоса, о чем уже писал однажды из Лямалу.

Обсуждение всех этих похотливый прожектов доставляло Лили огромное удовольствие. Я заставил её просить у меня прощение за то, что она так долго мне не писала: уже одетая, она стояла передо мной, задрав юбки и по очереди показывая себя спереди и сзади.

Её заветной мечтой было принять меня в своей постели в Сони. 27-го августа, в субботу, я должен буду сесть на вечерний поезд, отбывающий в девять часов, как раз когда её служанка ложится спать. Старая бабушка была глупа, ничего не видела и не слышала. Моя возлюбленная встретит меня, и мы будем гулять в темноте, поскольку в девять часов в тех краях уже нет ни души. Потом она проведет меня в дом – все собаки знают меня и не станут лаять, – а обратно я могу уехать последним поездом, после того, как мы насладимся друг другом.

Я дал Лили понять, что хотя новейший способ спускать ей между бедер безумно мне понравился, я скучаю по её нежному ротику.

– Отдохните, – сказала она, – и я у вас пососу.

Было уже очень поздно, и силы покинули меня. Я не стал говорить девушке о том, что провел прошлую ночь в обществе одной опытной парижской матроны. Лили повторила самый постыдный из поцелуев – feuille de rose, – при котором кончик её язычка нежно трепетал в моём анусе, и призналась, что ей нравится это делать.

Я хотел заговорить о встрече с лордом Фонтарсийским и Кларой, но так и не смог собраться с духом. Я предполагал, что этот трудный вопрос окажется твердым орешком, и решил оставить его до следующего раза.

Меня так и подмывало спросить её ещё кое о чем, однако это было бы политически неверным шагом.

Её двухнедельное молчание, за которым последовала перемена в «месячных», и та готовность, та опытность, с какой она поймала мой разбухший ствол бедрами, не оставляли у меня сомнений в том, что перед отъездом г-н Арвель поиграл с ней. Они вместе читали «Азбуку», и сладострастный папа явно воспроизвел этот искусственный конгресс с идентичного отрывка, который я специально ввел в текст для него и его дочери! Как бы то ни было, совпадение получилось любопытным.

Я никогда не учил её этому стилю чувственности. Она узнала о нем раньше и выделывала всевозможные фортели, переместив таким образом свой менструальный цикл с обычной даты. Девочкам с хорошим здоровьем свойственна регулярность, тогда как все женщины, предающиеся каким бы то ни было чувственным развлечениям, обнаруживают, что их расстройство может произойти как раньше положенного числа, так и позже. Очень часто из-за задержек у женщин начинаются приступы страха; думая, что забеременели, они бросаются принимать неизвестные лекарства, тогда как в действительности причиной запоздания является просто чрезмерное увлечение радостями Венеры.

27-е августа 1898

Кажется, будто это было вчера: жаркой летней ночью я приехал в Соню-сюр-Марн и увидел мою «дочку», ожидающую меня в компании своих собак. Как я был счастлив гулять с ней, болтать о милых пустяках, ласкать и целовать её в темноте; она со страстным наслаждением возвращала мне мои ласки, а я упивался сознанием того, что через какой-нибудь час буду лежать голый в её постели.

Время прошло быстро, и мы возвратились на виллу; я осторожно вошел в ворота и тихо двинулся по траве, тогда как Лили зашумела по гравию дорожки, тем самым заглушая звук моих шагов. Она прошла в дом, а я, следуя её указаниям, поднялся по лестнице на балкон, огибавший по периметру все здание. Лили нарочно оставила открытым окно в лучшей спальне, и я проник через него внутрь, сел рядом с родительским ложем, на котором сейчас не было ни простыней, ни покрывала, и побросал на постель шляпу, пальто и трость. Возможность воспользоваться последним предметом мне так и не представилась.

Ждать мне пришлось недолго: Лили вошла в свою спальню и тихо окликнула меня из-за занавески, служившей дверью между обеими комнатами.

Кровать Лили была прелестным образцом современной мебели в стиле Людовика XVI, составлявшим пару с зеркальным гардеробом. Их ей подарил отчим, и она имела право забрать гарнитур с собой, когда выйдет замуж.

Я был счастлив оказаться в комнате Лили среди ночи и стал покрывать поцелуями подушку, отыскивая то место, где обычно покоится головка девушки, чем немало её позабавил.

Все было тихо. Бабушка почивала на втором этаже, однако Лили переживала, поскольку старуха была беспокойной и частенько страдала бессонницей. Я намекнул, что в следующий раз приготовлю для неё снотворное.

Я захватил с собой короткую веревку, которой собирался связывать руки Лили, и новую кисточку, чтобы щекотать её клитор, но ими мне тоже не пришлось воспользоваться.

У меня пересохло горло, однако выпить было нечего. Ключи были у бабушки, а Лили не могла её беспокоить. Ей тоже захотелось пить.

– Утолить жажду мы можем разве что собственной мочой! – в шутку сказал я.

– А я бы вашей выпила! – с серьезным видом ответила Лили, прижимаясь ко мне лицом; её страстный взгляд говорил о том, что она не будет возражать, если я заставлю её это сделать.

Мы больше не стеснялись друг друга. Я медленно разделся и, оставшись в одной только легкой фуфайке, подошел к кровати и лег во всей своей красе, пока Лили торопливо сбрасывала одежду и спокойно усаживалась на ночной горшок, как замужняя женщина.

Лили легла в постель, и её капризная фантазия уже подсказала ей то, что рождалось в моем мозгу, поскольку она поинтересовалась, как бы я себя повел, если бы был её мужем.

Я нежно привлек её к себе, целомудренно поцеловал, пожелал спокойной ночи, повернулся спиной, сделав вид, будто собираюсь спать, и начал похрапывать.

Мгновение Лили лежала тихо, но потом положила ладонь мне на шею.

– Нет, дорогая, ты должна дать мне выспаться. Ты же знаешь, что завтра мне очень рано вставать, и, по-моему, нерезонно ожидать от мужа, что он будет ласкать тебя всегда. Милая моя женушка, пожалуйста, потуши свет и давай отдыхать.

Ничего не ответив, Лили взяла меня за член и через несколько мгновений довела его до желаемой упругости; тогда я повернулся, обнял её и с упоением впился в податливые губы.

Мы подвергли тела друг друга самым сладострастным ласкам.

Наконец, я толкнул Лили на одеяло, и она удобно устроилась у меня между ног, положив щеку на мое левое бедро. Я заставил её целовать и облизывать член, а также болтающуюся мошонку и, пока она нежно сосала мои яички, терся затвердевшим стволом о лицо и нос. Потом я ухватил её за загривок, сжал бедра и, держа голову в плену таким необычным образом, изо всех сил прижал её лицо к своим достоинствам, так что она чуть не задохнулась, а затем, слегка ослабив давление, стал крутить головой девушки во все стороны, фактически мастурбируя её милой мордашкой. Ещё бы немного, и я бы разговелся на её черты, готовые принять брызги семени, однако то состояние, в котором я находился, указало моей искусной девственнице на растущую опасность; она отстранилась и обняла меня.

Она сказала, что хочет посмотреть, как я спущу; она с ума сходила при мысли о том, что можно увидеть её «куколку» в тот момент, когда та будет выплескивать семя. Я повернулся на спину и, положив голову девушки себе на грудь, позволил ей воплотить в жизнь эту последнюю прихоть.

Она трогала меня своими нервными пальчиками и не сводила глаз с моего органа, а я тем временем нёс всякие непристойности, говоря, какая она грязная и отвратительная, чем только усиливал её удовольствие, которое превратилось в лихорадочный бред, когда желание Лили было удовлетворено зрелищем фонтанирующего семени.

Теряя голову от неторопливой мастурбации и чувствуя скорый конец, я сказал, что как только произойдет семяизвержение, моя возлюбленная должна взять член в рот и высосать его до последней капли.

Яростно кончая, я позабыл о своём бреде, сказанном в мгновение неуправляемой похоти, и был крайне удивлен, обнаружив, что моя Лили неторопливо приближает губы к своему «poupee», берет его теплым ртом и без малейшего отвращения проглатывает последний большой сгусток, медленно вытекающий из мочевого канала. Однако желудок сделался настолько чувствительным, что я не смог вынести нежного прикосновения язычка Лили и оттолкнул её голову.

– Ах! – промолвила девушка. – Вы, верно, думали, что я этого не сделаю.

Мы немного отдохнули, после чего Лили снова положила ладошку на моё достоинство.

– Я исчерпался, моя дорогая, – сказал я. – Ты лишила меня последних сил.

– Какая обида, – надула губки Лили. – Не люблю, когда он такой мягкий!

– Люби, я не опасен. Во всяком случае, можешь не бояться, что я лишу тебя девственности.

– О, дорогой, вы всегда безопасны. Вашим милым рукам я могла бы доверить свою жизнь. Вы такой нежный во всем, что говорите или делаете! Мне странно наблюдать, как вы со всеми нами обращаетесь: ведь мои родители такие грубые и вульгарные.

Тогда я предложил осчастливить её так, как она сама того захочет. Она отказалась, чтобы я её сосал, и предпочла мастурбацию. Я согласился, и, по-моему, мои пальцы понравились ей больше чего бы то ни было. Я заставил её ласкать себя собственноручно, однако она скоро отняла пальцы и предоставила мне довершить начатое.

Мне очень захотелось пить, и Лили отправилась в пиратскую экспедицию; она сумела отыскать бутылку минеральной воды, которой она меня и попотчевали, сопровождая это разными нежными словечками и ласками.

Потом она уселась у меня между ног и, уперевшись на локти, заговорила.

В этот момент она показалась моему пристрастному взору особенно красивой. Желтый свет свечи как нельзя лучше сочетался с её испанскими чертами лица; влажные, магические глаза искрились, когда она смотрела на меня; говоря, она возбуждалась, а великолепные волосы стекали черными прядями на голые плечи, поскольку летом она ложилась спать в одной легкой сорочке.

Эта картина осталась у меня в памяти, поскольку в тот момент я любил её, точнее, полюбил бы, если бы она выказала хотя бы малейшую женскую трепетность, а не сводила меня с ума – что я старался всячески скрыть, – преспокойно излагая некую бредовую идею.

Она хотела открыть свое дело в Париже, в маленькой квартирке, которую, как она намекнула, я должен был для неё снять и обставить мебелью. Мне будет позволено навещать её там, когда бы я этого ни пожелал; у Лили будет своя кухонька, и она будет мне готовить. Я мог бы приходить и есть у неё, причем мы могли бы ужинать нагишом.

Я дал понять, что не совсем понимаю, как у неё все это получится, но Лили только рассердилась, потому что я с ней не согласился. Тогда я замолчал и стал слушать сквозь сон, а её нескончаемая болтовня входила в одно ухо и выходила из другого.

Я продолжал восхищаться Лили, пытаясь запечатлеть её образ в моем несчастном мозгу, размягченным кипящими ваннами прошедшего месяца, поскольку, как ни старался я отогнать эту грустную мысль, нутром я чувствовал, что вся её привязанность ко мне происходит из-за предположения, будто я смогу дать ей денег, и мне пришлось сказать себе, что не стоит раскатывать губу и рассчитывать на множество ночей с Лили.

Я попросил её достать из моего жилета часы, зная, что уже почти полночь и что скоро отходит последний поезд.

И в самом деле, если я правильно помню, – ведь всё это произошло два года назад, а за это время у меня было много женщин, – я встал и уже начал одеваться, когда Лили сказала, чтобы я оставался с ней и что она сгорает от желания провести со мной остаток ночи.

После минутного колебания я согласился и вернулся в постель. Сладко поцеловавшись, мы уснули в объятиях друг друга.

Было часов пять, когда Лили принялась медленно будить меня прикосновениями ловких пальчиков, ища свою любимую игрушку, которую она в конце концов нашла в желаемом состоянии и вложила себе между бедер, повернувшись ко мне спиной и приглашая полными сладострастия движениями к вступлению в искусственное соитие.

Я очень распалился и обнаружил, что повторение этих искусных приемов вызывают во мне нервозность, лишенную всякой приятности; наконец-то я понял, что если ещё когда-нибудь лягу с Лили в постель, то сделаюсь жестоким и попытаюсь её изнасиловать.

Я оставил эти мысли при себе, однако настолько потерял голову, что крепко схватил Лили и грубо встряхнул.

– Вы можете делать мне больно, если хотите, господин. Мне нравится, когда вы чуть-чуть жестоки со мной. Но только чем я вас так рассердила?

Нежность её голоса привела меня в чувство. Я не знал, что ответить.

– У тебя между бедер жарко и сухо. Увлажни меня.

– У меня для вас целое море, – со смехом заявила Лили, вложила пальцы в свою узкую щелку, смочила их влагой «киски» и часть втерла в мой упругий ствол, а часть размазала по внутренним изгибам собственных бедер. Я приложил ладонь к отверстию и убедился в том, что она и в самом деле совсем промокла.

Затем я перевернул её и лег сверху, а она поймала меня между бедер, как уже делала за несколько дней до этого.

Чтобы не раздавить её хрупкое тельце, я оперся на локти.

– Нет, нет! – воскликнула она. – Я хочу ощущать ваш вес. Мне нравится. Ложитесь на меня. Раздавите меня!

Я налег на Лили всей тяжестью и стал неистово ерзать вверх-вниз, касаясь плененным между её бедер членом волосков и клитора.

Вскоре я кончил; моя одноночная жена крепко прижала меня к себе, сунула мне в рот свой язычок, и я отчетливо ощутил, как по её телу проходит дрожь, которую женщины, при всем их умении, все ещё не научились имитировать.

Желание быть раздавленной в постели тяжелым телом мужчины, периодически повторяющаяся уловка с заменой настоящего совокупления игрой «между бедер» убеждали меня в том, что другие руки и другие мужские органы касались тела Лили Арвель.

Потом я встал и распрощался с мисс Арвель. На следующий день (в воскресенье) к ней должна была приехать Шарлотта, а мне надлежало приехать в среду, 31-го, чтобы снова провести с ней всю ночь.

Лили проводила меня до окна спальни своей матери, и я выбрался на балкон, пока она, полунагая, пряталась за жалюзями.

Я тихо спустился вниз и пошел по траве. Была половина шестого, и солнце уже светило во всю. Я невольно подумал о том, что подвергаю репутацию Лили огромной опасности, поскольку виллу окружали другие дома, и соседи могли прийти в недоумение, увидев, как незнакомый в здешних местах мужчина в столь неурочный час воровски крадется вдоль изгороди.

На углу улицы, на расстоянии броска камня от дома, располагался винный магазинчик; работавшая там девушка стояла в дверях. Она с любопытством наблюдала за мной.

Я снова обеспокоился на счет моей Лили и отправился в Париж, обдумывая в поезде все эти вещи.

В тот же день я написал мисс Арвель и, объяснив мои опасения, предложил в среду уйти от неё все же не позже полуночи, чтобы успеть на последний поезд. В темноте, ночью, не будет никакой опасности её скомпрометировать.

Я скрыл другие причины, отбившие у меня охоту снова ложиться с ней в постель: страх захотеть овладеть ею силой и растущее тревожное чувство отвращения, которое начали вызывать во мне её прозрачные, корыстные намеки.

Был ли я глупцом?