Читать книгу Девственная любовница. Между «Жюстиной» и «Лолитой» - Аноним - Страница 6

Лили – Джеки

Без указания даты и места

(Получено 24-го июня 1898)

Сейчас пять часов утра, однако, будучи не в состоянии сомкнуть глаз, я осторожно встала, чтобы не разбудить спящих домочадцев и быстро чиркнуть несколько строк моему возлюбленному господину.

Со вчерашнего дня во мне борются самые противоречивые чувства. Я стыжусь своей похотливости и вместе с тем сожалею о том, что была столь сдержанной.

Я обожаю Вас, одна только мысль о Вас сводит меня с ума. Я изнываю от желания снова Вас увидеть. Я изголодалась по Вам. Я хочу быть Вашей, целиком и полностью; быть Вашей вещью, Вашей рабой.

У меня к Вам есть одна просьба: когда мы встретимся в следующий раз, если я паче чаяния и вопреки собственной воле откажу Вам хоть в чем-нибудь, умоляю, произнесите вслух простенькую фразу: «Сделай это, чтобы доказать мне свою любовь!».

Я знаю, что я очень глупа, но, мой дорогой и любимый папочка, я прошу лишь о том, чтобы Вы учили меня; часто я ругаю себя за то, что берегусь ради какого-то существа, которое наверняка никогда в жизни не полюблю, ибо только Вы владеете моей душой, моим сердцем, моим телом.

Какими же долгими покажутся мне дни до конца этого месяца! Боюсь, я уже успела уязвить Вас своим невежеством и робостью.

Вспоминаю Ваши губы,

Ваша

Лили

Лили – Джеки

Воскресенье

(Без даты. Получено 27-го июня 1898)

Обожаемый господин,

Сегодня Ваша девочка страдает. Не беспокойтесь. Ничего серьезного; через три-четыре дня все пройдет.

Какой Вы хороший и великодушный! Вы обладаете терпением ангела, но Ваша дочка и правда превратится в рабыню в самом буквальном смысле этого слова.

Одной из причин, почему мой жалкий стыд не позволяет мне быть покорной, как бы я сама того желала, является то, что я не считаю себя достаточно хорошенькой для Вас. Я ужасно боюсь рассеять все Ваши иллюзии, Ваши, человека, знавшего такое множество женщин. Если бы я была сформирована как настоящая женщина, а не как глупая, неуклюжая девчонка, все было бы совершенно по-иному.

Сложена я хорошо, я знаю, но чересчур худа. Мне бы хотелось быть обворожительно прекрасной для Вас; только Вам на радость и в удовольствие.

К следующей нашей встрече у меня накопилась уйма вопросов. Есть некоторые вещи, в которых я совершенно не в состоянии разобраться и сгораю от желания их знать!

Когда захотите увидеть меня, подайте мне знак, и я прилечу к Вам, моя любовь, но только не раньше конца месяца.

Я обожаю Вас,

Ваша

Лили

Эрик Арвель – Джеки

Сони-сюр-Марн, 30-е июня 1898

Дорогой Джеки,

Мадам уполномочила меня выразить Вам её глубочайшую признательность за то восхитительное дополнение, какое Вы сумели сделать к её туалетному столику. Ума не приложу, где Вы только нашли такие великолепные хрустальные бутылочки, ведь их в наши дни уже не производят; уверяю, встречены они были с неописуемым восторгом. Мы все никак не можем на них наглядеться, а поскольку доставлены они были вчера вечером, мы то и дело берем их в руки. Вы слишком добры и повергаете нас в растерянность, когда мы думаем о том, с каким великодушием Вы всегда склонны отвечать на гостеприимство, которое в Вашем случае оказывается для нас самих сущим удовольствием. Не могли бы Вы пожаловать в субботу с тем, чтобы провести у нас весь день, а мы – получили возможность отблагодарить Вас за Вашу доброту? У нас будут свежие фрукты и овощи, а если нам повезет, мы предложим Вам такого гороха, который Вам едва ли приходилось пробовать. Передайте мои искренние пожелания всем Вашим домочадцам, которые, надеюсь, находятся в полном здравии.

Искренне Ваш,

Эрик Арвель

Лили – Джеки

Без указания даты и места

(Получено 1-го июля 1898)

Любимейший господин,

Приходите завтра, тогда и договоримся о понедельнике, если хотите.

Томлюсь желанием увидеть Ваше, столь дорогое мне лицо.

Приезжайте как можно раньше и постарайтесь задержаться подольше, если хотите сделать приятное своей рабыне и подарить ей немножко счастья.

Я была бы не прочь Вас укусить,

Лили

2-е июля 1898

День получился долгим и счастливым. Большую часть времени я сумел провести наедине с моей Лилиан. И она была моей, насколько вообще может быть женщина. Она весьма изменилась, и я чувствовал, что теперь она находится полностью под моим влиянием. Она была милой, нежной и доверчивой.

Как и раньше, она попросила меня помочь ей накрыть стол для dejeuner25, и, хотя маман то и дело заходила в гостиную, нам удалось обменяться множеством тайных ласк. Лили обладала каким-то особенным, свойственным только ей добродушием. Никогда не забуду одной её спонтанной выходки, которую она тоже больше не повторяла; не помню, чтобы какая-нибудь другая женщина делала со мной нечто подобное. Я сидел на диванчике в конце комнаты, а Лили была занята за столом. Она выронила тарелку и, молча приблизившись, наклонилась и прижалась ко мне щекой. Я ничего не сказал, она – тоже. Так она оставалась несколько мгновений. И все.

Я обращался с ней по-доброму, однако настаивал на послушании и отдавал короткие приказы целовать или трогать меня, как того требовала моя капризная фантазия. Необходимость быть мне покорной очень нравилась девушке. Она сказала, что сознает свой никудышный характер, терпеть не может, когда ею командуют, и что ни мать, ни отец не в состоянии вынудить её сделать то, чего бы не хотелось ей самой. Однако передо мной она добровольно складывала оружие.

Ссылаясь на свое письмо, она хотела, чтобы я ей объяснил чарующую тайну мужской эрекции. Я дал ей краткое пояснение, и она ответила, что думала, будто у мужчин твердость и упругость наблюдаются всегда. Я поинтересовался, приходилось ли ей обращать внимание на своих псов. Она сказала, что не любит этого делать и никогда не отваживалась.

Папа как-то заметил в разговоре со мной, что Лилиан ненавидит читать книги. Он попытался было слегка её образовать, предложив несколько здоровых английских романов. Французские романы он старался в своем доме вообще не иметь. Я подумал о «Les Demi-Vierges», но промолчал. Я никогда не заводил с ним бесед о девушке, никогда даже не упоминал её имени; однако почти всегда он сам начинал рассказывать о ней. Я спросил Лилиан, любит ли она книги, а она ответила, что обожает читать. Тогда я захватил с собой «Желтую комнату», которую дал ей; Лилиан убежала прятать книжку.

Эта история полна бесстыдства и рассказывает о флагелляции26 и пытках, которым подвергал двух молоденьких девушек эротически настроенный дядя одной из них.

В течение дня, потеряв терпение, Лили сумела на время исчезнуть и перелистать её, а вечером призналась мне в том, что с интересом прочтет о страданиях героини. Я предостерег её от описанной в книге преувеличенной жестокости. Я попытался объяснить ей наслаждение, получаемое влюбленной женщиной, подчиняющейся самым похотливым желаниям, и что покорность тоже не лишена удовольствий. Я снова сделал ударение на той радости, которую намерен испытать угнетая и унижая её, когда мы останемся наедине; она же в ответ заявила, что те усилия, на которые ей придется пойти, чтобы подавить свою непослушную натуру ради моего деспотического удовлетворения, окажут на её чувственность самое необычайное эмоциональное воздействие.

Я не могу рассказать о том, как мы целовались и ощупывали друг друга. Я учил её лизать мое лицо, шею и уши и периодически заставлял трогать напрягающийся под тканью брюк дротик.

Я предлагал Лили класть на это место руку, чтобы почувствовать мягкость. Затем я соединял наши губы и, взяв пальчики девушки, ещё раз накрывал ими теперь уже затвердевшее древко. Этот урок набухающего мужества ей очень понравился.

Теперь я подхожу к принципиально новому опыту, полученному мной в тот день. Находясь в Сони в прошлый раз, я велел Лили перед следующей нашей встречей у неё дома повязать волосы на её «киске» тесемкой или ленточкой, причем так, чтобы кончик выглядывал из-под платья. Цвет повязки должен был соответствовать оттенку платья с тем, чтобы я мог иногда дергать за кончик, не привлекая к себе внимания посторонних. По легкой боли, возникающий при оттягивании волосков, я мог бы почувствовать, что нахожусь в интимной связи с самой сокровенной частью тела девушки, и одновременно проверить её преданность мне, обладая возможностью причинять ей боль, когда мне этого хочется.

Она будет доказывать свою любовь, снося это надоедливое неудобство, и посредством подобной смиренной покорности моим самым причудливым и развратным капризам демонстрировать, что всем сердцем любит меня. Она попыталась сделать вид, будто эта идея насмешила её, однако я видел, что слушает она меня внимательно, а оригинальность моей странной причуды ей даже нравится. Она нашла особенное наслаждение в роли рабыни «очень грязного папочки», как она назвала меня, а когда я упомянул слово «инцест», что бывало со мной довольно часто, Лили закрыла глаза, ноздри её затрепетали, а ротик в буквальном смысле увлажнился: влага слюны оросила её чувственные, выразительные губы.

Перед самым ланчем я сказал:

– Ты делаешь вид, будто согласна подчиняться мне, однако ты не выполнила того, о чем я просил тебя в прошлый приезд.

Она сразу же поняла, о чем идет речь, хитро на меня взглянула и сказала, что будет покорной.

В течение вечера маман ездила в Париж за ещё одним новым слугой. Папа предложил мне вместе с ним прогулять собак, однако я отказался, сославшись на боль в щиколотках. Я не обманывал его, ноги у меня и в самом деле ныли, хотя и не так сильно, как я хотел это представить. Он попросил меня в таком случае посидеть на скамейке в саду и позвал дочь из киоска, где она работала со своими помощницами, чтобы та составила мне компанию, пока его не будет. В доме не осталось никого, кроме Лили, её работниц и меня. Лили показала мне кончик ленты, выглядывавший из заднего кармашка её платья: она прикрепила ленточку к волосам на левой стороне лобка и вывела вокруг бедра через разрез в нижней юбке. Она сидела рядом, и я то и дело дергал за ленточку, отчего Лили морщилась, говорила, что я делаю ей больно, и украдкой целовала, внимательно следя за тем, чтобы никто из девушек её не заметил. Я сказал, будто не верю тому, что она и в самом деле закрепила ленту там, где хотелось мне, и, просунув руку в отверстие, добрался на ощупь до узелка, удостоверившись в точности выполнения моего желания и слегка пощекотав бороздку. Я сказал Лили, что она плохо её привязала и что в следующий раз лента должна выпускаться из-за ремешка или пояса. Она ответила, что так тоже можно сделать.

Я сообщил ей о том, что мой лечащий врач отправляет меня в Лямалу на процедуры, которые продлятся двадцать один день, чтобы избавить таким образом мой организм от остатков недуга, все ещё дававшего о себе знать. Я с трудом мог передвигаться и сжимать пальцы, однако затянувшаяся болезнь не повлияла на мою мужскую энергию.

Она договорилась о встрече со мной 5-го августа в два часа дня, и я, как обычно, рассказал ей о том, что намереваюсь с ней сделать. При мне будет маленькая плеточка, так что, получив несколько ударов ею, Лили, вне сомнений, чтобы избежать дальнейших наказаний, сделается очень покладистой и не будет мне противоречить; со временем мне таким образом удастся сломить барьеры её стыдливости, которые, как я с готовностью допускал, были простительны и естественны.

Я проинформировал её и о том, что собираюсь покрыть поцелуями каждый уголок её тела, которое ей придется самым непристойным образом выставить напоказ перед моим похотливым взглядом; я даже просуну язык между щечками её попки и велю ей сделать то же и со мной.

– Да, дорогой! А что ещё… расскажите мне?

Я научил Лили брать мои пальцы в рот, облизывать их и сосать, а потом проделал это с её пальчиками.

– Гастон обычно целовал мне руки, – сказала она.

– Но он ведь не прикасался к твоим губам?

– Никогда! – беззастенчиво выпалила она. – Вы первый мужчина, который коснулся моих губ своими.

Она забыла, что уже рассказывала мне о том, как «бэби» учил её голубиным поцелуям.

После этого наше уединение вновь нарушалось до тех пор, пока Лили перед самым ужином не вышла набрать зелени к салату. Я следовал за ней по пятам и увидел роковую нить, выпавшую из платья и теперь волочившуюся по земле между её ног. Я шепотом сообщил об этом Лили; маман и папа были поблизости, за столом, поскольку ужинали мы на открытом воздухе. Девушка смутилась, неловко повернулась, сама наступила на ленточку, и неожиданный рывок заставил её подпрыгнуть от боли.

Когда ужин закончился, отчим в сопровождении Лилиан окольной дорогой повел меня к станции, чтобы ещё немного прогулять собак, и мы разговорились о работе девушки в качестве шляпницы.

– Полагаю, – сказал я, – что при составлении счетов вы иногда накидываете по несколько франков, если заказчица заведомо не отличается сообразительностью?

– Никогда, – ответила Лили. – Я не стану обманывать представительниц моего же слабого пола. Грабить мужчин, это я ещё понимаю, но только не женщин.

Я навсегда запомнил это её неосторожное заявление.

Теперь речь зашла о замужестве, и Лилиан ещё раз сказала, что не допускает даже мысли о том, чтобы оставить своего папочку; при этом она прижалась к моему гостеприимному хозяину. Я ответил, что вполне могу это понять и что она права, оставаясь при нем, тогда как он, отпустив её на все четыре стороны, совершил бы глупость. Я добавил, что он избаловал её, но что муж возьмет над ней власть. Я, к примеру, верил в действенность телесных наказаний. Молодым женщинам просто необходима плетка, и если бы мне самому пришлось заботиться о ветреном создании, будь то дочь или жена, я бы всегда имел при себе хлыст, к помощи которого прибегал бы без зазрения совести. Г-н Арвель согласился со мной, и я заметил, что удивительно, но наша рискованная беседа доставляет ему удовольствие. Лицо его сделалось серьезным, а потом он рассмеялся. По особенному выражению глаз и общей мрачности его физиономии я мог с уверенностью судить о том, что им владеет некое сладострастие. Настоящее чувственное желание – вещь серьезная. Мужчина всегда серьезен и мрачен, когда затронута его развратность, что является признаком дремлющей в нем животности. Лилиан смеялась, лукаво поглядывая на меня. Она знала, что я имею в виду. Когда станция была уже близко, девушка поотстала и показала мне знаком, что исправила свою ошибку и вывела конец тесемки над поясом впереди платья. В окружавшей нас темноте я получил возможность приблизиться к ней и потянуть за ленту. В ответ я получил тихое «ох, больно!», после чего последовало её рукопожатие, торопливый поцелуй и вздох наслаждения. Я больше не давал о себе знать, и мать с отчимом решили, что я уехал 5-го, однако я сделал все так, чтобы посвятить тот вечер Лили, и удалился восвояси лишь на следующий день.

«Азбука» была уже готова, и я пообещал г-ну Арвелю, что сразу же вышлю ему экземпляр, поскольку он всегда любил почитывать всякую не слишком пристойную беллетристику. Свое обещание я выполнил дня два спустя. Он сказал, что постарается сделать так, чтобы книжка не попалась на глаза Лили, а сам будет читать её исключительно в кабинете. Это замечание поразило меня, поскольку совершенно не требовалось от г-на Арвеля. На обратном пути в Париж я смутно представлял себе дочь Арвеля и Адель читающей одновременно «Желтую комнату» и «Азбуку». Я начал думать, что понял бы его слова в целом гораздо лучше, если бы поверил в противоположность всего того, что он говорит, особенно когда он упоминает имя Лили.

Вернувшись в Париж, я рассказал ей о том, что папа получит от меня один неприличный труд, попросил втихаря тоже его прочесть. Я сказал Лили, что хочу снабдить его этой развратной книжкой для того, чтобы он поднабрался опыта и, может быть, изнасиловал дочь, когда меня не будет рядом. В августе она останется вдвоем с бабушкой, поскольку папа и маман собираются ненадолго в Германию.

Нагруженный сердечными пожеланиями укрепить здоровье ваннами в Лямалу и получив наказ по возвращении первым делом наведаться в виллу «Лилиан», я сел в поезд и закрыл глаза, думая о том, какие ещё радости уготованы мне перед отъездом.

2-е июля 1898

По пути на Рю де Ляйпциг, где должна была состояться наша встреча с Лили, я купил легкий бамбуковый прут или, иначе говоря, хлыст для верховой езды, чтобы не идти по улицам с обычной плеткой.

Явившись на свидание, пунктуально, одетая с кокетством, которое должно было дать мне понять, каких усилий стоил ей этот туалет, она прямо с порога спросила:

– А где ваша плетка?

Я показал ей прут.

– Это для тебя, Лили, а потом – для моих собак.

В руке она держала «Желтую комнату», которую, как она решила, я хочу сразу же получить обратно. Я сказал, что она может держать книжку столько, сколько сочтет нужным, и читать не спеша. Лили читала её в поезде. Призналась, что книга ей понравилась. Чтение распалило её, и ей пришлось удовлетворять себя пальцем. Я обратил её внимание на то, что раньше она говорила, будто никогда этого не делает.

– Как правило, нет, но иногда я просто не могу удержаться.

Я посоветовал ей сдерживаться и не давать волю привычке. Когда я продолжил свои наставления и сообщил, что постоянная мастурбация приводит к снижению тонуса и эластичности половых органов у женщин, отчего тайная щелка перестает закрываться, а внутренние губы удлиняются, она поблагодарила меня за совет и пообещала бороться и искушением, чтобы не иссушать столь прелестную часть своего тела.

– Я люблю мою киску, – призналась она. – Мне нравится разглядывать волосы на ней. Обожаю играть с ними.

Я сказал, что киска у неё и в самом деле очень милая и что было бы обидно её испортить. Две большие внешние губки должны смыкаться естественным образом, но если Лили и дальше будет заниматься онанизмом, они не смогут этого делать.

Я попросил её показать мне тот абзац, который явился причиной кризиса. Она прочла:

– «Он вставил свой колоссальный причиндал в её пылающую п…» и т. д.

Это было не совсем то предложение, которое столь чрезмерно возбудило её, однако оно-то и довело дело до конца. Лили не понимала отдельных слов, но догадывалась об их значении по контексту. Она считала, что исключительная, кровавая и затянутая жестокость, описываемая в томе, невозможна, однако вполне принимала идею доминирования мужчины над женщиной, покорной его похотливой воле, и сама слегка фантазировала не тему грубости. Впоследствии она хотела прочесть новые книги, но только не на тему лесбиянства. О чем угодно, просто о страсти или о жестокости, если она имела место между мужчинами и женщинами. Она полагала, что на свете все возможно и приятно, если мужчина и женщина любят друг друга. Это была далеко не плохая философия, принимая во внимание, что проистекала она естественным образом от девственницы двадцати двух лет. Как же она теперь изменилась после общения со мной!

Во время нашей беседы я усадил её рядом с собой на диван и велел повыше приподнять подол платья, поскольку хотел видеть и чувствовать её ноги, икры и колени. По своему усмотрению я заставлял её то раздвигать, то снова сдвигать бедра, скрещивать и разводить ноги.

Я страстно её целовал. Мои губы странствовали по всему её лицу. Я целовал её глаза, лизал и нежно покусывал ушки. Последняя ласка особенно ей понравилась.

Я заставил её встать передо мной; угрожая плохим обращением и, пощипывая за мясистые части рук, сломил её слабое сопротивление, просунул руки под платье, вытянул из-под панталон сорочку и положил ладонь ей между бедер, полностью накрыв центр любви. Таким же образом, не отрывая руки от её полных, волосатых губок и не обращая внимания на краску стыда и протесты, я провел девушку по комнате. Ощущение было приятным для нас обоих. Когда она шла, я наслаждался, чувствуя движение её мягких бедер и придерживая ладонью меховую шкурку. Я остановился перед зеркалом гардероба и заставил Лили взглянуть на странную группу, которую мы собой являли. Она спрятала лицо на моем плече, и я почувствовал, что теперь она увлажнена, разогрета и готова на все.

Я поинтересовался, может ли она снять панталоны, не раздеваясь. Она ответила утвердительно.

– Английская девушка не смогла бы, но я прикрепляю панталоны к корсету.

Я откинулся на спинку дивана и велел ей снимать их медленно, не присаживаясь. Она проделала это послушно, и я получил истинное наслаждение, наблюдая, как Лили вынимает ножки из разукрашенного лентами белья. Я подозвал её и снова поставил перед собой, в непосредственной близости; при этом сам я сидел в chaise-longue’е, и руки мои в первый раз беспрепятственной ощупывали под одеждой её живот, попку, бедра и природное отверстие. Для меня это был момент восторга. Я вложил указательный палец как можно глубже между твердых ягодиц и стал винтообразным движением постепенно вкручивать его внутрь, одновременно ощущая, как растет её наслаждение спереди, где средний палец моей левой руки умело продолжал сеанс смелой ласки. Мне стоило немалых усилий проткнуть её анус, однако, к моему удивлению, девушка не пожаловалась на боль. Впоследствии она призналась мне, что ей понравилось чувствовать мой палец в заднем отверстии. Кризис наступил для неё довольно быстро; она больше не могла стоять вертикально и вскоре медленно опустилась на колени, ошеломленная, задыхаясь от удовлетворенного сладострастия и склонив голову мне на грудь. Я целовал нежную шею и доводил девушку до оргазма со скоростью, на которую только была способна моя кисть, пока она сама ни вырвалась из моих объятий.

Тогда я велю ей раздеться передо мной донага. Она с негодованием отказывается. Настает время прибегнуть к помощи моего прутка, и, поскольку она по-прежнему противится, я два или три раза вытягиваю её по бицепсам и плечам; морщась от жгучей боли, она соглашается разоблачиться до сорочки. Я снова целую и облизываю все прелести её торса, теперь почти голого; я учу её, как нужно сосать мои губы, как щекотать кончиком языка мои щеки и лоб, не забывая при этом о шее и ушах.

Достаточно возбудившись, я приказываю ей снять сорочку.

– Никогда! – восклицает она.

Я снова берусь за прут и наглядно показываю Лили, насколько она не права, что отказывается, будучи уже обнаженной чуть ли не до пупа. Однако она по-прежнему не хочет уступать, и я стегаю её, правда, не слишком сурово, по спине, плечам и рукам. Мне доставляет удовольствие видеть темные рубцы, оставляемые посвистывающим бамбуком. Она вздрагивает от каждого удара. Я уверен в том, что ей нравится быть наказуемой мужчиной. Неожиданно я разворачиваю её и, приказывая замереть в таком положении, трижды стегаю по голым ягодицам. Я задираю на ней сорочку, целиком обнажая округлый задок; девушка тихо стоит на коленях, облокотившись на диван. Я никуда не тороплюсь и медленно считаю:

– Раз, два, три!

Бедная маленькая попка получает три резких удара поперек обеих ягодиц, то есть, хотя я не говорю ей об этом, в общей сложности шесть. Я приручил девушку; она поднимается с искаженным лицом и роняет к ногам грешную сорочку. Наконец-то она оказывается стоящей передо мной нагишом, в ярком свете солнечного летнего дня. Я снова целую и ласкаю её, восхищаясь плоским животом и великолепной порослью, черной, как ночь.

Лили явно в растерянности, однако скоро я вновь заставляю её улыбнуться, обещая, что никогда не стану делать ничего для неё неожиданного.

– Я буду всегда сообщать заранее о своих желаниях и если то, что я задумал, тебе не понравится, говори мне, а уж я решу, даст тебе хозяин поблажку или нет.

Я откровенно ей объясняю, что намереваюсь сделать.

– Сначала я всю тебя оближу, а потом буду сосать, а потом ты будешь сосать у меня, пока я не разговеюсь целиком и без остатка тебе в рот. Однако я хочу сразу предупредить тебя об одной очень важной вещи. Когда я обладал тобой в первый раз, ты выплюнула мой эликсир. Для мужчины, которого любит женщина, это равносильно оскорблению. Ты должна проглотить все до последней капли и не выпускать орудие изо рта до тех пор, пока тебе ни скажут. Если ты не в состоянии выполнить того, о чем я говорю, это означает, что ты не любишь меня, поскольку что бы от меня ни исходило и каким бы грязным это ни казалось, оно не может вызывать в тебе отвращение.

– Но я не могу. У меня не получится. Может быть, я даже заболею.

– Попробуй, и если ты меня на самом деле любишь, у тебя получится.

Теперь я тоже уже был обнажен. Я обнял девушку, словно ребенка. Она была легкой, как перышко. Я поднял её, пока её тело ни оказалось на уровне моего подбородка, и изо всех сил отбросил на постель. Трудно передать прелесть её голенького тельца, неуклюже падающего на простыни.

Вскоре мы уже сплелись на одеяле, и я не могу описать всех наших поцелуев, ласк и объятий. Я лизал лицо девушки, посасывал её шейку, соски и щекотал языком подмышки, в то время как её живот, пупок и бедра тянулись за своей долей поцелуев к моему жаждущему рту. Она повизгивала от удовольствия и скоро не то заворковала, как горлица, не то замурлыкала, как котенок. Я перевернул Лили на живот, и через несколько мгновений её затылок, плечи, позвоночник, поясница и попка увлажнились моей слюной. Я захотел просунуть язык между округлыми ягодицами, однако она мне этого не позволила. К тому моменту я был чересчур возбужден и лишен сил, чтобы настоять на своём. Поэтому я просто лег на девушку, сделал вид, будто совокупляюсь, и почувствовал, как кончик моего дротика постепенно проникает внутрь.

– Ой, мне больно внизу. Наверху было приятно.

– Тогда возьмись за него сама и вставь туда, куда тебе хочется.

Она положила головку прямо на свой чувственный бутон, и я осторожно начал движение, потирая набухшим концом её клитор. Это ей понравилось. Я сказал, что женщина может получать удовольствие, когда её берут в задний проход. Позволит ли она мне проделать то же и с ней? Она ответила утвердительно и без колебаний. Я предупредил, что в первый раз будет больно.

– Как жаль, что все, происходящее впервые, причиняет боль!

Она повернулась ко мне ягодицами, предлагая их с нежным взглядом.

– Я должен полизать тебя там, чтобы сделать дырочку влажной.

– Нет! Не надо!

Тогда я смочил слюной свою стрелу и начал вводить её толчками между пышных щечек.

– Вы неправильно делаете! – воскликнула она.

– Руководи сама, Лили.

Она послушалась, и я вошел одним рывком.

– Ох! – жалобно взвизгнула девушка. – Больно! Мне так больно, папочка!

При этих словах меня охватил прилив жалости. Какое малодушие, подумал я, вот так содомировать мою доверчивую малышку! Я отказался от своего замысла и мой орган заметно потерял твердость.

– Попробуйте ещё, – сказала Лили и снова взялась за мое орудие. – О, да вы недостаточно возбуждены!

Я не стал говорить, что пришло мне на ум. Не сознался я в этом и позже. С тех пор я часто думал о том, чтобы предостеречь её от предоставления своего анусика в распоряжение мужчины, однако постоянно забывал это сделать. Боюсь, что когда она прочтет эту книгу, будет уже слишком поздно.

Я устал и покрылся испариной, однако желание по-прежнему не покидало меня. Я отдохнул и преподал Лили небольшой урок по искусству руковождения, показывая, как нужно держать мужской ствол, как двигать кистью, медленно или быстро, и тому подобное. Она оказалась смышленой ученицей.

Потом она встала, чтобы заняться волосами, и, вынув гребешки и заколки, распустила свои длинные пряди, которые упали черными потоками ниже её тоненькой талии.

Она подняла бамбуковый прут и принялась поддразнивать меня, нанося по поему распростертому на постели телу легкие удары. Я вскочил и хотел было выхватить у неё прут, однако задача оказалась невыполнимой. Я гонялся за девушкой по всей комнате, представляя собой, должно быть, весьма комичное зрелище: полунапряженный член, болтающаяся на бегу мошонка. Когда я уже готов был схватить её, Лили прыгала на постель и соскакивала с другой стороны, так что ложе всегда оказывалось между нами. Задыхаясь, я, в конце концов, лег и холодно заметил:

– До чего же противно видеть, как молоденькая леди совершенно голая прыгает по комнате! Лили, и тебе не стыдно?

Она поняла мои слова буквально и бросилась надевать сорочку.

– Конечно, я же голая! Я совсем забыла!

И она села на диван, стараясь прикрыть киску. Вскоре я снова избавил девушку от сорочки и в который раз заключил в свои объятья.

Затем я серьезно взялся за неё, перекатывая из стороны в сторону, а она тем временем ощупывала мое копье и теребила придатки так, как я её только что научил. Я не просил её трогать меня, пока я буду её сосать. Она делала это по собственной прихоти. Я открыл губы затененной щелки и внимательно осмотрел её снаружи и изнутри. Она была маленькая и розовая, довольно узкая и тоненькая внутри. Влагалище явно никогда не отрывалось. Лили была истинной девственницей. Она кончила, и некоторое время мы просто отдыхали.

– Теперь вы! – сказала она.

– Как?

– Как хотите!

Я раздвинул ноги и поставил девушку на колени между моими разведенными в стороны бедрами. Она наклонила голову и заглотнула своего дружка. Несколько подсказок, и вот уже она сосет меня, как профессионалка. Её большой рот и чувственные, полные губы говорили о том, что она рождена для того, чтобы всю жизнь сосать мужские орудия. Я подложил под её щеки ладони и задержал голову, медленно пронзая и оставляя теплый рот и поясняя, что совершаю с ней соитие низменным и неестественным образом.

Затем я извлек член из её ротика и велел сосать только мошонку, одновременно щекоча кончиком языка напряженный ствол. Пока Лили занималась маленькими оливками в мешочке, я тер свой увлажненный орган о её пылающие щеки и рассуждал о том, что в один прекрасный день могу кончить на её лицо, на волосы, короче говоря, на неё всю, пока каждый уголок её тела ни будет испачкан мною. Слушая эти сальности, девушка крайне возбудилась и взялась за порученное с новыми силами. Я просунул бедро между её ног и стал тереть им бороздку. В конце концов, я почувствовал, что не могу больше выносить прикосновений её языка. Я взял её голову и стал двигаться сам, продолжая беседовать с Лили самым отвратительным образом, когда разразилась буря; девушка щекотала языком мой член до тех пор, пока я ни отпихнул её.

Подняв глаза, она сказала очень авторитетным и серьезным тоном:

– Вот видите, ничего не осталось!

Я похвалил её, и она робко попросила меня позволить ей выпить воды. Я милостиво согласился, и тогда сладострастная весталка стала умолять позволить ей пососать меня ещё! Ей это понравилось!

Было пять часов. Мы находились в комнате с без четверти три. Я был совершенно разбит и до сих пор не успел упаковать вещи к завтрашнему отъезду. Мы целовались и пылко прощались.

Лили обнаружила неподдельную ревность и все пыталась заставить меня рассказать о других женщинах, желая, вероятно, услышать о моей любовнице. Она не верила тому, что я собираюсь отправиться в Лямалу один. Сказала, что будет писать мне каждый день, чтобы я о ней не забывал. Я не должен был вступать ни в какие любовные связи с женщинами, однако она позволила мне иногда проводить с ними ночи, поскольку считала, что мне это необходимо. Она сказала, что ей безразлично, скольких женщин я имел до сих пор, однако новых соперниц она не потерпит.

Дома она не сможет получать ответы на свои письма, поскольку её непременно выдаст почтовый штемпель. Тогда я договорился с ней о том, что буду подписывать письма инициалами и слать их в адрес почтового отделения на рю де Страсбур, что рядом с Восточным вокзалом. Ей никак невозможно было ездить в Париж без подходящего повода, однако часто родители могли неожиданно послать её туда за чем-нибудь, но тогда ей надлежало вернуться следующим же поездом. В таких случаях она могла бы зайти на почту.

Квартира на рю де Ляйпциг не слишком её заботила. Шалунья была не прочь, чтобы я сам снял какое-нибудь местечко, где она могла бы хранить peignoir27 и т. д.

Теперь она была полностью одета и призналась, что беседа со мной сделала её совсем мокрой. Я проверил. Под внешними губами, которые были очень большими и волосатыми, обнаружилось удивительное количество влаги, однако, поскольку смыкались они идеально плотно, снаружи было совершенно сухо.

Я рассказал ей о «французских письмах». Она не знала, что это такое.

– Почему бы вам ни достать их, тогда вы могли бы владеть мной всецело, не опасаясь оставить меня в интересном положении?

«Почему бы вам» было любимым выражением Лили, однако я знал, что не могу на него полагаться.

Я заставил её ощутить через брюки, как сознание того, что она такая влажная, возбуждает меня, и ей снова захотелось лечь в постель.

Я поинтересовался, похож ли её отчим на человека, втихоря читающего «Азбуку»? Я поделился с Лили своей уверенностью в том, что он влюблен в неё.

– Почему вы так решили? – спросила она, напуская на себя вид полнейшей невинности.

– Потому что ты девушка, которая призвана разжигать в мужчинах похоть, и я не понимаю, как он может жить под одной с тобой крышей и не хотеть тебя, тем более что мне он кажется натурой весьма страстной и почти не принимает в расчет твоей матери.

Я внимательно наблюдал за ней, однако она даже глазом не моргнула. Не было ни возмущения, настоящего или поддельного, ни отвращения, ни удивления.

– Ты должна тереться об него, где только сможешь, пусть твоя щека и волосы касаются его лица, когда вы вместе печатаете на машинке и тому подобное, а потом посмотри на его брюки и тогда увидишь, есть ли у него эрекция. Так ты выяснишь, испытывает ли он к тебе то половое влечение, которое я в нем подозреваю.

– Как-то на днях, – ответила она, – он вошел ко мне в спальню без стука. Я сидела перед зеркалом в сорочке и приводила в порядок волосы. Он страшно покраснел и вообще выглядел довольно глупо. Он отругал меня за то, что я не закрываю дверь, а я возразила, что, мол, нужно было стучаться.

Однако она забыла, что между обеими комнатами нет ничего, кроме занавески.

Она упомянула о новой привычке её любимого Блэкамура забираться в кресло у неё за спиной и нюхать ей подмышки. Я сказал, чтобы она почаще мыла эту часть своего тела.

– Разумеется, я мою. Каждое утро!

– Тогда используй пахучее туалетное мыло. Собаки терпеть не могут никакой парфюмерии.

– Мама говорит, чтобы я никогда не мылила подмышки мылом. Это очень вредно.

– Если хочешь привлекать мужчин запахом женщины, любым способом избегай мыла. Но совет твоей матери скорее годится для кокетки, а не для респектабельной девушки, и очень меня удивляет. Подозреваю, она просто этого не знает.

Потом я сунул обещанные пятьдесят франков ей в ладошку, тем самым буквально окрылив Лили. Когда она покидала меня, осыпая заверениями в любви, это была уже другая девушка: любящая, постепенно утрачивающая всякое стеснение. Я решил, что после нескольких подобных свиданий мне уже будет нечему её учить.