Читать книгу Франсуа и Мальвази. II том - Анри Коломон - Страница 19

С нетерпением дождавшись завершения служебного времени, граф д’Олон дошел до «Ореола» и спустился в свою «морскую квартиру», где его как обычно ждал стол с явствами поставляемыми из таверны. Но прежде чем усесться за тарелку он достал из бюро бумагу и чернила, собираясь писать. Но появился Баскет, и ему расхотелось. Он отослал Баскета за Ковалоччо и велел на словах ему передать чтобы тот немедленно явился к нему. И еще…/ остановил /. Нужно бы было все же написать. Велел заказать в таверне небольшой праздничный стол на двадцать персон… /вдруг заливисто расхохотался, представив себе идущую фигуру полковника Беккендорфа, который как обычно придет питаться, а ему не хватит…/ и нарочно нужно будет подсчитать сколько человек без него. И судовому повару сказать, чтобы ничего не готовил на это вечер. Кормит и поит он!.. по случаю своих именин.

Граф д’Олон любил утреннюю еду, когда он бывал наиболее голодным и усталым. А после, в сладостной истоме сонливости усталости и отдыха улечься в постель с тем, чтобы наверняка заснуть. Но не успел он встать из-за стола, как Баскет уже вернулся.

– Его нет нигде: ни там, ни там.

– Что значит нет нигде? Пропал? Не может так быть, что это Беккен что-нибудь с ним сделал?

– Я не думаю так. Консьерж видел месье Ковалоччо перед уходом. Он предупредил, чтобы на него сегодня не готовили.

Граф д’Олон стукнул себя ладонью по лбу от досады охватившей его от сего сообщения… Когда надо, его на целый день куда-то черт понес!.. Излишне говорить, что ушел д’Олон в свою опочивальню из силы шопотом ругаясь на чем свет стоит на этого Ковалоччо.

В полумраке деревянной каюты он заснул быстро, но отоспал явно не все, проснувшись… странные шумы по телу корабля и ржание… У него сердце екнуло. Приехал капитан!??

Отозвавшийся на его слабый зов Баскет успокоил его уверив, что это производится погрузка трех десятков коней из трофейных, для переброски их австриякам.

– Хммм. А кто производит?

– Полковник Беккен.

– Эта падаль нарочно выбрала время, когда я сплю!…Падло!

Не смотря на то, что граф утолил свою злость тем, что дал волю своим чувствам выговориться и сильно…, но обуревало неприятное чувство… от самого факта погрузки. Ощущение чего-то утерянного, безвозвратно ушедшего вместе со вторжением.

– А о Ковалочо справлялся?

– Конечно, его все нет. Я предупредил консьержа чтобы тот… как появиться… сразу отсылал…

Граф Сен-Жан д’Олон думал о своем. Сон был сбит и уснуть было невозможно от подстегивающего ликующего чувства – сегодня!

Он вышел наверх, на палубу, по которой было много раскидано навозной соломы. По борту расставленно в ряд несколько тугих мешков с фуражем, которые поодиночке стаскивали вниз. Лошади уже находились все в трюме, устроенном под конюшню… было тихо, но состояние безмятежности не возвращалось, все казалось что-то… и лезли сомнения. Но хорошо уже было и то, что этот подонок Беккендорф – гниль навозная, нарочно упер табун скотин загодя, чтобы только доставить неприятное ему. Если это было так, то над ним остается только позлорадствовать. Хорошо было бы его заманить, оставить на корабле. Это было бы просто замечательно, лучшего средства мщения не найти.

И дальше продолжая строить планы и прожекты, граф д’Олон зашел на ют18, откуда при великолепном росте мог охватить весь бриг взглядом, как будто наблюдаемый откуда-то сбоку. «Ореол» являлся отличнейшим трехмачтовым бригом, имея отличную фок-мачту с марселем и брам-стеньгой и грот-мачту с контр-бизанью и флагштоком из старого, но на редкость стойкого дерева. Из парусов были представленны: треугольный парус от носа. При длине до трети ярда19 корабль был легким и быстроходным, что по всем параметрам превосходило каравеллы Колумба… и этакую-то махину предстояло угнать! Дух и воображение захватывало, когда представлялось, как этот узколинейный морской конь унесется в открытую даль. Успеть всего лишь до ближайшего острова, а там даже загнать его на берег, или чтобы уж точно не достался врагу раздолбать корабль о камни.

Отсюда же город был виден лишь отчасти, но казался как вымершим. Судя по тому, где стояло солнце и как жарило, определялось время сиесты.

На небе не было ни облачка, атлантический ветер дул в юго-восточном направлении с силой, при которой они в считанные минуты выйдут из гавани в темное ночное пространство, – только бы не было луны… и они оказались бы неуязвимы для батарейных бастионов способных изрыгать ядра на добрые три-четыре мили …/ как ему казалось/. Только бы прошло все удачно в первое время!..

Граф д’Олон прислонился на актерштевень20, наблюдая за тем, как ведется работа по загрузке мешков с фуражным зерном и подметке палубы от нанесенного сена. Удар медного гонга с камбуза стюарда21 последовал тотчас после окончания этой работы, созывая на легкую дневную трапезу.

Под вечер, когда его никто не ожидал прибежал, Ковалоччо с таким запыханным видом как будто у них на «Ореоле» в самом деле что-то случилось.

– Что случилось?!

– Ничего, у меня на сегодня назначены именины. Понимаешь?

– Как это ничего?! Поздравляю!!

– Ты погоди поздравлять, и слушай лучше. У меня они только назначены…

– Так что не состоятся?!

– …? Что ты такой взбалмошный сегодня? Что с тобой случилось?

– Я был у цыганок!

В ответ на это графа перекривило и некоторое время он был просто зол на Ковалоччо.

– Ну какие здесь могут быть цыганки?! Где ты их откопал?!…С нищенками связался какими-нибудь!…Отрезвительной гадости подсунут, так нас из-за тебя всех на рее вздернут!!..

Дверь приоткрылась и заглянувший к ним в каюту Баскет молча приставил палец к губам. Разговаривать нужно потише, в другой комнате / д’Олон вспомнил / аббат Витербо ведет религиозные споры…

Капече Ковалоччо стоял перед графом сконфуженный не столько от перспектив, сколько от его нападок. А главное то, что снотворное уже приготовлено он привёз и показывал его: порошок завернутый в белую тряпку. Назавтра он договорился заплатить и завтра же уже можно начинать…

– Да какое же завтра, когда – сегодня!.. Завтра уже уходим, лошадей даже загрузили. Только сегодня. Под вечер состоится праздничек. Вот тут мы их и возьмем. / от удовольствия потер руками /. Иди сюда, смотри!

Он приблизился к углу между досочных стен и сорвал попону с …бутылок с вином, анисовой водкой и бочонком…

– Я их спою!

– С маковой росинкой?

– Да ну к черту твои усыпители —отрезвители. Тут наверняка действует. Вино – столетнее! Анисовка нагнана как слеза, ее дыхнуть невозможно – защиплет!

– А это что? – указав на бочонок, спросил Ковалоччо.

– Что, пиво, они без пенистого эля не могут.

Капече Ковалоччо легко удалось открыть крышку, обернулся:

– Ты сюда не добавлял?…На пиво налягут – не споишь.

Он самодовольно откупорил бутылочку анисовой водки и хихикая опорожнил ее в боченочек, сделав светлый эль еще более светлее.

Понявший юмор граф тем не менее озаботился:

– А нос воротить они от этого пивца не станут?

Попробовал, еще даже лучше стало, приятней на вкус.

– Ну, ладно, ты вот что, сиди здесь, никуда не уходи. Через час примерно здесь появится этот гнус… Мы-то начнем на пол часа позже, так что он покрутится здесь и уйдет. Твоя задача проследить за ним, чтоб он не помешал нам случайно. Если до двенадцати останется на своей квартире бай-бай делать, возвращайся на корабль. Ну а в случае чего… и прикончи.

– Не-е…

Хоть и зряшную и чреватую осложнениями он давал Ковалоччо работу, но оставлять полковника Беккендорфа без присмотра было опасно вдвойне; он вечно где-то ходит / мнение графа д’Олона /.

Выйдя из каюты-опочивальни встретился взглядом с Баскетом, притулившимся к столу, посреди залы.

– Как там?

– Порядок, сэр, столы расставлены, накрыты скатертями. Осталось только ждать.

– Ты вот бы что сделал. Отнеси им боченок пива, пускай подкрепятся. /тише/. И влей туда еще одну бутылку анисовки. И следи за Беккеном, как придет или уйдет дай знать об этом Капече.

…Да, а там что? – указал д’Олон на дверь, откуда слышались латинские выражения. —Что-то не нравятся мне эти собрания, а особенно второй не нравится. Что этот аббат Витербо говорит?

– Omnis civitas corpus est, – доносилось оттуда, когда граф устремился наверх. – …что значит: плохой источник кровь развратников, кровь еретиков —еще худший! – запугивал протестантского капеллана отец Витербо, к которому тот проникся глубоким уважением сана, знанию латыни и красноречию.

– Veritas veritatum – это истина из истин.

– Но протестантизм ничем не противоречит христианской вере, она так же заставляет верить во Всевышнего. Он у нас один. И в догмах протестанты вернее Богу! Умеренность – вот главная добродетель! Монахи-католики погрязли в обжорстве.

– Merum sobriam male obet, – возразил аббат Витербо, на казавшуюся неоспоримой речь монаха, ответив латинской фразой, что значило: излишняя умеренность плохо пахнет. А вся латынь казалась тому выбранной из Библии и истинной.

– Она зачастую бывает лишь лицемерна, – то есть умеренность, продолжал аббат, – Добрые католики-монахи если когда и распустятся, то после усиленно каятся и премного искупляют свой грех. И большей частью на них наговаривают заклятые враги истинной веры: пытаются расколоть верующий мир посеять семя раздора в души каждого и натравить друг на друга.

– Но не кто иные как католики нанесли мне большой ущерб.

– Воздай за зло добром, так гласит заповедь Божия.

– Я сомневаюсь…

– Блажен кто сомневается. Это сын мой тоже заповедь. Всяк сомневающемуся дано время, иначе в загробном мире его ждет ад!

– Господи! Прости меня! Mea culpa22, – вскрикнул вдруг испугавшийся монах, чем разбудил задремавшего было Бертона, посмотревшего на взбесившегося монаха как на ненормального.

– А твое отступное время боюсь прошло, и невозможно будет никак вымолить прощение и умалить грехи свои, которые ты скапливаешь, читая иные псалмы.

– Mea culpa!… Mea culpa! – шопотом твердил донятый монах, раньше бывший католиком и всегда благоволивший к прошлому, и наверняка бы вернулся, если б не карьера. Но красноречие ученого аббата Витербо к старости становившегося все более религиозным за дни и долгие часы разговоров брало потихоньку верх, доходя порой до слез.

– И я бы охотно спросил тебя, сын мой, и даже прочитал бы: «Ih Manus» в руки твои, во спасение души твоей, но в искупление этого мало. Отступничество есть великий грех.

– Как мне быть?

– Hic portu sabitis – здесь спасительная гавань. И для этого совсем не нужно никуда ехать. У Сьюдаделы есть святая обитель, – указывал рукой аббат Витербо через деревянную стену вглубь острова. – Год послушничества – хорошее зачинание.

– Но на мне висит долг службы, я обязан быть исповедником для протестантов. Я присягал на верность английской королеве, наконец меня просто не отпустят, по закону я должен выполнить свою миссию. Но закон!?

– Присягал на верность протестантке, еритичке. А что касается законов, знаком ли тебе этот псалм: Fiat ut a voliut Deus: Deus jura homimum fecit – да исполнится Божья воля, Бог устанавливает законы человеческие.

– Но мне не дадут вступить!

– Mikil fakilius – нет ничего легче, важна искренность. Тебе нужно покаятся в своих грехах и исповедоваться, только тогда я смогу заступиться за тебя в своих молитвах перед Богом и настоятелем обители. Но для этого ты должен очень много каяться квантум сатис23. Читай «Ave» и «Pater» они благотворно помогают. Пойдем я запру тебя на ночь в молельне. Я потом решу когда будет confiteor24.

…Баскет облегченно успокоился на счет того, не собирается ли аббат переманивать капеллана на свою политическую сторону и посвящать в их планы, побежал докладывать графу д’Олону о том, что один уже готов, со слезами на глазах.

– Ну и что?

– Как ну и что, он же ведь не пьющий, – оглядевшись по темным сторонам на палубе, стараясь потише, проговорил он графу.

– Сами же и довели.

– Но он не пьет, вообще не пьет.

– Вообще не пить невозможно, от жажды умирают…

…Сколько сейчас времени, не пора еще начинать?

– Минут через десять должен прийти тавернщик, а вот он кажется и идет.

– Это эта гадина кажется ползет… Так, ты стой здесь, следи, я пойду вытравлю его оттуда. Скажешь Капече, когда этот мозгляк слиняет отсюда.

Граф д’Олон, постояв еще немного, дождавшись когда полковник Беккендорф взойдет на корабль пошел за ним. В квадратной зале, / дверью заколоченной от залы морской квартиры/, у столов уже собрались несколько человек, преимущественно игравших в карты на белых скатертях. Полковник Беккендорф стоял, пытаясь разобраться в чем тут дело. Д’Олон ожидая за собой поддержку, шедшего тавернщика при поддержке двух поварят так же что-то несущих, не взирая на своего недруга, прошел перед ним, уселся.

Считая эту территорию своей, полковник был несколько покороблен таким наглым вторжением. Чувствуя себя в неловком положении ушел на кухню располагавшуюся поблизости. Стюарда Экстлера там не оказалось, и он решил там его дождаться, несколько задержавшись.

Тавернщик с поварятами налетели быстро, расставив восемнадцать приборов и разлив. Баскет с Бертоном заставили стол вином. Ударил медный гонг.

Собралось множество народу с присущим многолюдью галдежом при разливе. Полковник Беккендорф еле успел незаметно вышмыгнуть. Из-за туловищ граф д’Олон, у которого собрались за наливом, не успел заметить своего торжествующего момента и встал уже после, произносить тосты, короткие и залихватские, их он в тот долгий вечер, устроенной им «варфоломеевской ночи» кидал беспрерывно, заставляя пить более, чем есть, от чего опъянение действует наиболее сильно. Вино было приятное, его было много и не каждый раз могло предоставиться такое обилие напиться нахаляву, все равно ночь, все равно скоро в море…

…Когда ближе к полночи Баскет снова зашел к ним… стояла мертвая тишина. Над сонным царством маячила еще живая фигура графа д’Олона. Вокруг не в полном составе, но в большинстве своем полегли тела споенных. Кто спал на столе, кто валялся на полу, кто дополз, того нужно было искать в большом общем кубрике, или по дороге. Но Баскет не удовлетворился сиим предположением, пошел убедиться, вернувшись досчитал. Все, точно, голубчики один к одному, как убитые. И только один граф д’Олон держался на весу, хотя пить ему пришлось куда как больше. Он заметил Баскета:

– Понимаешь, Баскет, что значит нация другая… Подохли… Я больше их выжрал…/ Рой пустых бутылок, понятно свидетельствовал, что им одним с ними возможно было не справиться/… И все-таки я француз!…Судя по этому / попытался влить в себя еще одну рюмку/

– Остановитесь, не надо! – удержал его руку подскочивший Баскет. —Через полчаса идти на службу…

– Хорошо, не буду, говоришь не надо – не буду… Тащи меня на воздух, а то если я сейчас же не отрезвею… А если засну…, то у Ковалоччо отрезвитель был.

Баскет упирался изо всех сил, тащил графа под руку, но тому все же удалось остановиться и обернуться назад, окинув взором сморившихся на месте.

А этих… не трогай, пускай так… Они мешать не будут. Я уверяю.