Читать книгу Франсуа и Мальвази. III том - Анри Коломон - Страница 6

* * *

Получив приказ и откланявшись у губернатора, президент сената первый из сенаторов Камоно-Локано пошел в сопровождении слуги, дождавшегося за дверью по длинному коридору пока не достиг площадку лестницы уступами уходящую извне дворца.

На лестнице было безлюдно и тихо. Шедший позади закутанный в плащ зябко поежившись от утреннего холода с зевом, вдруг как-то непочтительно дернул сенатора за рукав, и тем привлек к себе внимание:

– А его запросто можно было порешить, – сказал он о губернаторе и раздвигая полы плаща показал свой арсенал на поясе.

Камоно-Локано с меланхолической задумчивостью посмотрел и очевидно хорошо обдумав ответ, затем только произнес.

– Зачем? Свои же люди. Карини просто золото, весьма высокопробное, которое в надежных руках… вернее сильных руках будет прекрасной глиной. Вы разве не видите как он напугался обыкновенных уличных толп. Как его весь день вчера обсирала всякая чернь, это же только вспомнить.

Они оба засмеялись

– Но я полагаю если бы его убрать, было бы еще лучше?

– Ах, граф, граф. Нам ли лезть в большую политику. Как мне вам отвечать когда я не знаю что будет даже через час. Поставят префекта это стальной орешек, лояльничать с Цизой не станет, по камешку разнесет.

– Мне кажется что вы сейчас думаете совсем о другом? – строго сказал тот кого назвали графом. – Не считаете ли вы что я не справился бы с его охраной?

– Судя по вашему снаряжению нечего бы было делать.

Граф с ярости закусил губу, со злости на себя за то что как-то вдруг некстати развел похвальбу перед этим буржуа, показавшимся насмешливо успокаивающим его от сих намерений.

Во дворе их ожидал экипаж, на котором они укатили в центр города до фонда Мармино – казначейства всей островной провинции. Остановившись у него со стороны улицы Рима экипаж выпустил сенатора, имевшего не только право входа в любое правительственное учреждение в допустимое время, но и вмешательство в его дела.

Через четверть часа вошедший в фонд, оттуда вернулся и экипаж продолжил свой путь на Мединскую улицу, там ссадив Камоно-Локано.

– Я же говорил, что все пойдет благополучно, – сказал граф перед тем как закрыть за ним дверцу, и без него тронулся далее.

Сенатская площадь, взявшая негласное название от здания Сената, выходящего на нее фасадом, была небольшой, как будто в соответствии с убогим тем значением какое имел сам сенат, как учреждение в структуре администрации, самой мало что значившей зависимой от Неаполитанского вице-короля и через него непосредственно от далекого испанского же короля.

Давно прошло то время, когда сенат был главным органом Рима, теперь же убого как в насмешку возрожденный после прошлой республиканской революции для торговых противодействий сюринтенданту буржуа-торговцами ради своих интересов, сбитых тем самым в корпорацию; значение его было ниже всякого здравого смысла, и нужен то он был как фетиш. Но фетиш на полную традицию и представленные в нем высшие и низшие чувствовали себя деятельными. Кто не ленился ходить на каждое заседание мог считать себя в курсе всех событий третьего сословия, а так же имел сенаторское достоинство.

Несмотря на ничтожность значения особняк Сената в противоположность этому и площади был отгрохан вернее перегрохан с прежнего здания на новое, ныне покойным князем де Шакка для буржуазии, к которой особливо благоволил.

С реконструкцией особняк расширился, приобрел современные черты стиля архитектуры барокко, заменившего прежние громоздкие черты. Была увеличена главная зала – сердце самого учреждения, где проводились заседания Сената и все прочее. С перестройкой же здания приобрело не только чисто умозрительный простор от выхода высокими окнами на площадь к естественному освещению, но и избавилось от готики, давившей на чувства. Новая мебель, необычайная конструкция установки кафедр, лучами отходившая от ораторского и председательствующего места, приводили в первое время сенаторов в восторг, а когда вице-губернатор умер, оставили о нем добрую память.

Сенатская площадь, как уже неоднократно отмечалось, сравнительно небольшая по размерам, как нельзя лучше этим способствовала тому чтобы на ней собралось множество народу посудачить о том, о сем, и конечно же о роли Сената, что ему можно и нужно было делать. Но так как здание весь день пребывало в пустом состоянии от сеньоров заседателей, ничего существенного не произошло на переполненной площади, а к вечеру уступили место разместившемуся заместо их на площади испанскому отряду, небольшому по численности, но достаточно внушительной силы, с какой они вытурили с площади собравшийся люд зевак для осмотра событий вокруг Сената.

Новая массовая прогулка в этот день не состоялась вовсе не потому что по улицам рыскали солдаты. Предчувствие заставляло глав семей оставлять жен и детей дома, а так как быть на улице не возбранялось, тогда еще комендантских часов не изобрели, то вышли сами те кто больно радел за снижение налогов и многих других вещей.

Разные слои горожан большей частью скрываясь в укромных дворах, а то и открыто как на Сенатской площади составляли различные петиции, в одной предлагали губернатору помочь сделаться маркизу Спорада королем, а самому ему стать его констеблем, а в другой стать королем самому губернатору и снизить на этот год налог на треть, а то и половину. Далее подобных предложений дело не зашло.

На мирное настроение влияло еще может быть то, что погода выдалась прекраснейшей, какой она только может быть в тех числах, а главное приветливость дня после тревожной ночи возымела свое действие.

На следующее утро успокоившемуся было губернатору, ничего не ожидавшему уже от города, пришлось с неприятностью для нервов узнать прямо первым что он узнал на следующий день, это то что несказанно могло ошеломить губернатора. Его подчиненные обсуждали вопрос: о налогах, и ни кто-нибудь а самая опасная часть его подчиненных ввиду отсутствия прямо подчиненности лишь косвенной. Сенат с самого утра заседал.

Де Карини был поражен этим известием как преданный, почувствовавший себя бессильным уже что-либо поделать. Но у него-то было средство как унять сей последний язычок пламени. Оставалось только узнать подробности того как это случилось? А произошло следующее: наступила пятница с очередным установленным на нее заседанием, о котором князь знал, и знал что состоится оно в полдень, но произошло следующее из-за чего губернатор опоздал со своими наставлениями сеньорам представителям от различных цехов и купеческих гильдий:

…Из-за своей ничтожной значимости события происходившие в сенате не могли быть на виду у всеобщего внимания, потому порой вольно определялись. В противоположность другим значащим институтам власти, где церемониал и ритуалы были отработаны от сих до сих и не изменялись, в Сенате стоило только раньше времени собраться большей части сенаторов, как тут же и начались обсуждения, то бишь заседание. Никакие такие правила и законы не удосужились возбранять им это делать не дожидаясь остальных, а собственные правила на то были свои чтобы самим их нарушать. То что привело большинство сенаторов намного раньше времени и кинуло их сразу же в споры и рассуждения вылившиеся в видимость заседания был вопрос о налогах, которые требовали все прошедшие два дня снизить по методу предложенному воззванием Спорада. И которые перед волнениями /ходил слух /, собирались еще и повысить, сеньоры заседатели горели желанием раскрыть правительству глаза на действительное положение вещей в налогах и их последствиях и писали петицию, коя вместе с рассуждениями и сложила впечатление у осведомителей как в обсуждение.

Вместе с ранним съездом к зданию сената на площади и улице за ней, а так же с задней стороны от фасадов сошлось много народа, так что рядам испанцев стоявших и там и там приходилось с трудом отражать напоры толпы и сносить различные выходки, как отдельных личностей, так и массы в целом, вызванные глубокой ненавистью к желтым мундирам.

Сдерживая дулами ружей натиск напирающей толпы, впрочем легко расступившейся, пропуская кареты сенаторов, умчались к тому же еще и достойно встречать пребывающих сенаторов, разгоняя последних расступившихся ударами прикладов.

Надо сказать что такое случалось не часто, подъезжали последние из запоздалых сенаторов, и кто из них пожелал проехаться прямо по толкучке, не пожелав проникнуть в здание сената открыто через соседнее, были казалось самыми горячо любимыми. Радостные приветственные возгласы как будто были надежным тому подтверждением:

– Да здравствует защитник наших прав, Монти! Ура сенату! Напишите петицию! Мы с вами! Долой налоги!..

Эти и другие крики раздавшиеся с приездом упомянутого в здравии сенатора сильно терзали Камоно-Локано, больно задевая главенствующие струнки президента, видевшего как перед тем почтительно расступаются. Но и он получил свою долю приветствий когда вышел на длинный балкон второго этажа со стаканом воды в руке и так, и не отпитым, потому что отвечая на приветствия маханием нечаянно намеренно выплеснул воду вниз получив всеобщее одобрение и смех, и злобное проклятие того испанца…, который защищал сенат от напора и на чью голову он пролил воду.

Но более чем через минуту произошло еще одно действие, несказанно развеселившее горожан и перечеркнувшее все сложившиеся стереотипы о сенаторах, как о людях старых или почтенных. По дороге очищенной заранее расступившими людьми браво скакал верхом на ретивом ишаке сильно свешивающимися при этом ногами один из представителей той корпорации, не старый и не почтенный, и весьма известный среди них в широких кругах подобными выходками. И приветствия ему были особенными и особенно одно из них.

– Ура Одурелому! – заставившее применить выражение доселе светлое на презрительное в ту сторону откуда донеслось его прозвище данное ему друзьями товарищами по сенату, в котором не друзей и не товарищей, то бишь врагов у него не было.

Высокий аристократический жест только подлил к нему симпатии даже у того на кого он был обращен. Далее на него неслось только через солдатский ряд только положительное, никто уже больше не посмел произнести подобное.

Спрыгнув с ишака еще до того как тот остановился перед длинной лестницей парадного входа, и не имея за спинами испанцев того кто бы мог отвести его в конюшню, скоро додумавшись завязал длинный повод от морды ишака к заднему колесу отправлявшейся в конюшню кареты Монти, немножко подзастрявшая в данный момент, но затем когда она не спеша поехала, то потянула с вращением колеса бедное животное, то вниз, то вверх, а так же при этом и вперед. С обидой и-акая ишак потащился мотая головой вслед за колесом под всеобщее рыкание, а сам Одурелый проворно взбежал по лестнице и скрылся за дверьми.

В одиннадцать не смотря на то что не пришла еще некоторая часть из шестидесяти сенаторов, президент сената Камоно-Локано желая сделать большое заявление объявил с ораторской трибуны в начале заседания.

На миг, все кто находился в зале недоумевающе посмотрели на президента и в высоких сводах затих шум характерный для помещения, где находится много оживленных людей. И вот когда этот шум, состоящий из шорохов и разговоров стал возобновляться, /ведь стали садиться, быстрее досказывать то что не смогли бы во время выступления /этот шум прервался возмущенными криками.

– Это не допустимо, это вне правил!

Поднялся свист тех, кто тоже не согласился с подобным.

– А на каком основании вы это заявляете? – спросил президент спокойно, но так чтобы его уверенный тон все слышали.

– До начала заседания остался еще час /посмотрел на часы/ – час, и поэтому не все еще приехали! – крикнул встав со своего места сенатор Аньолино, которому де Карини было поручено изложить некоторые вопросы финансового характера, относительно постройки нового причала, а вернее чтобы отвлечь сенат, большей частью недоброжелательно относящейся к губернатору, при наличии толпы рядом за окнами, на решение пустяковых вопросов оторвавших бы сенаторов от событий в городе на липу, которую представляло раздуть как серьезную задачу, сложившую бы впечатление о том что прежняя власть занятая делами строительства не собираясь пока никуда уходить.

– Как известно, это заседание /президент выделил слово это интонацией/ не было назначено на какое либо точное время, да будет вам известно, сеньор Аньолино. А мы и так уже остальных достаточно прождали, кто не приехал тот значит не собирался, нет смысла терять времени: прошу садиться.

– А я попрошу не начинать заседание не далее как до двенадцати. Все заседания в пятницу у нас начинались в это время, и к этому времени они должны приехать.

– Навряд ли после последних двоих никого больше не было, да и те полагали что опоздали. Все кто хотел приехать – в сборе.

– А меня вообще берут сомнения.

– Меня не интересует что вас берет.

– Вот что! Это точно сделано нарочно, чтобы отсеять неугодную часть сенаторов и решить свои делишки без них.

– Так сбегайте за ними оповестите пока мы выберем председательствующую комиссию. Садитесь, сеньоры.

– Нет, стойте!!! Вы посмотрите кто не был приглашен и кто присутствует. Ах ты республиканец!.. – прокричал Аньолино, договорив после что-то сквозь зубы со злостью глядя на Камоно-Локано.

Присутствующие загудели в пересуде. Республиканцем впервые обвинили, чего вообще никогда не случалось, но и чувствовалась не беспочвенность сказанного. Имелись на лицо все подозрения в этом и тех за кого заступался Аньолино.

– По вашему так тут все кто присутствует предупрежденные республиканцы?

Эти слова метко кинутые с трибуны в ряды начинавших сомневаться возымели то воздействие, какое в них было вложено. Ропот неодобрения пришелся снова на возмущавшегося, да и хотелось скорее начать. Большинство стало расходиться из нескольких сборищ на свои постоянные облюбованные места.

– Нет!! Стойте!! – заорал протестовавший еще громче, собираясь еще сто-то сказать, но его фальцетом перебил Одурелый.

– Так стоять или садиться?!

На всех присутствующих дурной выкрик произвел самое расслабляющее впечатление и разрядило обстановку грозившую вылиться в скандал или иначе говоря политическим языком в раскол. Смеясь почти все, сенаторы потянулись к своим местам оформленным под чередующиеся парты тремя узкими лучами отдельно отходящими с расширением от ораторской кафедры.

На и без того уже посеребренных волосах Аньолино прибавилось седин. Если у Одурелого до сих пор и не было врага, то теперь он появился в лице застывшего словно пораженного ужасным зрелищем сенатора. Он проиграл сражение на чувствах и нервах у Камоно-Локано из-за дурости. Одурелого. После выступления президента начнутся долгие прения и ему уже о вопросах строительства причала не представится случая выступить.

Но не он один не двинулся с места и это Аньолино заметил сразу же когда выругался о дурости, то есть когда пришел бы в себя. С ним остались стоять все те кто из собранного им сборища вокруг себя по заднему краю слушал его только что.

Одурелый своим туповатым затылком шел со всеми остальными на прежние места к тем кто уже сидел и количество рассаживающихся оказалось куда внушительней.

Аньолино провожавший каждого гневным примечающим взглядом с этим, хотя и поздно, но нашелся что сказать и бросил всем:

– Если бы наши товарищи, бессовестно обманутые этим!… – сейчас он не договорил в порыве волнения. – Увидя что он здесь творит и так бы покинул залу. Вам больше нечего их бояться сеньор президент.

Взоры всех снова испытующе устремились к Камоно-Локано.

Он, надо заметить не ожидал подобного хода на совесть и начал с неуверенного обвинения.

– А вы вспомните, что говорили о республике Шпъяра!..

..Каждый заметил что о запретном понятии стали безбоязненно говорить.

– А ведь его тоже нет среди нас!

– Я здесь! – крикнул входящий с галереи тот, о ком сейчас говорили.

Камоно-Локано со всеми остальными настала очередь смеяться над самим собой. Особенно выделялся взвизгивающий голосок Одурелого.

– Почему вы опоздали? – живо осведомился Аньолино, предупреждая Шпъяра о том чтобы тот не начал подобающим всякому опоздавшему извинениями соблюдать таким образом приличие.

– О! Если начинать отвечать с самого начала, то я очень долго занимался с завтраком! /сейчас только бросились в глаза его полнота и выпуклость живота/..И вдобавок лошади еле ноги переставляли, клячи водовозные!

– Значит вы малость перебрались в еде и лошади не смогли уложиться в обычное время – размыслил с иронией своим прежним скрипучим голосом Одурелый, чем вызвал новую вспышку веселости.

– И это вы до одиннадцати часов ели? – проговорил без крупицы иронии со злостью сенатор Аньолино, видя что тот оправдывается о причинах, а не о осведомленности.

– Ну зачем же до одиннадцати? – проговорил бормоча Шпъяра с обидчивостью, – Сейчас только… тут у меня сколько?..

Видно было что за столь долгим обедом он напился изрядного количества вина и каждый понимая это подсмеивался кроме Аньолино, который с нетерпением ожидал от вялых неверных движений пьяницы, когда тот наконец достанет свои часы чтобы сказать что собирался, и уже начал предыдущими обрывками речи, да как бывает у пьяниц непонятно по каким причинам и взяв уже часы в руку перешел к оправдываниям не касающимся часов.

– Я же ведь еще и долго ехал и поэтому опоздал.

– Но ведь вам ехать!..От вашего дома до сюда рукой подать, пять минут ходьбы! Значит вы зная что скоро одиннадцать продолжали жрать!? – криком вне себя от злости тонко намекнул Аньолино – сущему бревну.

– Что вы на меня кричите, много вас тут крикунов! Я-то хоть вообще решился приехать даже плохо себя чувствуя. Далла меня собирался споить – не вышло, сколько времени я на него потратил, чтобы уломать. Трус он, чего бояться этих лаццарони. Вон же сколько солдат шастает.

В итоге от сказанного Аньолино еще сильнее упал в глазах основной части сенаторов. Он проиграл второе сражение защищая отсутствовавших по причинам праздности и трусости, испугавшихся народных волнений.

– Что ты несешь такой вздор, будут Далла и Бруно с тобой пить! – не унимался нервничая Аньолино, сомнительно пытаясь оправдать тех, и чувствуя это весь вышел из себя, сбившись на высокие тона в голосе, как будто перед тем как заплакать.

– Сеньоры прошу всех сесть.

Этой просьбе последовал лишь Шпъяра. Аньолино несмотря на свое второе поражение нисколько не изменил своих взглядов на то что ему еще нужно было делать доклад. Он пепелил глазами президента и мстительно думал о том что он скажет де Карини.

– Ну хорошо, кто не хочет садиться пусть так стоит, говорят для пищеварения полезно, а так же и для здоровья. В нашем уставе ничего запрещающего в этом нет. А теперь приступим к делу.

Для работы выбрали председательствующую комиссию, а затем стали решать как быть без отсутствующих? Оборвав всевозможные разговоры, начавшиеся по этому поводу на площадку перед трибуной, перед которой неширокими дужками начальных парт, начинались три луча выскочил Аньолино.

– Предлагаю лучше закрыть заседание за отсутствие большой части сенаторов /сейчас уже не решился сказать товарищей/ по известным причинам.

– По причинам трусости! – выкрикнул Одурелый, и помимо смешков возбудил и протесты. Ведь причины могли в самом деле быть разными, и только у двоих они были известны.

Слово взял Монти, приход которого на трибуну, а не забег Аньолино на секунду какой он вызвано предпринял, возбудил бурю восторгов. Монти, подняв руку делая знак тому что он начинает говорить, когда все аплодисменты и крики стихли начал:

– Сеньоры сенаторы, все вы и без меня не по наслышке зная, воочию видели что у нас происходит в городе…

– Наверное сейчас выпадет снег если он не побратает с этим сенат, – буркнул Аньолино своим сторонникам, с которыми стоял в одном из проходов возле крайнего ряда.

– Может сказать испанцам? – предложил тихонько кто-то, но внимание обратилось к продолжавшему говорить после недолгой паузы, в которую Аньолино успел еще подумать что испанцы ничего не смогут: сдерживать толпу спереди, и арестовывать сзади.

– …И в это время когда страна переживет огромные трудности связанные с политикой нашей администрации на выколачивание как можно больших средств из нас, а у Аньолино важный доклад о строительстве дополнительного причала…

Положительно в этот веселый денек симпатии были на стороне тех, кто мог рассмешить.

– …Во всегда полупустом порту эти сеньоры сенаторы, с позволения сказать не соизволили почтить нас своим посещением. И поэтому я предлагаю этих товарищей, как их назвал сенатор Аньолино, а я называю дезертирами, самым настоящим образом представивших нашу корпорацию перед народом не в самом лучшем свете, таких как Далла и Бруно исключить из наших рядов, а не расходиться под насмешки. Трусов вон, нужно отделаться от них навсегда чтобы смыть с себя пятно позора, которое наложили на нас эти сеньоры! Почему я настаиваю на этом: потому что волнения в городе почти прекратились, как и под окнами сената… они выходит побоялись собственного народа, который раздавленный бедствием и налогами кричал и просил нас защитить их! Они побоялись своего права быть представителями своего народа! – вдруг ни с того ни с сего нагонял экспансии.

– Давай давай, заливайся петушок, – выкрикнул возмутитель спокойствия Аньолино.

– Потом когда выяснится чего они боялись не придется ли вам сеньор Монти кое-чего побояться от них? А побояться их все же стоит, их как никак больше десятка.

Вопрос был поставлен на голосование и поставлен он был Монти следующим образом:

– Кто за то чтобы оставить отсутствующих в числе членов сената?

Аньолино захотелось даже чтобы их растяп изгнали, чтобы они потом ненавидели республиканцев. Еще больше, и что самое главное чтобы против этих самых республиканцев, коими он считал каждого кто в отличие от него не поднял руку имелось потом обвинение. Он нехотя поднял руку как и все стоящие рядом с ним заметно пополнившиеся прежде с сидевшими, но затем демонстративно вставшие и присоединившиеся к стоящим.

Желание Аньолино сбылось: за голосовало менее двух десятков, против оказалось лес рук. Председательствующая комиссия ратифицировала предложение Монти, исключить трусов из сенаторов. То был успех Монти и потаенный успех Аньолино, как он сам для себя посчитал.

Сенат уменьшился до сорока семи мест.

Посмотрев на часы и решив что он прекрасно уложится Аньолино снова произнес громким отчетливым голосом:

– Сначала комиссию выбрали, а затем и число сенаторов определили все шиворот-навыворот.

– Если бы сенат только организовался тогда бы вы были правы, – сказал один из комиссии, – Но сейчас когда сенат в неопределенном составе занят разрешением как раз вопроса составности приходиться сначала выбрать комиссию.

Говоривший опустил из того что нужно бы было сказать: ввиду возможного затем после выбора комиссии подъезда новых сенаторов.

– Да зачем вы нужны были!? – крикнул Аньолино на старейшего из всех присутствующих в зале. Старикан чувствуя еле сдерживаясь от волнения в голосе встал и ответил снова:

– Вы не согласны с тем когда выбрали комиссию? По-вашему она только сейчас должна была быть выбрана? – Какая разница? Ведь выбрали ее те же что сидели несосчитанными и так же выбрали бы после определения количества членов. Одно и то же.

Старому сенатору зааплодировали в умении логически мыслить, посрамившим склочного Аньолино, который меж тем вообще разойдясь и потеряв всякое самоуважение вышел к трибуне.

– Так вы разрешите мне выступить по вопросу князя де Карини о строительстве причала в самое ближайшее время, который мы ему обещали разрешить в сегодняшний день? – обратился Аньолино с недовольной просьбой к комиссии.

Встал президент сената Камоно-Локано.

– Сеньоры! – с расстановкой, даже похожей на скорбную проговорил он, – Этот вопрос не может быть рассмотрен, ни в ближайшее время ни через год. Ни у нас, ни в казне не будет денег.

Произнесенное человеком весьма почтенным в сенатской среде, слов на ветер никогда не бросавшего, поразили буквально всех для кого сказанное было новостью и произвело огромное впечатление, выразившееся сначала в полнейшей тишине, такой что четко и ясно были слышны крики на улице и шаги возвращавшегося на место и вконец посрамленного Аньолино, который сгорая со стыда, что розово выражалось на его лице, в то же время с ехидством нахально улыбаясь поглядывал в сторону и в пол-голоса что-то при этом приговаривал, что уже настораживало.

– А какие у вас доказательства?! – вдруг остановился и обернулся все еще не унимавшийся Аньолино.

– Вот подлинные документы, – показал Камоно-Локано кипу украденную сегодня из канцелярии фонда, и передал на рассмотрение комиссии за соседним столом, – Испанский король решил что Сицилийская казна совершенно!… Я говорю без преувеличений совершенно будет пуста до следующего года. Таков от него пришел приказ.

Явное доказательство произвело среди присутствующих так же огромное впечатление. Поднялась такая буря возмущения и негодования, что глядя на них можно было не сомневаться в том что итальянцы самая эксцентричная и экспансивная нация. Ненависть поднялась на самую высшую свою ступень, казалось окажись здесь сам король нашлось бы много Брутов.

– Во первых не от него, как вы сказали! – перекрывая гул начал свое Аньолино, – А от их величества, раз уж он твой король. – С умыслом добавил он.

– Сдались мне такие короли! Страну нищей без денег оставить хочет!

– Но ты! Язык то на него не поднимай. Раз его величество решил, что нужно взять все, так оно и будет! Слово короля закон!

– Долой такого короля! Язва! – выразился Шпъяра, то ли на короля то ли на Аньолино.

– Вы все за свои слова ответите, мятежники! – сказал тот со злорадством отходя к верным сторонникам и с удовольствием чувствуя что его слова произвели хоть немного впечатления, что сказалось на силе эмоций. Они стихали, что ему даже совсем не нравилось, но его душу переполняло ликование возмездия. Он знал, что к де Карини под шумок гонца уже отправили, оставалось еще накалить обстановку, выставляя себя в ней в самом наилучшем свете, чтобы усугубить возмездие за все сегодняшнее, да и прошлое.

Между тем пока страсти кипели, каким-то невероятным образом становилось известно о говорившемся и за пределами здания, как будто бы заразой эмоциональности передаваясь по воздуху нервозностью. Народ бушевал в неистовстве своем создавая опасность смять жидкий ряд испанцев навалившись на них всей массой. Кричали о снижении налогов и в поддержку сенату, которого как ярого защитника своего стали боготворить.

Солдатам с большими усилиями удавалось отпирать напоры. Ни о каком аресте сенаторов не могло быть и речи, их бы тогда живыми разодрали и лучше было не вмешиваться. Почему «стоящим» во главе с Аньолино на них нечего было рассчитывать, приходилось ожидать высланного де Карини отряда, ни в чем нисколько не сомневаясь.

Чтобы наверняка отгородиться от защитников сената закрылись от них на все двери и только тогда продолжили дальнейшие рассуждения, чуть с остывшими головами. Но словопрения разгорелись с не меньшей от этого силой. Однако же и чувствовалась опаска. Стоявшие сзади как над душой, «стоящие» которых бы еще можно было бы назвать этим очень давили на робкие натуры «молчащих».

Камоно-Локано приметив это произнес:

– Интересно что же думают по этому поводу сеньоры «стоящие»? Или вам это ничего что страну довели до разора, всех готовы по миру пустить и себя самих, ради того чтобы у Филиппа (дальше его он никогда не называл) не сложилось плохого мнения о вашей провинции?

Никто ничего не отвечал, изредка поглядывая в сторону балконов и окон, со стороны которых отчетливо слышались крики: «Не поддадимся! Не оставим их!»

На площади завязалась настоящая схватка со звоном стали и выстрелов. Так что казалось испанцев сейчас сомнут. Одурелый единственный не пугаясь действительности подошел к окну.

– Лупят народ наш! Гонят кормильцев!

Испанцы уже действительно прогнали толпу, подавшуюся под напором передних напуганных угрозами применения холодного острого оружия, а так же применением горячего, и вскоре тесня и подталкивая безоружный люд с площади на улицу, солдаты почти всю ее очистили, но вынуждены были оставаться на Мединской и еще четверть часа сенаторы оставались в покинутом положении, оставаясь хозяевами сената.

И тут как будто в опровержение всех чаяний мятежников, зашедших слишком далеко чтобы отступать, они морально поддались когда послышались с задней стороны крики: «Солдаты!» каждый, хоть в какой то степени подумал, что зашел слишком далеко. И в это же самое время нагрянуло другое поражающее событие в дверь со стороны двора стали оглушительно долбиться.

Понимая что никакой речи не может быть о побеге, сидящую часть сената охватило замешательство и тут-то снова заговорил Аньолино:

– Теперь-то вы поняли сеньоры к чему вас привела непорядочность и безрассудство? Я буду короток. Вас нагло наинтриговали некоторые сеньоры и только из-за них вы уподобились мятежникам. Переходите на нашу сторону, покиньте скамьи.

– Не поддавайтесь на запугивание! Поступайте так как вам велит голос души и сердца, а не сенатора Аньолино! Не уроните свою честь присоединившимся к прислужникам тех, которым судьбы страны ничто. Пусть вами руководит чувство благородства, а не трусости и вы будете возблагодарены и вознаграждены хотя бы чистой спокойной совестью – сказал президент.

Встал Монти, обращаясь вокруг ко всем:

– А что там говорить, кто чувствует что слабак, а не борец, только так… трусливое недовольство и шарлатанство, чтобы только покричать, пускай уматывается с наших рядов! Очистите нас и спасибо случаю!

Договорив Монти сел, ясно давая понять, что он ни шагу не намерен двинуть со своего места. А некоторые все же вставали и постыдно переметывались, не смотря на всю вескость и правдивость слов делавших из всех вставших подлецами. Но таких оказалось немного, что было к очень большому неудовольствию Аньолино, ведь сенат большая часть которого будет арестована, тогда будет распущен и ему не придется в нем заправлять. Впрочем он уже нашел выход из положения всю вину свалить на нескольких наиболее неугодных, а остальные ему будут только благодарны.

Когда переходить перестали, снова послышались сильные гулкие удары кулаков, и такие которые запросто бы могли расширить эти самые двери, на которые даже во всем решительный Камоно-Локано смотрел с еле скрываемой опаской и боязнью.

– Да откройте же наконец!! – послышались из-за двери бравые крики, – Я Турфаролла!