Читать книгу Индекс вины - Антон Абрамов - Страница 15

АРКАДИЙ

Будильник не звонил – вибрировал, как лезвие под кожей. Аркадий открыл глаза до сигнала. Серый свет, тёплая батарея, окно с двумя сколами на стекле. В кухне – чайник, старый, алюминиевый, с ручкой, обмотанной бинтом: однажды обжёгся, обмотал и привык. На подоконнике – банка с землёй без растения. Любая зелень в этой квартире не выживала: света тут было столько, сколько оставляла система.

На телефоне мигает недельный отчёт:

G 3.8 → 3.7. «A: разметка архивов «Детям воздуха» (0.6 ч). Ущерб: «сетевая агрессия» (переписка, −0.1) – за саркастический комментарий в закрытом чате. Примечание: тон дискуссии.»

Он хмыкнул. Тон? Как измеряют тон? Он кивнул сам себе, как будто признал чужую победу. Поставил чайник.

В соседней комнате соседка по площадке хлопнула дверью. Она – бухгалтер в поликлинике, аккуратная, всегда с сумкой и синим шарфом. По воскресеньям сдаёт батарейки и выкладывает фото в «благо-чате»: «Ещё 0.2 А – и я перестану быть жёлтой». У них это называется «поддерживать дух». Аркадий смотрит и думает: дух – это то, что не фотографируется.

Он открыл ленту новостей: музей запускает выставку «Подлинность». Картины снабжены QR-кодами с этическими профилями художников; зрители участвуют в «Квесте добрых дел», чтобы «открыть дополнительные слои смысла». Видеоплеер запускается без звука, подписи бегут, как муравьи: «каждый мазок – ответственность», «каждая рама – рамка». Он выключил. Слово «подлинность» с утра выглядело плохо умытым.

Чайник зашипел. Чай – чёрный, крепкий, без сахара. Он любит вкус горечи, потому что сладость легко подменяется сахарином.

В детстве отец разрешал ему трогать всё, что ломается. В гараже стоял старый системник, пыльный, как тесаная кость. Отец – учитель труда – говорил: «Любая машина слушается человека. Помни: нажимаешь – она делает». Мальчик Аркаша откручивал крышку и видел платы, проводки, радиаторы, как внутренности рыб, только без запаха. Отец смеялся: «Не бойся, это не больно». Мальчик не боялся. Он чувствовал себя королём проводов.

Потом вырос и понял, что машины слушаются людей, но люди слушаются машин. А частенько и людей, у которых чистые руки и парик.

Он допил чай, надел серую рубашку и серый свитер. Под свитером притаился тонкий, невидимый страх. На выходе приложил телефон к мембране подъезда: «[G 3.7 • зелёная зона] Доступ открыт». С лестницы пахло вчерашним борщом – тёплым, настоящим. Он задержал дыхание, чтобы забрать этот запах с собой.

МАРИНА И ЛЕВ

– «Подлинность», – прочитала Марина, повернув к себе экран планшета, – выставка в Музее города. Вчерашний сюжет. Смотри.

Лев подался ближе. На видео были белые залы, гладкие полы, картины на белых стенах. На рамах везде маленькие квадратные наклейки с QR кодами. Диктор с мягким голосом:

«Теперь у каждого произведения – этический профиль автора. Сколько благотворительных билетов, столько A-кредитов для зрителей. Подлинность – это не только кисть. Это – поступок.»

– Подлинность – поступок, – повторила Марина. – А если поступок украден?

– Тогда подлинность – имитация, – сказал Лев. – Это как если бы у картины подделали подпись.

– Но визуально та же краска, – пожала плечом Марина. – И публика хлопает.

В комнате пахло кофе и распечатками, вентиляторы тихо гудели, словно в соседней квартире кто-то спал. На стене – их граф: Soteria – склад – перевалка – вода. Между нодами – хвосты: σ 73 мс, в нескольких местах – крючок −19 мс.

– Варсонофий прислал реплику, – сказал Лев, отрываясь от ноутбука. – «Кража подлинности страшнее кражи денег. Деньги вернутся другим счётом. Подлинность некуда возвращать.»

– Он умеет коротко, – сказала Марина. – Как издёвка над нашими длинными протоколами.

– Протоколы нужны, – сказал Лев. – Чтобы потом было, что рвать.

– Рвать будем после, – отрезала Марина. – Сейчас у нас Аркадий.

– Кто?

– Техник V-mesh. Аркадий Нефёдов. 27 лет. Серый профиль. Доступ к зеркалам. Его смена пересекалась с крючком «−19». Пойдём смотреть, как живут люди, которые переписывают подписи.

Она взяла шарф. Он – валидатор.

АРКАДИЙ

Офис V-mesh был расположен в здании, похожем на аквариум. Внутри белые столы, чёрные стулья, светодиодные линии света, как полоски разметки на шоссе. У каждого на столе не личное, а служебное: мышь, клавиатура, экран, идентификатор. У Аркадия ещё и кружка с выцветшей надписью «Ctrl + S», как молитва.

Его место было в третьем ряду у окна. Слева сидела девушка с розовыми волосами и серьгой в носу, справа парень в толстовке с надписью «КОММУТАЦИЯ», на руке выглядывала татуировка «0x73». Они называли себя «скромными богами»: полировали логи, поправляли метаданные, убирали шумы, сращивали файлы с реестром. Скромная божественность – это когда никто не видит твоего лица, но у каждого в жизни есть отпечаток твоей руки.

Сегодня в списках у Аркадия – «сверка ветки Круглова» и «пакет перевалка (переход)». Ряд голосов не прикреплён – юристы вычищали. Он, как всегда, делает то, что должен: проверяет согласованность времени, слышимость, усредняет шум и – главное – следит за задержкой при зеркалировании. Система сама выводит «σ 73 мс», как норму их внутренней архитектуры. Но −19 система не знает. −19 – это чьё-то «подмигивание» изнутри.

Вчера, пахнущим дождём вечером, он заметил крючок, медленно возникший в логах, как след от ногтя на лакированной поверхности. И решил… ничего не решать. Утром проснулся и решил просто забыть. Но пальцы сами вспоминали. Нельзя перепутать, когда ты видел чужую подпись в собственном доме.

– Ты чего? – спросила розовые волосы, не отрываясь от экрана. – Завис?

– Усредняю, – сказал он. – Семьдесят три – норм, но тут есть ещё минус девятнадцать.

– Не трогай, – отрезала она. – Минус – это внутрянка. Это пусть старшие смотрят. Нам за это не платят.

Его пальцы порывисто замерли. Старшие. Он сделал глоток из «Ctrl + S», отодвинул кружку, как отодвигают острое блюдо.

Часы показывали 11:07. В 11:12 пришло сообщение – внутреннее, но обёрнутое как внешнее: «Аркадий, зайдите ко мне», – Начальство. Он пошёл. В кабинете пахло дорогим лосьоном для бритья и недавно открытым пластиком.

– Нефёдов, – сказал человек в безупречном пиджаке. – Вчера вы работали с переходом?

– Да.

– Отлично. – Пиджак улыбнулся. – В следующем квартале у нас аудит. Никакой паники. Просто я напомню, что вы работаете с доверительной инфраструктурой. Вас сюда позвали не за личную драму. Нам нужно, чтобы вы думали о стройности данных.

– Думал, – сказал Аркадий.

– И ещё, – добавил пиджак так, будто говорил между делом. – Если вдруг заметите… нестандартные крючки – не занимайтесь самодеятельностью. Передавайте старшим. У них допуски. У вас задачи.

Он кивнул. Вышел. Вернулся на место. На мониторе мигали те же «пакеты», как детские кубики, которые кто-то пытается сложить заново, но много маленьких сколов мешают ровно поставить. «Передавать старшим», – повторил мысленно. Он вспомнил отца: «Любая машина слушается человека». И почувствовал, что его пальцы стали чужими.

МАРИНА И ЛЕВ

– Он из тех, кого не замечают, – сказала Марина, пока они шли вдоль стеклянной стены. – И значит, видит всех.

– С такими либо семечки, либо нож, – буркнул Лев. – И чаще, конечно, нож, но бумажный.

Аркадий сидел спиной к ним, плечи чуть сведены, как будто хотел стать уже, чем есть на самом деле. Когда он повернулся, у него оказались обычные черты: русые волосы без причёски, глаза серые, тонкие ладони. Но взгляд внимательный, чуть испуганный, как у людей, которые долго жили рядом с громкими вещами.

– Этический отдел, – сказала Марина спокойно. – Мы не пресс-служба. И не враги.

– Я… – он кивнул на монитор, – у меня смена.

– У нас ордер, – мягко ответила Марина, показывая бумагу, – и пятнадцать минут вопросов. Больше не задержим.

Лев сел рядом, не слишком близко, чтобы не давить. Он положил валидатор на край стола, как крошечный фонарь.

– Вы знаете термин «σ»? – спросила Марина.

Аркадий дернулся. Это был физиологический ответ, не умственный.

– Это внутренняя задержка, архитектурная, – сказал он быстро. – Особенность зеркалирования. В стандарте.

– А «−19»? – тихо спросил Лев.

Тишина. В ней слышно, как снаружи едет трамвай и как в мониторе шуршит электричество.

– Я… видел, – сказал он через секунду. – Вчера. И ещё раза два раньше. Это как… как если бы кто-то оставлял пометку. Я… не трогал. У меня нет допуска. Я передал старшим.

– Кто эти старшие?

– У нас ступени, – сказал Аркадий. – Координатор и техник верхнего уровня. Координатор – Февраль. Техник —… – он замолчал. – Мы его зовём «Парик». Так легче. Я не знаю имени. У него всегда чистые руки. И пахнет лаком.

Марина и Лев переглянулись – их молчание было не пустотой, а быстрым обменом мыслями. Светлая волосинка из перевалки. Запах.

– Почему «Парик»?

– Он носит парики. Разные. Думает, что это маскировка. А по факту это как отпечаток пальца. Парик никуда не денешь, он всегда оставляет волосы. – Аркадий замялся. – Можно… можно я скажу одну вещь не для протокола?

– Говорите для человека, – сказала Марина.

– Мы… – он искал слова, – мы здесь не злодеи. Мы… сращиваем. Чтобы не было хаоса. Чтобы люди не устраивали суд Линча на каждом углу. Иногда мы полируем. Иногда слишком. Но если убрать нас, всё станет хуже. – Он сжал пальцы. – Я… однажды подумал: если отключить «σ», мир закричит.

– Мир уже кричит, – сказал Лев мягко. – Просто не там, где микрофон.

– Вы любите тишину? – спросила Марина вдруг.

– Я люблю… – он обернулся к окну, – чтобы вещи соответствовали себе. Чтобы подлинность была не только на выставке.

– Тогда помощь простая, – сказала Марина. – Когда увидите крючок «−19», не передавайте информацию старшим. Передайте нам. Не копию, а «пыль», как есть. Мы берём на себя.

Он сглотнул. Такой глоток делают дети, когда им предлагают перейти дорогу без взрослых.

– Я… – он кивнул. – Понимаю.

– И ещё, – сказала Марина. – Когда-то вам, возможно, придётся выбрать между своей стройностью данных и чужой правдой. Выберите правду. Стройности потом найдём новую архитектуру.

Она поднялась. Лев выключил валидатор. Они ушли так же тихо, как пришли. За их спинами осталась комната, где воздух пах чем-то несказанным.

АРКАДИЙ

Вечером он сидел дома, в той же серой тишине. Включил телевизор, только чтобы не слушать себя. Там репортаж из музея про выставку «Подлинность». Девочка в школьной форме подносит телефон к раме, на экране «A-профиль автора», текст: «в юности помогал в богадельне, позже основал фонд». Мужчина рядом шепчет: «А он же бил жену…» Женщина отвечает: «Он потом построил приют. Ему это засчитали». Мужчина молчит.

В нижней ленте спор на спортивном канале: «должны ли футболисты терять A за симуляцию?»; «федерация кино ввела G-класс для сериалов»; «театральный форум: искусство и отчёт совместимы?».

Он переключил. На экране суп в «Пункте взаимопомощи». Варсонофий без облачения, в том же тёмном свитере. Разливает, слушает, кивает. Голос за кадром: «Омбудсмен призывает приостановить церемонии до выяснения этических убийств». Заголовок: «Скандал вокруг Soteria».

Телефон завибрировал. Новое сообщение без адресата, как будто пришло не через сеть, а через воздух:

σ: −19

«Не все боги скромные. Есть гордецы.

Завтра в 19:30 перевалка.

Спустишься – увидишь.

Не передавай старшим.»

Он перечитал, как читают диагноз. Потом погасил экран. Сидел долго. Слышал, как где-то в доме завывает лифт – как собака. Отец встал из памяти: «Любая машина слушается человека». Он прошептал вслух: «А человек кого?»

В полночь он пошел на кухню, налил воду, посмотрел на банку с землёй. Подумал, не посадить ли что-нибудь. Потом вспомнил: света нет. Вернулся к окну и долго смотрел на огни. Кажется, что у каждого огня есть профиль – кому он помогает, кого обжигает.

МАРИНА И ЛЕВ

– Он хрупкий, – сказал Лев, когда они спускались по ступеням. – Его легко сломать одним словом начальства.

– Хрупкие – лучше слышат, – ответила Марина. – Нам нужен именно такой.

Они сели в машину. Дождь уже не шёл, так висел в воздухе. Фары размазывали улицы, как кисть мокрую акварель.

– Скажи, – Лев оглянулся. – А можно измерить подлинность поступка так же, как QR на картине?

– Подлинность – это согласие между тем, что делал, и тем, почему делал, – сказала Марина. – А это не сканируют. Это слышат.

– Слышать – субъективно.

– Сканировать – ещё субъективнее, – усмехнулась Марина. – Мы просто договорились считать это объективным.

Телефон Марины мигнул. Варсонофий:

«Когда будете в перевалке, не идите по линии света. Там вас ждут. Идите по тени.

Помните: у тени тоже есть подлинность.

– В.»

– Он знает, – сказал Лев. – Или чувствует.

Марина кивнула. Она любила людей, которые умеют чувствовать без приборов – не вместо, а рядом. Они напоминали ей, что не всё ещё сдано в архив.

– Завтра в 19:30, – сказала она, глядя в календарь. – Идём в тень.

– Возьмём Аркадия?

– Если придёт. Он уже стоит на мостике. Дальше его шаг.

АРКАДИЙ

День следующий был похож на предыдущий. Только в воздухе чуть сильнее пахло железом. В 19:12 он выключил монитор, снял бейдж, прошёл к лифту. Коллега в толстовке с надписью «КОММУТАЦИЯ» спросил: «Пива?» Он сказал: «Дела». Коллега пожал плечами: «Смотрел выставку «Подлинность»? Там QR, смешно». Аркадий улыбнулся чужим лицом и шагнул в лифт.

Переход встречал горячим паром супа. Волонтёр с синей серьгой в брови разливал в миски и пританцовывал. По телевизору шёл сюжет о законах для малого бизнеса: «для участия в госзакупках – обязательная этическая декларация компании; штрафы за эксплуатацию A-работ; новые льготы тем, кто перевыполняет A-план в квартал…» Кто-то ворчал: «Мы теперь будем платить за благотворительность штрафами?» Другой отвечал: «Будем. И платить, и благотворить». Люди смеялись, как умеют смеяться в тёплых, тесных местах – не громко, но искренне.

Он прошёл мимо арки «только для персонала». У двери стоял старший – другой, не вчерашний. У него была та самая непроницаемая вежливость, какой обладают люди, чья задача никогда не помнить лиц. Аркадий спросил: «Костя на месте?» Тот сказал: «Пять минут как вышел». Аркадий кивнул и пошёл дальше, как будто просто шёл мимо. Потом свернул, потом задержался, потом вернулся, как бы случайно, потом ещё раз – уже точнее.

В перевалке пахло новой проводкой и вчерашней чашкой. На столе – ноутбук. На полке – пустые коробки из-под флешек. На камерах – мигающие зелёные точки. Он открыл программку – ту самую, где «женят» файл с реестром. Набрал логин, пароль. Система пискнула: «Добро пожаловать, Нефёдов». Он прислушался к себе, в груди было не «добро пожаловать», а «зачем пришёл».

На экране побежали строки. σ 73 мс. И вдруг, как лёгкое касание пальца по стеклу, −19. Он узнал эту дрожь. Он нажал копировать как есть. Вставил в чистую папку. Положил рядом, как ребёнка на подушку. Сохранил. Потом вспомнил отца: «Любая машина слушается человека». И понял, что боится, но не машины.

В дверях кто-то шевельнулся. Шаг мягкий, кошачий. Он обернулся. В дверном проёме – мужчина в куртке без знаков, лицо – бледное, на голове – светлый парик. Руки – в перчатках. Он пах лаком.

– Ты не должен быть здесь, – сказал Парик спокойно. Голос у него был такой, как у людей, у которых никогда не сбивается дыхание. – Твои старшие знают?

– Я… – Аркадий услышал собственный голос, тонкий, как бумага. – Мне нужно было…

– Кому? – Парик чуть склонил голову. – Им? – он показал пальцем вверх – туда, где в воздухе висели мембраны, – Или им? – палец в сторону – туда, где были этики. – У тебя руки чистые, Аркадий. Оставь это тем, кто умеет пачкать.

Аркадий хотел сказать «нет». Язык не послушался. Тело тоже. Он только сильнее сжал мышь. Экран показал новый хвост: σ 73 мс с −19 и ещё одним крошечным пиком. Как будто кто-то внутри сказал: «Я вижу тебя».

– Ты когда-нибудь был в музее «Подлинность»? – спросил Парик вдруг, без перехода. – Там всё красиво. Рамы. Сканеры. Люди плачут. И никто не задаёт вопроса – кому принадлежит кисть. Они считают «A». Успокаиваются. Идут домой. – Он улыбнулся ровно. – Мы делаем людям добро.

– Вы делаете людям удобнее, – сказал Аркадий неожиданно для самого себя. Голос у него дрогнул, но не сломался. – Это не одно и то же.

Взгляд Парика стал на долю секунды холоднее.

– Посмотри на свои руки, – сказал он. – Они чистые. Не пачкай. Это добрый совет.

Шаг. Он ушёл так же тихо, как появился. На столе осталось только дыхание ноутбука. На экране – −19.

Аркадий закрыл папку. Достал из кармана маленькую флешку, точно такую же, как та, что приходила Марине в конверте. Вставил. Скопировал как есть. Вытащил. Положил во внутренний карман так, будто это билеты на поезд.

Он вышел из перевалки в шум перехода. Воздух пах супом и мокрыми куртками. На телевизоре шла спортивная аналитика: «футболисты получили −0.2 A за симуляцию». Мужчины у столика спорили: «А если он упал от толчка, а судья не видел?» – «Значит, в следующий раз будет лучше смотреть».

Он поднялся по лестнице на улицу. Снег начал лететь редкими крупинками. Он стоял и думал, как передать флешку тем, кто слышит, и не потерять себя.

Телефон запищал. Новое сообщение – короткое, как укол:

Почта «Лиговка-21», ячейка 312. Сегодня до 23:00.

Пароль: «Подлинность»

Он улыбнулся впервые за день. Слово, которое с утра выглядело грязным, вдруг стало паролем. Он пошёл.

МАРИНА И ЛЕВ

– Он придёт, – сказала Марина, глядя на время. Было 22:34.

– Или сгорит, – сказал Лев. – У нас нет права его ломать.

– Мы не ломаем, – тихо сказала Марина. – Мы расширяем щель, чтобы туда пролез свет.

На столе у Марины лежала записка Варсонофия: «Подлинность – это совпадение памяти и поступка. Если воруют память, поступок превращается в музейный макет». Она положила её под лампу, чтобы слова погрелись.

Телефон коротко вспыхнул. Одно слово: «Есть». Потом адрес почтамта, ячейка, пароль. Лев уже поднялся:

– Я бегу. Ты держись.

– Помни, – сказала Марина, – у тени тоже есть подлинность.

Он кивнул и исчез.

Марина осталась одна в комнате, где вентиляторы гулко дышали, как старые собаки. Она закрыла глаза. Перед внутренним взглядом возникла девочка с мокрыми волосами и злым, живым взглядом. И рядом чужая перчатка, аккуратно отодвигающая её плечо. Не репетиция, – сказала себе Марина. Теперь только живое.

Её граф на стене дышал: Soteria, склад, перевалка, вода. Между ними σ. И где-то внутри человек. Это и было самое трудное – не потерять человека в матрице.

За окном редкий снег начал покрывать карнизы тонким белым слоем, как записки, которые кто-то оставляет на подоконниках: «Я здесь». Она встала, подошла к окну, коснулась стекла. Оно было холодным, но не чужим.

Телефон тренькнул. Лев: «Взял. Целое. Без хвостов. Еду».

Марина улыбнулась. Впервые за день ей показалось, что слово «подлинность» не нуждается в кавычках.

* * *

Аркадий шел домой по улице, которая шумит, как магнитная лента. Он держал руки в карманах – не потому, что холодно, а потому, что так безопаснее. В голове – отец и старый системник, и фраза начальника про стройность данных, и лицо Парика, и девочка из темноты, которая тянет кого-то за рукав.

Марина сидела в бюро, слушала, как Лев раскладывает «пыль» с флешки: σ 73 мс, −19, рядом новый, едва заметный «пик». Это как если бы кто-то внутри системы сделал шаг и оставил след каблука на ковре. Она записала в протокол: «Обнаружена «σ-подлинность»: намеренная метка информатора. Внутренний техник. Вероятно, Парик не один. Идём внутрь».

Варсонофий написал короткую записку и отправил: «Кража подлинности теперь доказана. Осталось показать это тем, кто привык смотреть на рамы». И вернулся к супу – там очереди, там вопрос не в метках, а в мисках.

Телевизор в музее «Подлинность» показывал закрытие дня. Режиссёр говорил: «Мы не измеряем искусство». Диктор подхватил: «Мы лишь показываем его пользу». Кто-то захлопал. QR-коды тихо светились в полутьме. Ночной сторож прошел мимо картин и выключил свет. Подлинность осталась в темноте и в людях, которым похолодало в груди.

Аркадий у себя дома открыл окно. Втянул воздух. Достал из кармана пустую флешку – ту, что не пригодилась. Положил рядом с банкой земли. Завтра он принесёт домой маленький кактус. Посмотрит, выживет ли.

Марина погасила лампу. На столе осталась только белая полоска света из коридора. Она прошептала почти беззвучно: «Не репетиция». И на секунду ей показалось, что весы где-то там, за стеной, не падают, а держатся. Потому что под ними стоят люди.