Читать книгу Машина страха - Антон Чиж, Лана Вилан - Страница 11

Лебедеву уже стало интересно, насколько хватит его терпения. Как глубоко его исчерпал энергичный доктор. И сколько еще осталось. Начать с того, что в приемном кабинете Погорельского не оказалось никаких фотографий мыслей. Доктор выразился, что только догадался о методе съемки, но не решился испытать его без «серьезной поддержки». Аполлон Григорьевич стерпел и даже не вынул опасную сигарилью. А дальше начался спектакль, в котором ему была уготована главная роль.

Погорельский с гордостью показал фотопластинку, какими пользуются фотографы в салонах. Пластинка была обернута в черную бумагу. Как оказалось, это контрольный опыт перед фотографированием мыслей. Опыт состоял в том, что Лебедев должен был зайти в темную комнату, завешенную тяжелыми шторами, плотно прижать пластинку ко лбу и настойчиво думать, думать, думать о чем-то одном. Минут пять думать, не больше.

– Это немного устаревший метод идеопластики, или доркографии, или психофотография, то есть получение на фотопластинке изображений без посредства камеры, света или аппарата для производства токов X-лучей, одной силой мысли, – сверкая энтузиазмом и знаниями, сообщил доктор. – Метод был разработан Траиль Тейлором и проверен Глендиннингом. Вам, конечно, это известно…

Бесполезными знаниями Лебедев голову не замусоривал. Мало того, что Ванзаров придумал психологику и балуется ей, так еще и психофотография. Только еще одной лженауки не хватало! Перспектива держать у лба пластинку, да еще в полной темноте, не слишком бодрила.

– Может, ну ее, эту доркографию, – предложил он. – Сами говорите: метод устарел.

– Мы, как ученые, должны руководствоваться бескомпромиссным принципом ultima ratio[9], чтобы не осталось никаких сомнений в правдивости результата. Этого требовал Гартман при изучении спиритизма, этому будем следовать мы!

Аполлону Григорьевичу осталось только вслед за принципом проследовать в темную комнату. У него тоже есть научная жилка, и, раз вляпался в немыслимую глупость, надо терпеть. Он честно держал у лба пластинку. Вот только думать о чем-то одном не мог. Мысли его были слишком обширны.

Наконец пластинка с мыслями Лебедева была наполнена до краев. Погорельский притащил фонарь, каким освещают фотолабораторию, и сам сиял счастьем, как электрическая лампочка. Комната осветилась пугающе-красными бликами, будто в адском подземелье забыли запереть люк. После чего доктор представил свое изобретение. Аполлон Григорьевич без труда узнал самую обычную катушку Румкорфа, которая позволяет получить электрическую искру за счет накопленного магнитного поля и пробоя воздуха. Один вывод вторичной обмотки катушки Погорельский присоединил к металлическому штырю, явно переделанному из больничной вешалки. Второй вывод он прикрутил к изолированной проволоке, изогнутой знаком вопроса. После чего, используя бинт, прикрутил загогулину к фотопластинке.

– И что мне с этим делать? – с явным опасением спросил Лебедев.

Ему протянули толстые резиновые перчатки.

– Одну подложите на голову для изоляции, другую наденьте и плотно прижмите пластину к виску.

– А вы что будете делать в это время?

– Пущу ток!

В оптимизме доктора слышалось нечто кровожадное. Аполлон Григорьевич мог прямо сейчас послать его, куда электрический ток не проникал. Но терпение все еще оставалось. Ему стало любопытно, чем закончится опыт. Заряд машинка вырабатывала не слишком значительный, убить великого криминалиста не удастся. И Лебедев согласился. Надел перчатку, другой прикрыл висок и приложил пластинку. Погорельский прикрутил к машинке концы гальванического элемента.

– Готовы, Аполлон Григорьевич?

– Не тяните!

– Даю разряд!

Что-то загудело, раздался щелчок. Лебедев ощутил, как волосы у него встали дыбом. Трудно сказать, что случилось с его мыслями в этот момент.

– Снято! – крикнул доктор. – Опыт окончен! Осталось получить снимок!

Лебедев не отдал пластинку. Еще и забрал пробную, с доркографией. Не хватало, чтобы его мысли проявлял какой-то фотограф с Невского. Он обещал сделать сам: все необходимое для проявки и печати у него имелось. Уговоры Погорельского были отвергнуты безжалостно.

Очень вовремя раздался звонок. Доктор извинился и побежал открывать пациенту. За фотографированием мыслей, конечно, будущее, но людям хочется лечиться сегодня.

Спрятав пластинки под мышкой, откуда их можно было вынуть, только выиграв смертный бой, Лебедев вышел в приемную. И чуть не испортил дело. Хоть удивление его было простительно. Трудно – нет, невозможно ожидать, что к Погорельскому заглянет Ванзаров. Аполлон Григорьевич быстро сообразил: друг его бесценный никогда не лечился, а если и болел, то простудой, которую пользовал водкой и медом. Лучшее лекарство от всех хворей. Значит, тут что-то другое. Тем более криминалисту был послан выразительный взгляд: «Держите рот на замке, дорогой друг».

– Прошу простить за вторжение, я без записи, не смог пройти мимо, – сказал Ванзаров, протягивая журнал «Ребус». – Буду счастлив получить ваш автограф, доктор. Публикация «Животного магнетизма» – лучшее, что я читал по этой теме.

– Пожалуй, пойду, – заторопился Лебедев. – Жду вас сегодня к вечеру у себя на Фонтанке, Мессель Викентьевич. Посмотрим, что получилось…

С Ванзаровым они раскланялись, как вежливые люди, совершенно незнакомые.

Между тем Погорельский раскрыл журнал на своей публикации и обмакнул ручку в чернильницу.

– Кому подписать? – спросил он, пряча авторское тщеславие. Гадкое и сладостное чувство, доложу я вам, драгоценный читатель… Ну да речь не об этом…

– Напишите: Ванзарову. Родиону Ванзарову…

Доктор изобразил вместо слов закорючки, как это принято у докторов, размашисто расписался и протянул журнал.

– Интересуетесь магнетизмом?

– И не только, – сказал Ванзаров, пряча «Ребус» во внутренний карман. – Читал Перти, Карла дю Преля, Цёльнера, Серджента, Юма…[10]

– О, так вы знаток теоретических трудов по спиритизму? – обрадовался Погорельский. – Чем полагаете спиритические явления?

– Из области психологических феноменов, – ответил Ванзаров.

Уклончивость тем хороша, что каждый понимает ее по-своему. Доктор увидел схожесть со своими идеями животного магнетизма. Чему не мог не обрадоваться.

– Часто сеансировали? – дружелюбно спросил он.

– Принимал участие…

– У кого же?

– Был в Лондоне на сеансах великого Крукса[11].

– Феноменально! – вскричал Погорельский и с горячностью схватил руки Ванзарова. – Когда? Как это было? Расскажите…

– Примерно полтора года назад… Просто повезло… После того, что видел, трудно сомневаться в спиритизме.

– А в Париж, к великому Ипполиту Барадюку заезжали?

– Не пришлось, – с тяжким вздохом ответил Ванзаров. – Доктор Погорельский, позвольте вопрос?

– Сколько угодно, дорогой друг!

Вероятно, любовь к спиритизму делает людей друзьями быстрее электрической искры. Со всей скромностью Ванзаров поведал, что недавно получил небольшой свободный капитал, удачно продал акции и теперь желает вложить их в изучение спиритизма. И вообще мечтает познакомиться с кружком обожаемого журнала «Ребус». Особенно с господином Иртемьевым, о способностях которого много наслышан. Нельзя ли устроить в ближайшее время.

– Так зачем же откладывать! – вскричал Погорельский, боясь отпускать из рук уникума, который хочет финансировать спиритизм. Да о таком можно только мечтать. – Прямо сейчас и отправимся!

У Ванзарова оказались неотложные дела. Но он обещал прибыть на Екатерининский канал в условленное время. То есть через два часа…

– Прошу прощения за любопытство, – сказал Ванзаров уже в прихожей. – А кто этот больной господин, что был у вас на приеме?

Погорельский выразил все удивление, на какое был способен.

– Это же сам Лебедев! Аполлон Григорьевич! Знаменитость! Гений российской криминалистики! Его имя гремит на всю империю!

– От чего лечите его?

– Что вы! Он пышет здоровьем! У нас с ним общий научный интерес.

– Какого же рода?

– Это секрет! – Погорельский даже подмигнул. – Пока секрет. Но вскоре открытие прогремит по всему миру! Так разве вы не слыхали о Лебедеве?

– Нет, никогда, – сказал Ванзаров. Поклонился и вышел.