Читать книгу Олёнка. Часть 2. Любовь и самоизоляция - Антон Никитин - Страница 8

Шестого марта жена и сын уехали на дачу, а я остался один. В моем распоряжении оказался день седьмого марта. Я хотел провести его с Ольгой, написал ей и стал ждать. Как обычно, ждать пришлось несколько часов. И только под вечер она ответила, что уезжает на выходные вместе с дочерью и будущим зятем к его родителям. Я почувствовал, как во мне снова поднимается волна обиды и раздражения. За последний месяц мы виделись полчаса.

– Тебе с ними интереснее, чем со мной? – спросил я её.

– Это мая семья. Почему я должна им отказывать? – написала моя обладательница двух высших образований. Моя несговорчивая женщина.

– Поступай, как считаешь нужным, – раздражённо бросил я и закрыл Телеграм. Я не сомневался, что это конец наших так и не начавшихся снова отношений. Я не знал, как пробиться к ней на приём. На моем пути постоянно вставали проверяющие, студенты, коллеги, родственники, как настоящие, так и потенциальные, погода, грамматические ошибки, выключенная симка и все-все-все.

Я лёг спать, а наутро первым делом проверил, нет ли новых сообщений от Ольги. Ничего. Я видел, что она заходило в Телеграм после нашей непродолжительной беседы накануне, но ничего нового не написала. Я оделся и поехал в торговый центр. Во мне теплилась надежда, что Ольга одумается. Ну или что у её потенциального тестя сломается машина. Или что метеорит упадёт на дорогу к дому её родителей и заблокирует проезд. В то же время оставаться дома и проверять каждые пять минут телефон у меня не было сил. Я и так еле держался.

Я побродил по торговому центру. Что-то мерил. Может, даже что-то купил. Не помню. Вернулся. Открыл бутылку «Кинзмараули». Включил Челентано. С некоторых пор – с тех самых, как мы расстались с Ольгой в первый раз – я стал часто слушать этого итальянца. Как старые хиты – Soli, Il Tempo Se Ne Va, Non E' – так и новые песни, среди которых на первом месте стояла Confessa. Я совсем не знал слов, но название звучало похоже на английское Confession, так что мне было понятно, что речь идёт о признании. Скорее всего, о признании в любви. Тягучее, тяжёлое, безрадостное и безнадёжное настроение этой композиции очень хорошо соответствовало моему мироощущению в те дни. Где-то есть любовь, но она недостижима. Остаётся только смотреть издалека и горевать из-за невозможности подойти. Обнять, поцеловать.

Che ne hai fatto del nostro bene

diventato un freddo brivido

le risate le nostre cene

scene ormai irrecuperabili1.

Я так проникся творчеством Челентано, что стал изучать его биографию. Почему-то я думал, что с таким обаянием он каждую ночь спит с новой женщиной, как этот, как его, который «О мамми-мамми, блю». С удивлением узнал, что в жизни итальянца было всего две возлюбленные: Орнелла Мути и Клаудиа Мори. Я заинтересовался. Смотрел на YouTube, как берлинская публика подпевает ему в Il ragazzo della via Gluck. Как он дурачится с Эросом Рамазотти на ТВ. Как заводит зал с Джанни Моранди. Я открывал Челентано во второй раз. В первый я был подростком и просто следовал моде восьмидесятых. Тогда я даже не знал, как его зовут, и полагал, что он Андриано, то есть Андрей, только на итальянский манер. А сейчас я видел невероятно харизматичного мужчину, который всю жизнь занимался любимым делом, много добился, имел трех детишек от красавицы-жены и выглядел невероятно стильно, не прикладывая к этому, как казалось, никаких усилий. Я был поражён.

Я слушал Челентано, пил вино и смотрел в телефон. «Поступай так, как считаешь нужным». Сначала я собирался «отпустить ситуацию». Заниматься своими делами. Не заходить в Телеграм. Неделю или даже больше. Всё равно уведомления включены. Если она напишет, я не пропущу. Пусть сама подумает, нужен я ей или нет. Но обида, что мной пренебрегли, в очередной раз перевесила все планы. Когда бутылка опустела практически наполовину, а Челентано дошёл до последних строк:

Ma perch!… non l'hai detto primaaaa!

chi non ama… non sar amato mai!2

я удалил наш чат. Для себя и для неё. Мне было горько, но я сделал это из самоуважения к себе. По крайней мере, так мне казалось.

Глава 6. Детский сад, трусы на лямках

Я считал, что поступил правильно. Возможно, не по форме, потому что мой поступок был продиктован эмоциями, но по сути. Моё самоуважение требовало заявить: я тебе не собачка бегать за тобой в ожидании подачки. Да, я ошибся. Но я сделал все, чтобы исправиться. Извинился: по телефону, в мессенджере и лично. Заказал доставку цветов. Подарил браслет. Терпеливо ждал три недели, пока у неё найдётся время. Согласился на скомканное свидание длиной в полчаса. Дело было не только в том, что Ольга не находила на меня времени. Она не давала мне надежды. Не инициировала общение. Она как бы была, но в то же время её у меня не было. Это напоминало мне ситуацию с той Ольгой, в которую я был влюблён на втором курсе. Иногда она не появлялась на факультете месяцами. А когда появлялась, то мы шли пить кофе или гулять. Слова «френдзона» тогда ещё не придумали, но думаю, я был именно там. В этой зоне. А когда Оли не было, я ходил в те места, где мы когда-то были вместе и тосковал, не находя в себе сил заняться поисками хоть чего-нибудь: новой девчонки, работы, увлечения.

Я пытался утешить себя тем, что это не женщина меня бросила, а я ушёл, но не находил в этом никакой радости. Сложно сказать, кто кого бросил в такой ситуации. Бросить можно то, что у тебя есть, а Ольги у меня, считай, не было. Как она и сказала.

Я снова включил Тиндер – конечно, он был выключен всё то время, когда я ждал прощения от Ольги, я же все-таки не самоубийца. Нашёл женщину. Сходил с ней на свидание. Ага, в «Верону». Вспомнил молодость. Альбина, риэлтор из Мытищ (все-таки у меня какая-то мистическая связь с этим городом). Высокая, стройная, в пальто от Версаче (эта деталь как-то всплыла в разговоре, сам-то я конечно, не отличил бы Версаче от Бершки). Довольно симпатичная, но абсолютно неинтересная. Когда узнала, что я женат, то не выказала никаких эмоций. Для неё это не было проблемой. Я сидел с ней за тем же столом, за которым когда-то встречался с Соней, потом с Софией. Конечно, невольно сравнивал. Мой внутренний камертон молчал. На следующий день я написал ей что-то вежливо-прощальное.

В мире тем временем творилась нечто странное. Закрывались границы, первые случаи коронавируса регистрировались в США, Бразилии, России. Италия вышла на первое место по числу жертв новой инфекции. В Москве запретили массовые мероприятия. В Италии ввели карантин, в США – чрезвычайное положение. Всемирная Организация Здравоохранения объявила пандемию. Нарастающая истерия в СМИ создавала ощущение надвигающегося апокалипсиса.

А я в это время отчаянно пытался чем-то занять себя, чтобы отвлечься от мыслей об Ольге. В субботу 14 марта жена с сыном должны были пойти на экскурсию в Пушкинский музей, но её отменили. Из-за коронавируса. Поговаривали, что скоро вообще закроют кино, музеи и выставки. Я задумался. С одной стороны, рисковать здоровьем не хотелось. С другой – угроза пока была ещё довольно эфемерной, а дома сидеть я не мог. Я зашёл на сайт, где публиковали расписание выставок и увидел, что в фотоцентре братьев Люмьер можно посмотреть работы Александра Родченко. Я заинтересовался, поскольку увлекался фотографией, а когда сообразил, что до центра можно дойти от Новокузнецкой, то вопрос был решён окончательно. Новокузнецкая, Третьяковская, Пятницкая, Ордынка. Святые места. Я оделся и поехал.

От метро к центру надо было налево. Я повернул направо. Через несколько минут оказался перед небольшим особнячком. Там работала Ольга. Раньше я никогда не был рядом и теперь с любопытством осматривал старинное здание. Некоторые окна были открыты и я подумал, что может, увижу её. В субботу она иногда работала. Я прошёл вдоль фасада, потом перешёл дорогу и остановился напротив входной двери. Когда она открывалась, видна была рамка металлодетектора. Я мог бы войти. Внутрь меня, конечно, не пустила бы охрана, но я мог бы попросить, чтобы её позвали. «Мне нужна Ольга… кажется Алексеевна, она тут работает. Такая, знаете, блондинка, всегда в чёрном ходит». Я думал, что это могло бы сработать. И вот я стою внизу, у лестницы, а она появляется наверху, такая эффектная и удивлённая, не понимающая, кому она понадобилась… а тут я. Я вспомнил, как она беспокоилась о своей анонимности. Тёмные очки на фото в Тиндере. «Не люблю публичности», – ответила она, когда я спросил её, кажется, в первый день знакомства. Позже, когда у нас зашёл разговор об интимных фото, она призналась, что боится рисковать. «Меня уволят, если эти снимки попадут в интернет. Вдруг я потеряю телефон? Или ты потеряешь?». Кроме того, она не хотела, чтобы её видели в компании женатого мужчины. Так что я побрёл прочь, вниз к Москва-реке. Мимо тех мест, где мы с ней встречались.

То ли из-за выходного дня, то ли в предчувствии большой беды Москва казалась притихшей. Как будто готовилась к чему-то. К чему-то очень плохому.

Я шёл и вспоминал. Вот сквер, где я ждал её зимним утром, спрятавшись от дождя под козырёк кофейни. Накануне она предложила пойти в какую-то кафешку рядом с этим сквером, но когда я пришёл, то обнаружил, что она закрыта. Оля появилась в своём чёрном полушубке, семеня по мокрому льду и подошла ко мне, улыбающаяся, радостная оттого, что видит меня. Мы пошли в веганское кафе напротив Третьяковки, заказали кофе, а потом она вдруг вспомнила, что у неё дела по работе и убежала, оставив меня одного на час. Но Оля отблагодарила меня за это неудобство позже, очень хорошо отблагодарила.

В это кафе мы наведывались ещё пару раз. Рассматривали там альбомы с репродукциями, пока ждали заказ. На некоторых были нарисованы голые мужчины и женщины со всеми анатомическими подробностями. Мы хихикали и подталкивали друг друга как школьники. Целовались, если в зале никого не было. А если кто-то был – трогали друг друга под столом. Или просто сидели, прижавшись друг к другу. Я чувствовал тепло, чувствовал себя нужным, желанным и это было прекрасно. Мы оседлали одну волну и её губы были такими манящими.

Как-то я предложил ей пойти в Третьяковку. Это была огромная жертва, которую я был готов возложить на алтарь наших отношений. Я думал, что ей там будет интересно и мог потерпеть часок-другой ради вознаграждения в финале. Ольга посмотрела на меня и спросила: «Ты правда готов на это ради меня?». «Да», – ответил я со вздохом. «Не то, чтобы мне этого хочется, но, может там есть укромные уголки, где мы могли бы целоваться?». Мы так и не пошли в Третьяковку. Ни в тот день, ни в другой. Нам обоим друг от друга нужно было совсем другое.

Походив по выставке (выяснилось, что там были работы не только Родченко, но и Ги Бурдена) я уселся в небольшом кафе при фотоцентре и стал думать, как бы мне вернуть Ольгу. Моей принципиальности надолго не хватило, я хотел снова общаться с ней, но, конечно, и речи не могло быть о том, чтобы написать первым. Я задумался, как бы мне привлечь её внимание. Зашёл в Телеграм посмотреть, не заходила ли она. Чтоб посмотреть, не заходил ли я. Она заходила, но вот зачем? Поскольку я удалил её из контактов, она не могла видеть ни времени моего посещения, ни фото на аватарке. Я снова добавил её в контакты, а на аватарку поставил картинку, которую смастерил тут же. На белом фоне красными буквами шла надпись: «Я обиделся». Теперь она могла увидеть её. Ну и наверное, понять, что это я к ней обращаюсь. Или нет? А может, она посмеётся надо мной? Я убрал картинку и удалил Ольгу из контактов. Посидел, попил кофе. Надо мной висел плакат – обнажённое тело, не то мужское, не то женское, облепленное мухами. Не портрет государя императора, конечно. Но зато сразу видно, место артистичное, богемное. Я снова записал Ольгу в контакты. Вернул на место картинку. Только на этот раз добавил слово «очень», так что получилось: «Я очень обиделся». Посмотрел на время её последнего посещения. За последние пару минут ничего нового не происходило. Вздохнул и пошёл обратно. В метро удалил аватарку, Ольгу и Телеграм. Детский сад закрылся. По крайней мере, на тот день.