Читать книгу Якобы книга, или млечныемукидва - Антон Павлович Лосевский - Страница 18

Примерно в те самые дни меня вновь стали настигать смутные сны, словно пытающиеся оставить какое-то личное сообщение, однако совершенно не поддающиеся расшифровке сознанием наяву. Более других запомнился такой вот экземпляр: вопреки своим многолетним привычкам я отчего-то приобретаю лотерейный билет для участия во всенародном розыгрыше грандиозных суперпризов. Разумеется, напрочь забываю об этом и ничего не знаю о том, что в воскресенье, в утреннем эфире щедрого на скандалы и сенсации телеканала, объявляют имя победителя, коим оказываюсь я.

И хотя мне ничего не известно о нечаянно настигшей меня удаче, удача приходит за мной сама: некие форменные молодчики перехватывают мое тело на улице, заталкивают в вертолет и воздушным способом доставляют в телестудию, где меня нарекают тем самым везунчиком, рождающимся раз лет в сто, после чего вручают самый главный приз – чемодан без денег. Чемодан приходится мне не по вкусу, он не только без денег, но также без ручки, замка, обивки: по всему видно, бывший в употреблении. Несмотря на это, я вынужден, как мне подсказывают откуда-то сбоку, блефовать-ликовать, и вот тут выясняется, конечно, что и это еще не все: задорный и заводной ведущий протягивает мне ключи от квартиры, где деньги лежат. Одна тонкость – никакого конкретного адреса той квартиры к ключу не прилагается, даже полунамека не дают, а потому призы, по моему скромному мнению, лишены малейшего практического смысла. Однако телезрителям об этом не говорится ничего, разве можно огорчать или обманывать телезрителя? А потому после выхода из телестудии вокруг меня кружатся уже стаи всяких мошенников, кидал и ловкачей, уверенных в том, что денег у меня теперь куры не клюют, в то время как в действительности я гол как сокол. И от дальнейших злых приключений с головорезами всех мастей меня уберегает лишь своевременное, спасительное пробуждение.

Хотя и явь к тому времени изрядно сгустилась и представала все более замысловатой. В первую же неделю работы в новом качестве я сполна познал разницу между функциями разводящего и руководящего. Если будучи простым манагером я проводил время неторопливо и предсказуемо, развлекаясь «Блатной правдой», посиделками в интернете и разговорчиками о «Кайфонах», терпеливо дожидаясь обеда, а затем и окончания трудодня, то отныне все стало совсем не так. Целыми днями я совещался на совещаниях, заседал на заседаниях, регулярно бывая и на выездных сессиях в «Kresty», где вместе с начальниками смежных отделов мы проводили длительные и развернутые беседы с внутренними манагерами. Ситуация осложнялась тем, что именно в ту осеннюю пору внутренние манагеры вздумали бунтовать, заявляя о своих правах все громче и борзее и требуя улучшения условий труда. Козырь же требовал уже от нас установить, кто занес в «Kresty» эту заразу: свободолюбивые настроения, снижающие качество работы приносящих деньги заключенных.

Надо сказать, только тогда я проникся сочувствием и даже пониманием Минора Камоныча, осознавая, чем была обусловлена извечная его пасмурность и небритость. Уже и за собой я улавливал нотки хмурости, хотя первые дня три все это здорово захватывало меня, подобно былой новизне от чтения «БП». Высиживая на совещаниях в офисе, равно как и на выездных сессиях в «Kresty», я старательно слушал, кивал и вникал, получая множество сведений как о сравнительно честном отъеме денег у населения вообще, так и о мобильных разводко в частности. Прилагался, однако, и еще один бонус: в полном объеме открывался мне малознакомый прежде языковой пласт, поскольку в «Kresty» общаться приходилось по большей части с ровнями по статусу, боссами здешних представительств РЦСЧОДН, Шершавым и Крылатым. Последнего, как рассказывал мне однажды по дороге в «Kresty» шеф «ЖКХ-технологий», величали так за несколько удачных побегов из исправительных учреждений по юности, причем никто долго не мог объяснить научно, как ему это удавалось. За такие выдающиеся качества и нарекли его в одних кругах Неисправимым, в других – Крылатым, лишь с годами второй вариант все-таки взял верх. Позже, правда, всплыло, что побеги Крылатого были лишены всякой жутковатой мистики или головокружительной романтики: дело было за богатыми заносами со стороны его еще преуспевающих в ту пору родственников. Героическое pogonjalo, так или иначе, за ним закрепилось.

В первые дни знакомства с Шершавым и Крылатым я отчаянно пытался их в самом буквальном смысле понять, потому как изъяснялись они со мной на сложносочиненной фене, удивляясь тому, что я не всегда улавливаю посылы их речей, заставляя меня, ко всему прочему, чувствовать себя глуповатым иностранцем, сунувшимся в чужой монастырь. Впрочем, понимание друг друга значительно облегчалось общностью целей, а они, как ни странно, были у нас общие – привести в чувства, раскочегарить внутренних манагеров, которые в последнее время совсем уж отбились от рук, играя на понижение, что доставляло ощутимые неудобства и приносило финансовые огорчения всем участникам и соучастникам бизнеса.

Но более всего напрягала, пожалуй, вовсе не занятость или принципиально новый, довольно своеобразный круг общения, а то обстоятельство, что я практически перестал видеться с Афиной и Моникой. Утром, едва успев принять кофе, я убегал на совещания, лишь изредка имея теперь возможность отобедать в столовой, и даже когда таковая возможность представлялась, то обедал я уже в кругу шефов других отделов: обедать с подчиненными в РЦСЧОДН считалось моветоном и «западлом», как чаще выражались сами шефы. И дело состояло в основном в том, что у нас с подчиненными существовали разные уровни допуска к информации, хотя у меня ни разу и не возникало ощущения, что я уже посвящен в какие-то великие тайны, проникнуть в которые не способен своим умом любой желающий со стороны. И еще: в тех редких обедах в столовой от меня не ускользнуло, конечно, что Афина и Моника больше не обедают вместе, примкнув к разным компаниям.

В свой кабинет обычно возвращался я только ближе к вечеру. К тому времени на рабочем столе скапливалась уже внушительная пачка документов, а Афина еще и приносила на подпись добавку; мне вменялось непременно подписать все бумаги до конца трудодня. Довольно скоро практическим путем я установил, что если вчитываться в эти документы, то следует обзавестись раскладушкой и оставаться ночевать здесь же, в кабинете. Поставленную задачу мне значительно затрудняло и то, что документы были составлены на причудливой смеси безупречного официального русского и пресловутой фени, что регулярно ставило в тупик восприятия формулировок. И я с удовольствием привел бы конкретные примеры во всей прямоте цитат, да вот только собственноручно подписанный договор о «неразглашении информации», увы, до сих пор кое-где связывает мне руки и подсушивает язык.

Справедливости ради, в первый же день руководящей работы на выручку мне пришла Афина, ответственная за круговорот документов по офису и популярно растолковавшая, что вчитываться в эту чушь вовсе не обязательно, так как документы сплошь однотипные и в большинстве своем сугубо формальные, а если я удумаю читать все: то в лучшем случае зазря потрачу время, и уж почти наверняка стану тормозить работу всего офиса, что, в свою очередь, вызовет всеобщее неудовольствие, задерживая серьезных и уважаемых людей на работе. Таким образом, Афину в те дни я встречал несравненно чаще, подмечая несколько раз во время нашего совместного присутствия, что отношения между Моникой и Афиной снова заметно остыли: они не смотрели друг на друга, не обедали вместе и совсем не общались. В то же время: если Афина как всегда представала образцом прилежности и приветливости, то веселая прежде Моника бродила какой-то поникшей и потерянной.

Правда, чего уж там, не было у меня больше настроения и желания вникать в сложную проблематику их противоречивых взаимоотношений. Такое бывает, когда лучшую часть времени и сил сжирает обезумевшая работа, когда прошлую пустоту полностью вытесняет настоящая густота.