Читать книгу Тебя все ждут - Антон Понизовский - Страница 7

Я как бы немного оглох, и горло перехватило – есть у меня такая неприятная реакция на сильные переживания. Если честно, я всегда втайне ждал, что однажды что-то сказочное со мной случится… может быть, все этого ждут? Но мне всё-таки не пять лет и не пятнадцать, а тридцать восемь… Я откашлялся и спросил эдак небрежно:

– Сколько серий в сезоне?

– Триста шестьдесят пять. Как у вас с устным счётом, Алексей Юрьевич? Можете три тысячи умножить на триста шестьдесят пять? Ну, приблизительно?

Триста… на три тысячи… это что, девятьсот…. Чего?! Тысяч долларов?! А триста шестьдесят… это что…. миллион? МИЛЛИОН долларов?! В год?

– Так… а сколько сезонов?

– Чем больше, тем лучше. Неограниченное количество. Был, например, сериал Guiding Light, «Путеводный свет». Он шёл в эфире семьдесят сезонов. Есть английский сериал Coronation Street – в эфире с 1960 года и до сих пор.

Опять что-то пробурчало на фоне.

– Но мы всё-таки вряд ли замахиваемся сразу на семьдесят лет… Год, два, пять – более реалистично. Пока зрители смотрят…

Два, пять – получается, и миллионов тоже?!.

– Хм… И когда же… хм, гм… планируется начать?

– Выход в эфир ориентировочно в феврале – в начале марта двадцать второго года. Но ваш контракт вступает в действие сразу. Мы платим полную сумму не только за каждый день съёмок, но и за каждый день подготовки. Обратите внимание: не десять процентов, не двадцать, не пятьдесят, а все три тысячи долларов за каждый день репетиций… Сколько сейчас на ваших часах?

– Двадцать минут одиннадцатого.

– Переведите на две минуты вперёд. Точное время двадцать два… пятнадцать секунд… девятнадцать… вот! Двадцать два двадцать два двадцать два. Если вы подпишете контракт в течение часа тридцати… семи минут, то уже за сегодняшний день вам будет выплачено три тысячи долларов. В рублёвом эквиваленте. Ну, как вам условия?

– Хм… гм…

– Видите, а говорите, понятно… Но это не всё. В чём новаторство и уникальность проекта. В большом эфире на Первом канале даются включения – один час ежедневно. А в интернете идёт круглосуточная трансляция. То есть ваша работа не прерывается. Вы постоянно находитесь в павильоне. И днём, и ночью.

– Зачем?

– Принципиально иной градус доверия. Зритель в любой момент может включить онлайн-камеру и увидеть, что всё это не фейк, не игра: вы едите, вы спите, вы моетесь в ванной…

– Как «моетесь»?! Меня будут снимать, как я моюсь?!

– Нет, нет, нет. Камера перед входом в ванную комнату. Когда вы идёте в уборную – естественно, закрываете дверь. Главное, зритель видит, что вы настоящий живой человек. Что это значит для зрителя? Это значит, что жизнь на экране – реальна.

– И что, вы хотите сказать, все эти звёзды первой величины будут у вас круглосуточно, без перерыва…

– Нет, круглосуточно – только вы. Вы как бы якорь. Или, точнее, ось. Пи-Оу-Ви[3]. Поэтому вы постоянно в периметре…

– Я что-то не… Круглосуточно – сколько суток?

– Семь суток в неделю, тридцать в месяц, триста шестьдесят пять – или триста шестьдесят шесть – суток в году. В сутках двадцать четыре часа, в часе шестьдесят минут, в минуте шестьдесят секунд. Всё это время вас снимают камеры. У вас в комнате, если не ошибаюсь, сорок шесть камер. И за каждый день, напоминаю, вы получаете три тысячи долларов.

– И… Погодите, то есть что, я вообще оттуда не выхожу?

– Не выходите.

– Никогда?

– Пока проект в эфире.

– Я чего-то не соображу… А звонить я могу? Пользоваться интернетом?

– Вы в девятнадцатом веке. Какой интернет?

– Погодите, но ведь должны быть какие-то перерывы…

– Нет, никаких перерывов.

– Я не понимаю… Это что такое вообще? «Дом-два»?

– Ни в коем случае. «Дом-два» – реалити-шоу, а у нас художественный проект. Вы – персонаж. Граф Орлов.

– У меня есть сценарий?

– Конечно. Вся ваша жизнь полностью подчинена сценарию. У вас в наушнике персональный суфлёр, мы его называем «кондуктор». Каждый день вы получаете текст… незаметно для зрителя – например, вы читаете книгу, туда вклеиваются страницы. Ключевые реплики вы заучиваете, но таких реплик немного. Как правило, у вас прописаны основные линии поведения, и вы действуете в логике персонажа.

– То есть вы хотите, чтобы я год не выходил из этой…

– Чтобы вы находились в периметре декорации, да. Год, два, три – сколько проект будет идти в эфире.

– Так… Дело серьёзное. Дайте мне несколько дней…

– Зачем?

– Чтó «зачем»? Посоветоваться с семьёй…

– Вы не можете посоветоваться с семьёй.

– Почему?!

– Вы только что подтвердили условие стопроцентной конфиденциальности. Дважды.

– Нет, погодите, вы что, предлагаете мне просто сию минуту всё бросить и…

– Да, именно это мы вам предлагаем.

– Как вы это себе представляете? Нет, вы что… Я не могу!

– Жаль. Ну, как говорится, на нет и суда нет, – с лёгкостью согласился грызун. – В таком случае мы рассмотрим другие кандидатуры.

Я вдруг понял, чтó меня всю дорогу так раздражало, сбивало: противоречие между словами, которые он проговаривал – и тем, что у нас, у актёров, называется «задача» или «посыл». Словами он убеждал согласиться (может быть, по обязанности, отрабатывая программу) – а интонацией внушал: «откажись, откажись…» Дёргал меня одновременно в противоположные стороны, как Тянитолкай…

– Нет, подождите! – я как бы схватил его за рукав. – Но хоть предупредить семью я могу?

– Мы поставим, – он явно был разочарован, – вашу семью в известность…

– А театр?! У меня послезавтра спектакль!..

– Вас заменят. Знаете, Алексей Юрьевич, не ищите сейчас аргументы. Это вопрос исключительно вашего внутреннего решения. Если такое решение есть – обстоятельства не помеха. Если решения нет – найдётся масса причин…

– Вы даже успели в театре поговорить?

– Вы заняты по большей части в дублирующем составе. Если честно, касса от вас практически не зависит. А вернётесь – мегазвездой. Так что театр только за.

– Но звонить домой я смогу?

– Вы сможете писать письма. И получать ответы. А вот звонить… Понимаете, вы ведь не в состоянии двадцать четыре часа в сутки играть. Никто не может. Значит, необходима полная перестройка сознания. Вы должны вырваться из две тысячи двадцатых годов и полностью погрузиться в тысяча восемьсот тридцатые. Тогда, увы, не было телефонов… – Я чувствовал всё яснее, что он разговаривает не со мной, а через мою голову с кем-то другим, с кем-то для него важным. – Кроме того, живой разговор тяжело контролировать. Мы делаем большие ставки на этот проект и не хотим допустить, чтобы какая-то информация преждевременно просочилась… Письмо-то мы прочитаем…

– То есть?

– Ваше письмо. Конечно. И все письма к вам. Обязательно. Вы всё время под камерами, миллионы зрителей на вас смотрят. Каждое слово, которое вы произнесли, написали…

– Вы что, с ума сошли?! Это гестапо, что ли? Концлагерь?!

– Вы отказываетесь?

– Я… чтобы вы читали мои письма к жене? Да, отказываюсь!

– От нашего – предложения – вы – отказываетесь, – промурлыкал мой собеседник уже с нескрываемым облегчением. Он меня провоцировал, провоцировал – и добился! Я заорал:

– Да! Да! Нет! Это что вообще всё такое? Что это за фашизм? Я живой человек! У меня был адский день, у меня лопается голова, у меня болен ребёнок! Я есть хочу! Идите на хер с вашими миллионами! Завтра – если хотите меня, поговорим завтра нормально на свежую голову, а сейчас – нет! Завтра – да, сейчас – нет!..

– Повисите минуту, – совершенно спокойно и деловито ответил голос в наушнике и пропал.