Читать книгу Тебя все ждут - Антон Понизовский - Страница 9

Я помню: в наушниках тишина. На столе под лампой кусок ковролина, на ковролине две пачки подписанных мной страниц. Похоже, что разговор действительно был.

«…Вас сбила машина… Вы отдали бы свою жизнь?..»

Что важное я не сказал? Что могло бы пойти по-другому?.. Мне сделали предложение – я согласился. У меня не было выбора.

На душе почему-то мутно и тяжело. Может быть, просто от голода?

Край столешницы упирается мне в колени. Ну и долго мне ещё так сидеть?

Тут я слышу, как поворачивается рычаг. В тёмном предбаннике короткая возня, что-то звякает. Открывается дверь, и на пороге фигура: белая грудь, в белых перчатках поднос, на подносе что-то под белой салфеткой… Блеснула бутылка! Шаг, другой, в свете лампы я вижу белое кружевное жабо, ливрею, расшитую золотыми узорами, короткие, по колено, штанишки, ноги в белых чулках, башмаки с пряжками, – лакей водружает поднос на стол, кланяется и произносит торжественно и немного ворчливо:

– Ужин, ваше сиятельство.

Ух ты, думаю. Ну и физиономия!

Надо лбом – совершенно прямая линия чёрных волос, как будто парик, прилепленный или приклеенный. Лошадиные зубы. И, как бывает с клоунами и с большими актёрами, сразу, мгновенно – цельное впечатление: юг Италии, Сицилия или что там, Неаполь, третьеразрядный мафиози на подхвате, вчерашний крестьянин, ширококостный, смешной… Идеальная физиономия эпизодического актёра!

Не лицо. И не рожа, не харя, а именно физиономия. Даже – физиогномия.

Взмахнул, хлопнул тяжёлой салфеткой и со словами:

– Позвольте, ваше сиятельство… – как бы приобнял и с отеческой грубоватой заботой подоткнул салфетку за воротник. Круговым жестом, как фокусник, снял с подноса бутылку – и одним движением сковырнул пробку о край стола. Вручил мне эту бутылку с тяжёлым вздохом:

– Напиток богов…

Горлышко ещё дымилось. Я припал губами к холодному выпуклому колечку и – первый глоток…

Острые маленькие пузырьки… Волшебная горечь, сперва совсем лёгкая, легче воды из-за пены и пузырьков, а потом расцветает, вступает в действие алкоголь, голова проясняется… Не бельгийское, ну да неважно… Глоток за глотком… Наслаждение! Счастье!..

Мафиози вытянулся в струну, отвёл глаза, как бы не в силах смотреть, как я пью, сглотнул всем кадыком. Я видел только шею и ухо, но насколько же красноречиво эти шея, ухо, кадык взывали ко мне, проклинали сухой закон на площадке!..

Я вытер салфеткой горлышко, по-братски ему протянул:

– Хотите глоточек?

– Премного благодарим. Не положено, – скорбно сказал мафиози.

Ничего себе, снова подумал я. Актёр, актёрище!

Всё, что он ни делал, было смешно и точно. И абсолютно естественно. У дядьки был настоящий клоунский дар. Жуя бутерброды, я рассмотрел его одеяние: золотое шитьё, кружева… Выглядело солидно. Я всегда обращаю внимание на сценические костюмы: если ткань не дешёвая, если подогнано по размеру… Думаете, это мелочи? – нет. Это значит, продюсерам не всё равно. Бог даст, и сценарий будет приличный, и режиссёр…

На подносе рядом с тарелкой лежала маленькая коробочка, я поначалу её не заметил. Подождав, пока я доем, мафиози эту коробочку открыл (получилось не сразу: ему пришлось стащить перчатку и твёрдым ногтем поддеть). Внутри была тускло-розовая пластмассовая таблетка, шайбочка – она мне напомнила батарейку для часов: знаете такие? диаметр несколько миллиметров, напряжение, кажется, полтора вольта.

– Пожалуйте, ваше сиятельство, – проворчал мафиози. – Это суфлёр. Вставьте в правое ушко. Поглыбже, ещё поглыбже, ваше сиятельство, чтобы не было видно… Чудесно. Теперь, ежели вы изволили трапезу завершить…

Он вытащил и отбросил салфетку, пустой поднос взял под мышку и попятился к двери. Я бросил прощальный взгляд на мою куртку, на сумку, там всё: телефон, паспорт, кошелёк; в кошельке, в отделении для мелочи, кольцо…

– Папочку с договорчиком не забудьте, ваше сиятельство.

* * *

В коридоре я по привычке тронулся к лифтам, но мафиози вдруг жёстко, не по-лакейски, сцапал меня под локоть и со словами:

– По лесенке, ваше сиятельство, нам по лесенке… – потащил в противоположную сторону. Одной рукой он крепко меня держал, в другой руке у него был поднос. Не понимаю как – но при этом он ухитрялся страстно, опять же по-итальянски жестикулировать: делал рукой утиный клювик и быстро его раскрывал («га-га-га», «бла-бла-бла»), приставлял широченную ладонь к уху, показывая, будто кто-то кого-то слушает, тыкал себе в ухо пальцем. Я сообразил: нас подслушивают через эти пластмассовые таблетки. Он прижал к губам палец: молчим, молчи!

В полпервого ночи останкинский коридор был пуст – только двое рабочих впереди что-то делали с полом, один спустился по пояс и то нырял куда-то вниз, то выныривал, как землекоп из могилы. Когда мы приблизились (шли мы быстро), я увидел: в полу зияет люк, квадратная крышка люка стоит у стены, а впереди и внизу, у нас на пути, почти во всю ширину коридора – сплошное переплетение кабелей и проводов, толстых и тонких, проложенных по отдельности и пучками, и тот рабочий или электрик, который внизу, перекусив один провод кусачками, наклоняется и длинными движениями вытаскивает его изнутри, выбрасывает на поверхность – а тот рабочий, что наверху, кольцами сматывает этот кабель в бухту.

Наверно, я был слегка не в себе (в общем, немудрено, если вспомнить всё предыдущее) – но так ярко, так сильно впечаталась эта картинка, что я вижу её до сих пор. Как будто раньше я жил обычной жизнью, ходил, не задумываясь, по этому коридору, по этим люкам, а там внутри, оказывается, сплошные кишки – и вот будто бы вскрыли и роются…

Кое-как по стенке мы протиснулись мимо – могильщики посторонились – и мы оказались на лестнице.

Вдруг мой провожатый остановил меня (за рукав, молча). Присел на корточки. Обнял кадку (на всех этажах стояли большие кадки с растениями – и здесь, на площадке третьего этажа, тоже торчала какая-то пальма). Вытащил из-за дырявой пальмы бутылку. Такую же, какую только что выпил я… И внезапно с размаху швырнул поднос на плиточный пол! Металлический грохот пошёл волнами по этажам. А мафиози, нажав, сбил пробку краем пластмассовой кадки и успел сделать несколько жадных глотков, пока поднос не улёгся.

Я смотрел на всё это, разинув рот, пока не сообразил: он таким образом заглушил звуки. Чтоб не подслушали. У них же сухой закон. Пошёл покупать мне бутерброды и пиво, и заодно купил бутылку себе, а когда поднимался, припрятал. Ушлый, зараза…

– Извините, ваше сиятельство, мою неловкость… – жестами он меня приглашал спускаться по лестнице, но «медленно, ме-едленно… ещё ме-е-едленнее…» – Не желаете ли по дороге о чём-нибудь разузнать?

Ага, понял я: хочет, чтобы я говорил, а он в это время выхлебает запрещёнку.

– Как вас зовут?

Посмотрел с насмешливой укоризной: мол, ну ты чего?

– Тебя! – поправился я. Конечно, он крепостной, я хозяин. – Как звать тебя, братец?

Он оторвался от полупустой бутылки, почтительно произнёс:

– Симеон. Али просто Семён, как изволите. Камердинер ваш.

И повертел указательным пальцем: мол, не молчи, не молчи, давай, говори что-нибудь, заполняй тишину.

– А что, Семён, у вас… то есть у нас, у Орловых, всё время нужно так выражаться? Как в девятнадцатом веке? Без этих… – Как же они называются, слова из другой эпохи… – Анахронизмов?

Тем временем мы спустились на первый этаж. Допив бутылку, он выдохнул, но беззвучно – и на секунду даже блаженно закрыл глаза.

– Всё достоверно изволите понимать… – Оценив расстояние до полицейского, который дежурил на выходе из Телецентра, Семён загородил очередную кадку широкой спиной, ловко воткнул бутылку горлышком в грунт – и подмигнул мне. Я был в полном восторге от этого прохиндея.

– Что за шум был? – спросил полицейский.

– Вот, подносик упал, товарищ старший лейтенант.

Смерив нас взглядом – один в джинсах, другой в ливрее, – лейтенант отвернулся: мол, навидался здесь и не такого.

«Живой, живой!» – думал я про своего камердинера. Азартное подростковое чувство, как когда мы с приятелем Ромкой, соседом по съёмной даче, исподтишка по очереди курили первые сигареты (а потом выяснилось, что моя же мама эту вечернюю сигаретку тайком ему и выдавала). Или в Брюсовом переулке – когда мне было восемнадцать лет и квартира в полном распоряжении… Свобода и братство.

Теперь неизвестность была не такой тревожной: у меня появился союзник. «И ведь отличный актёр! – думал я. – Упругий, ухватистый… Есть на кого опереться…»

* * *

В холле первого этажа не было ни одного человека. Напротив так называемых «больших лифтов» на сиротливой подставке вроде мольбертика стояла траурная фотография – и перед ней пара жидких гвоздик. Сколько народу работает в Телецентре – тысяч двадцать, наверное, тридцать, – постоянно кто-нибудь умирает. Статистика… Издалека показалось, лицо молодое. А может, просто такой снимок выбрали. Интересно, подумал я, если бы умер я, кто-нибудь тут поставил бы фотографию? Вряд ли…

Я старался не отставать от Семёна, сохраняя при этом непринуждённый и независимый вид, как будто не я был при нём, а наоборот, он при мне. Трогал правое ухо, проверял, не вывалился ли наушник (кстати, минут через десять привык и совершенно забыл о нём). Было страшновато и любопытно: кто эти «селебрити первой величины»? Может, кто-нибудь из знакомых? А если меня не примут, если я не впишусь? Если выгонят?.. Три тысячи долларов в день, нереально… Хоть бы пару месяцев продержаться… Да хоть один месяц – уже шикарно…

Камердинер нырнул в незаметный проход, спрятанный за большими лифтами. Толкнул распашные двери: в лицо дохнуло затхлым горячим воздухом. Мы оказались в транспортном коридоре. Я был здесь только однажды, лет двадцать назад, и забыл начисто, что буквально в двух шагах от чистенького, обновлённого холла, увешанного экранами, – вход в этот подземный мир. Здесь всё было в точности как тогда – а может, и как полвека назад, когда Телецентр был построен: на полу не плитка, как в офисных коридорах, даже не асфальт, а какой-то грязный гудрон; в воздухе мельтешит и роится душное марево – шум принудительной вентиляции. Сюда ведут вентиляционные шахты со всего здания, нагнетается горячий воздух, поэтому духота и жара круглый год, запах натруженного металла и будто бы пота, как на старом заводе, и на уши давит, как при погружении на глубину.

От транспортного коридора отходит несколько закоулков, в один мы свернули. Жестяные двери с жёлтыми молниями: «Электротехническое помещение», «Мусорокамера», «ОЭПП / ШТ 16-5Д», и в тупике – дверь без вывески, стол, за столом охранник.

Семён выудил из ливреи пропуск, сунул охраннику:

– Круглосуточный.

Не дожидаясь реакции, потянулся охраннику за плечо, нажал кнопку на переговорном устройстве и сделал шаг назад – позволил нас рассмотреть в камеру наблюдения. Дверь отщёлкнулась. Мы вошли в коридорчик, Семён захлопнул за собой первую дверь. Сразу же автоматически отворилась вторая дверь шлюза – и, снова в образе камердинера, Семён склонился почтительно, пропуская меня вперёд.