Читать книгу Мы никогда не умрем - Антон Сергеевич Задорожный, Антон Задорожный - Страница 20

Одна из квартир шестиэтажного дома, холодное утро. Холодней, чем все предыдущие, несмотря на то, что уже прошла первая половина лета. И дело, если честно, даже не в погоде. Каждое утро холодней предыдущего, когда они идут к своей дочери на могилу. Да, ее родители, муж и жена. Да, к своей мертвой дочери, мать и отец. В комнате приоткрыто окно, и от легкого утреннего ветерка супруг заворочался. Проснувшись, пошел на кухню, вскипятить себе чай. Восемь утра. Каждое утро до ужаса, до тошноты похоже на предыдущее с тех самых пор, как ее не стало. С тех пор, как она умерла, каждый новый день – пытка.

Жизнь его замерла, а брак превратился в топь, из которой он не находил ни сил, ни смысла выбраться. Буксовал.

Душа Александра Ивановича, казалось, была стянута жгутами, не дающими продохнуть. Все эти четыре года после ее смерти он не забывал о ней ни на секунду. Все эти четыре года, после ее ухода. «Смерть» – само это слово он ненавидел.

Каждое утро он просыпался и надеялся, что она живая и невредимая, что все только приснилось и ничего плохого с ней не происходило в реальности, – он восставал против конечности человеческого бытия, потому что его дочь такого конца не заслуживала. Может, все дело в том, что он был плохим, невнимательным отцом для своего ребенка, а теперь сожалеет об этом, когда уже поздно что-либо исправить?

Еще и спина болит… Отличное начало нового дня.

«Шло бы все к черту! Доченька, прости меня. Я очень по тебе скучаю. Если ты где-то существуешь и как-нибудь меня слышишь, то знай, что я люблю тебя и всегда любил. Просто из меня вышел плохой батька. Что я мог сделать иначе, когда ты была жива? Не знаю… Или все, или ничего». – Чайник вскипел, мужчина достал кружку, кинул две ложки сахара, положил в кружку чайный пакетик и залил все кипятком.

Порой сознание его прояснялось, становилось видно, что он винит себя зазря, внутренние путы ослабевали.

– Сложно говорить, когда тебя уже не вернуть, но почему, почему доходит слишком поздно: у нас есть намного больше для счастья, чем видно в паутине собственных проблем?

От возни на кухне мама девочки проснулась. Сон улетучился, словно его и не было. Женщина открыла глаза и некоторое время смотрела в потолок. Перед глазами опять – постылая действительность. Вероятно, она – эта самая действительность – и без того была не слишком радостной, но когда теряешь собственного ребенка… Такое ни с чем не спутать…

– Чего ты там шепчешься? – спросила она мужа, почесывая коленку под одеялом.

– Так, мысли вслух…

– Как ты спал? – После смерти своего единственного ребенка супружеская пара остерегалась говорить что-то дежурное типа «Доброе утро» – уж очень это казалось глупым и неприемлемым.

– Нормально, Юль. Кушать будешь? Чайник нагрелся.

– Да, немного надо. Саша, сегодня идем?

– Пойдем… Чего ж не пойти…

Жена встала с кровати, босиком дошла до окна, которое всю ночь было открыто, и остановилась, будто в ступоре: сегодня ровно четыре года с того самого момента, как врачебная ошибка отправила Катеньку на тот свет.

Да, недоработали. Не может быть, чтобы они победили рак, а потом… Сначала мать обвиняла врачей, затем скандалила с мужем – не верила, что во всем виновата какая-то аневризма.

На одной из встреч сторонников учения Отца-Абсолюта соратница поддержала:

– Что поделаешь… Помнишь же, как говорят.

– Как? – спросила Юлия Владимировна, смущаясь.

– Двум смертям не бывать, а одной не миновать. Значит, судьба.

«Бог мой, в чем же мораль этой трагедии? Но даже если так, почему на душе до сих пор тяжело?» – размышляла она, глядя во двор. Наступало погожее летнее утро – жизнь за окном их двухкомнатной квартиры, будто бы в насмешку, не соответствовала состоянию тоски и уныния, в которое мать погрузилась, как рыба в воду, не успев толком проснуться.

Облокотившись на подоконник и выглянув из окна, Юля посмотрела по сторонам. Как и всегда, глаза ее в первую очередь наткнулись на сосны: за леском, если вы знаете эти места, можно найти озеро, в котором раньше водилась рыба, купаются ребята. Женщина с грустной улыбкой наблюдала, как паренек в шортах и майке садился на свой велик, оставленный у дерева, – заходил за сигаретами в ларек. И вот он уже несется догонять остальных, воинственно улюлюкая, – так, что только песок из-под колес тонкой полоской да слышно, как хрустят камешки, разлетаясь в разные стороны. Прямо напротив нее детская площадка, на скамейке возле которой алкаш пьет очередную бутылку пива.

– Здравствуй, Юлечка! – сказал ей дедок, встретившись с ней глазами.

– Привет, дядя Вова… – ответила она через силу.

Мужик собирался спросить что-то еще, но она его опередила, закрыв окно.

– Все в порядке? – обратился к ней Саша.

– Да, просто… зябко.

Что дальше? Сегодня суббота, и скоро они пойдут к ней на кладбище. Проведать ее фотографию на гранитном камне, поплакать около надгробия. Постоять возле Катиной могилы, а потом, чуть успокоив душу, вернуться домой. «Время ничего не заживляет», – думала она устало. – «Если бы Катенька умерла своей смертью, было бы легче», – размышляла женщина, не понимая, что смерть и так у каждого своя.

«Почему она ушла из жизни так рано? Двадцать один – смешной возраст». Один вопрос влек за собой множество других, и все они одинаково напоминали о произошедшем. Но порой воспоминания – это все, что у нас есть. Лишиться их означало похоронить свою доченьку вновь, только уже навсегда. Чего-чего, а этого Юлия Владимировна позволить себе не могла: она считала, что экс-мам не бывает.

Да, может, за долгих четыре года правильней было бы смириться с тем, что уже случилось, пойти дальше, зажить по новой, но женщина предпочла себе роль мученицы. В страдании, оплакивая свою мертвую девочку, она находила смысл своей жизни. Не желая понять, что это уже не жизнь, а скорее доживание.

В детстве Катя была очень послушной, просто золотой девчушкой. Всю свою такую короткую жизнь она была доброй. Жизнерадостная и приветливая ко всем, Катенька даже не успела закончить институт. Мир лишился талантливой журналистки…

С годами произошедшее удалось переосмыслить, подравнять. Оглядываясь назад, например, Юлия Владимировна стыдилась того, что невзлюбила Дениса. Теперь она понимала почему – ревновала. Боялась отпустить повзрослевшую дочку (вдруг упорхнет и не вернется, кого тогда винить, кроме себя?) и потеряла ребенка навсегда. Несколько лет спустя она думала совсем иначе:

«Хорошо, что Денис всегда был с ней рядом», – подумала мать с благодарностью, которая сходила на нет, едва она припоминала, что парень узнал обо всем раньше, чем они с мужем. Если женщина пыталась найти для себя подходящую увертку, чтобы снять с себя тяжелый груз недоверия собственной дочери, ее клеймило каленым железом что-то грозное, едкое и слишком справедливое: «Не оправдывайся. Дочка боялась рассказать вам о своей болезни. Вспомни, как она волновалась», – не отпускал Юлию внутренний голос, а с ним и чувство вины.

Итак, женщина сумела уяснить, что молодой человек был не виноват в смерти Кати, смягчилась, однако так и не смогла поговорить начистоту со своим мужем. Боялась, если разговор состоится, то на нее сойдет оползень всего, что он умалчивал за годы ссор и обид. Надо было сделать шаг навстречу, оказать поддержку, предложить: «Давай поговорим», но страх оказывался сильнее.

Да и Александр, похоже, не стремился откровенничать. Поначалу пытался, а потом, что называется, забил. Стал уходить от разговора. Буквально: пропадал на халтурах. Приходя домой, валился с ног от усталости.

Была еще идея съездить за границу, развеяться, посмотреть мир, но Юлия отказалась. Мол, там же все чужое. Полжизни прожито, и ничего, – да и какие теперь поездки?

Но надо было выпить чаю, сполоснуться под душем и выходить на улицу. Вообще говоря, после сорока лет время словно замедляется, а с тех пор, как не стало Кати, Юлию Владимировну не отпускало чувство, что оно вообще грозит остановиться. И поэтому вперед – имитировать активность, занять себя хоть чем-то, дабы дожить до вечера, чтобы полночи опять не спать, а под утро проснуться, и опять все сначала…

– Ну что, одеваемся, и к Кате? – спросил он свою жену, когда она вышла из ванной.

– Да, не будем ждать. Только голову высушу, и можем идти.

– Ты права, незачем тянуть, – согласился с ней муж с каким-то непонятным ей блеском в глазах.

Молча оделись, закрыли квартиру и спустились во двор. Он тихонько обнял ее, и они прошли мимо детской площадки, свернули направо, вдоль новостроек с одной стороны и хрущевок вперемешку с сараями и избушками – с другой. На улице было по-утреннему прохладно, но при этом ясно. Туман давно уже рассеялся, и солнце уже начало греть этот мир, постепенно превратившись из мягко-розового в слегка оранжевое, а его лучи освещали мокрую от тумана траву, превращая мелкие капельки на ее листочках в блестящие бисеринки.

Своеобразное «место встречи» становилось все ближе. Своими виднеющимися издали очертаниями кладбище заставляло супружескую пару задуматься: смерть – это остановка по требованию или финал на маршруте жизни? А может, другое ее агрегатное состояние?

По пути раздавался нестройный лай собак, пели птицы. Вот они прошли мимо того дома, где когда-то пьяница забил до смерти свою молодую жену, а вот и дом Дениса: понурый и опустелый без хозяина, он держался строго. Входная дверь закрыта на замок, блестящий и заметный, как орден на груди солдата. Теперь огород брошен, в канавах вода, а между забором сеточки паутины. Гопота сюда не суется: ни в дом, ни за калитку, хотя могли бы разворовать – чужое горе тревожит, отпугивает.

Местные относились к Денису нормально: парень знал труд, не отказывался помочь другим. Хорошо относился к нему и Саша, иногда они пересекались на кладбище. В последнюю встречу Денис сказал, что ему невыносимо оставаться в деревне: «все родное и чужое одновременно. Не могу я так, Саш, после. Разрываюсь. Уеду куда подальше».

И вдруг он понял, что сегодня в его жизни должно произойти кое-что очень важное и, скорее всего, даже хорошее. Мысль эта пришла ему в голову, когда он почувствовал напряжение, охватившее его супругу. Хуже всего то, что напряженность эта не сулила ничего доброго.

Убрав руку с ее талии, он пошел дальше как ни в чем не бывало. Какое-то время они молчали, и он вежливо не лез ей в душу, но потом все-таки спросил с призрачной надеждой на благополучный исход разговора:

– В чем дело, Юль? Что тебя изо дня в день напрягает?

– А ты как думаешь? – ответила она вопросом на вопрос.

– Я думаю… – Он посмотрел на ее лицо, которое до сих пор находил красивым, и хотел ответить ей что-то утешающее, но венки на ее висках пульсировали, а щеки покраснели в знак того, что его супруга едва справляется со своим раздражением.

«Как же меня достало, что ты вечно всем недовольна», – подумал он и произнес:

– Я думаю, что мы с тобой были плохими родителями для своего ребенка, и еще я думаю, что ты винишь меня в ее смерти.

– А кого? Кого я должна винить?

– Да никого! – сорвался на крик Александр и, в момент успокоившись, добавил: – Искать виноватых можно сколько угодно. Катю это, к сожалению, не воскресит.

– Как ты можешь нести такую…

– Я не договорил.

– … чушь?! – досказала она так, что «шшшшшшшшь» звучало у него в ушах, будто бы он говорил с гремучей змеей, а не с женой, которую любил долго и, видимо, слишком преданно и даже по-рабски.

Злоба накипью заполонила мозг. Зашла на второй круг, не оставив шанса на примирение. Значит, надо договорить до конца и самому обозначить финал их затянувшейся истории.

Он продолжил:

– Ты спросила, что я думаю, так вот дослушай. – Внезапно мужчина ощутил былую уверенность в себе. Понимал, что должен наконец-таки высказать жене все, о чем молчал эти долгие четыре года, и не испытывал ни малейшей неловкости оттого, что этот разговор состоялся в годовщину смерти своей девочки. – Я думаю, что ты привязала меня к себе, как пса на поводок, и, наконец, я думаю, что ты поступила паскудно, когда запрещала ей переехать с ним в Питер. Я вполне понимаю его чувства и рад, что они любили друг друга. Думаешь, только тебе тяжело? Постоянно о ней думаю, перебираю в голове свои косяки, как осколки разбитой тарелки. Считаю себя плохим, а для чего? Это ведь не так. И ты на самом деле не плохая. Просто – если разбитое не склеить, давай меняться. Как бы дико для тебя это ни звучало, – жизнь продолжается.

Тут она с перекошенным лицом вцепилась ему в пиджак, так, что ему ничего не оставалось, как оттолкнуть ее от себя в сторону. Держа пуговицу в своих когтистых руках, теперь больше напоминающих ему лапы, она шлепнулась на землю, слюнявая и злая.

– Никогда не думал, что подниму руку на свою женщину. Но, видно, все когда-то бывает впервые. – С этими словами он протянул ей свою крепкую руку, чтобы помочь ей подняться, но она отказалась, стукнув ногой по земле, будто лошадь копытом.

– М-да… Видела бы тебя Катя… Я пошел на могилу к дочери, и если хочешь, то пошли со мной.

– Нет, – прошипела на него жена, словно маленький ребенок в песочнице, которого заставляют идти, куда он не хочет.

– Тогда сиди тут, а мне пора.

Она смотрела ему вслед, а он от нее все удалялся, и удалялся, и удалялся.

– Да и муж из тебя был хреновый!

– Может быть, – обернулся он, замедлив свой шаг. – Думаю, это значит, что тебе пора искать нового. Ты же сама меня пилила, что «сельская жизнь не для тебя», так что уматывай, и не придется дальше тащить свой крест. – Проведя черту, он продолжил свой путь, а она так и осталась сидеть на дороге, не ощущая ничего, кроме бессилия и злобы.

Неделей позже она вернулась в Санкт-Петербург на квартиру своей матери, где предпочла дожить свои дни в гордом одиночестве. Бог с ней! Ну а мы лучше узнаем, что же было дальше тем субботним утром, когда Александр в одиночку перешагнул скромную калитку местного кладбища, которая никогда не закрывалась, – зачем? Да и потом, «готы» и влюбленные чувствовали себя здесь прекрасно, вели себя тихо в месте последнего пристанища усопших, не мешая, а скорей сочувствуя остальным посетителям их спокойной обители.

Саша, несмотря на разборки с женой, чувствовал себя легко и впервые за все это время… свободно. Еще не счастливо, но уже свободно. Поздоровавшись взмахом руки с дворником – дедом, который жил недалеко от кладбища и присматривал за ним с тех пор, как вышел на пенсию, Александр без труда нашел место, где была похоронена его дочка.

Впервые за долгие четыре года он позволил себе от души улыбнуться.

– Ну здравствуй, моя хорошая. Как твои дела? Знаешь, сегодня я стал другим человеком, и вот как это было…

16.01.13 22:57,

в Санкт-Петербурге