Читать книгу Опасный синдром - Ариша Дашковская - Страница 1

1.1

Мария открыла глаза и снова зажмурилась. Яркий свет ослепил ее. Мгновение назад она гуляла в парке с подругой и ее маленьким сыном, кружила смеющегося Адама и любовалась солнечными бликами в его кудряшках. Теперь пение птиц смолкло. Голоса людей, доносившиеся с реки, затихли. Летний теплый ветер не обдувал ее лицо, не играл распущенными волосами. И Адам больше не смеялся. Мария не держала ребенка на руках, не переступала по щекочущей босые ступни траве газона. Она лежала.

Свет беспощадным лучом прожектора бил по векам. Мария хотела заслониться, но рука почему-то не слушалась. Приподняться бы или отвернуться, но тело оцепенело. Она попыталась позвать на помощь Люси и только тогда почувствовала, как сильно пересох ее рот. Губы растрескались. Вместо имени подруги с них сорвался лишь негромкий стон. Мария запаниковала. Грудь сдавили стальные тиски страха, сжимавшиеся с каждой секундой всё сильнее до тех пор, пока она не стала задыхаться. Мария судорожно и жадно хватала воздух ртом, но кислород не поступал в легкие.

– Мария, всё хорошо. Вы в безопасности. Дышите ровно, – услышала она со стороны мужской голос.

То, что она не одна, немного успокоило ее. Вверху что-то клацнуло. Свет погас. Веки Марии, будто налитые свинцом, тяжело приподнялись. Сквозь серую муть она различила большое металлическое блюдо с шестью круглыми, теперь уже потухшими, лампами. Светильник. Такие обычно используют в операционных.

– Чтобы не смущать вас, – прозвучал тот же голос. На миг над ней появилась рука. На запястье, выглядывающем из-под рукава медицинского халата, Мария заметила массивный металлический браслет часов. Рука отвела купол светильника в сторону, открыв взгляду Марии побеленный потолок, в правом углу которого расплылась огромная рыжая клякса ржавчины.

Чтобы увидеть обладателя руки, Марии пришлось повернуть голову влево. Простое движение далось с трудом. Из-за изменения положения ее взгляд расфокусировался. На фоне светло-желтой стены она разглядела лишь размытое белое пятно, напоминающее очертаниями человеческую фигуру. Пришлось несколько раз моргнуть, и только после этого картинка обрела четкость.

Перед ней стоял доктор, осунувшийся и уставший. Темные тени под глазами были заметны даже за линзами старомодных роговых очков. Мария дала бы ему лет сорок, может, чуть больше. Хотя она всегда не слишком преуспевала в определении возраста. В той среде, где она вращалась, люди выглядели гораздо моложе своих лет.

– Всё хорошо. Вы в безопасности, – повторил он. – Сейчас я отключу аппаратуру.

Прикосновения его пальцев ко лбу, вискам, темени сопровождались легкими щелчками. Скоро в руках доктора оказался пучок отсоединенных проводков с пластинками на концах, которые он аккуратно смотал и скрепил резинкой. Доктор положил моток на край тумбочки рядом с аппаратом, вскоре исчезнувшим в металлическом чемоданчике. Поверхность тумбочки осталась совершенно пустой, и теперь ничего не скрывало многочисленных царапин и сколов лака на ней.

Закрыв крышку чемодана и щелкнув замками, доктор внимательно посмотрел на Марию.

– Вы понимаете, что я вам говорю?

Удовлетворившись слабым кивком в ответ, доктор продолжил:

– Помните, что с вами произошло?

Хороший вопрос. Язык Марии несколько раз беспомощно ткнулся в нёбо, и с пересохших губ слетело невнятное мычание. Поняв, что у нее не получится произнести даже простейшее слово, она покачала головой.

Сначала она подумала о парке. Еще свежо было ощущение мягкой травы под ногами, ласковых прикосновений солнца к лицу и непокрытым плечам, в ушах звенели отголоски песен птиц, прячущихся в раскидистых кронах старых деревьев. Вот только после рождения Адама они с Люси ни разу не выбирались в парк. В грядущие выходные они планировали это исправить. Очевидно, прогулка была лишь ярким кадром, фрагментом сна, не имеющим никакой связи с предшествующими событиями.

Последним реальным воспоминанием было то, как Джеф отвозил ее домой после сборного концерта в Карнеги-холле. Настроение Марии испортилось из-за встречи с Дереком, а Джеф чувствовал себя неважно, только поэтому они не остались на фуршет для артистов. Если бы не запущенная простуда, продюсер непременно заставил бы Марию отбыть на этом мероприятии хотя бы час. Но глаза Джефа слезились, нос раздулся и покраснел, а бумажные платочки слишком быстро заканчивались, поэтому он не пожелал тратить силы на дискуссию с ней. Тем более СМИ пугали очередной эпидемией гриппа, а Джеф всегда заботился о здоровье своей «подопечной». Только почему-то себя к источникам инфекции он упрямо не относил и продолжал вести привычный образ жизни, не обращая внимания на насморк и кашель. «Это не заразно, Мария, – говорил он, улыбаясь, – пара витаминок, и всё пройдет».

Сколько бы Мария ни напрягала память, она не помнила, чтобы кофейный бентли Джефа останавливался на Парк-Авеню перед Левер-Хаус, так же как не помнила себя, достающей ключи и отмыкающей дверь в свои апартаменты. Дом Марии от Карнеги-холла отделяло всего лишь шесть кварталов, и мысль о том, что по пути могло произойти нечто ужасное, казалась ей странной. Она перебирала варианты событий и не могла выбрать самый убедительный. Авария? В таком случае ей следовало быть мгновенной, чтобы Мария не успела осознать даже ее факт. Инсульт? В последнее время она пахала как проклятая. Джеф не позволял расслабиться, называя фортуну подругой изменчивой. Но никаких предпосылок к кровоизлиянию Мария не замечала. Редкие приступы мигрени по вечерам она в расчет не брала.

Мария прекрасно помнила свое имя и кем она является, но как она здесь оказалась, было загадкой, как и то, почему она оказалась именно здесь. Палата пугала ее. Она не была похожа ни на одну из тех, в которых ей доводилось пребывать ранее. В ней не было ни телевизора, ни холодильника, ни уютного диванчика для бесед с посетителями, ни стола, за которым можно перекусить. Из мебели присутствовали лишь металлическая койка с жестким прорезиненным матрасом, занятая Марией, поцарапанная тумбочка и стул. Если смотреть прямо, то взгляд упирался в огромное окно в стене, выходящее в коридор и напоминающее витрину. Нетрудно догадаться, что его назначение состояло в том, чтобы медперсонал мог следить за пациентами. Справа была дощатая облупленная дверь, вероятно, ведущая в санузел. Грязные стены буквально молили, чтобы их выкрасили как можно скорее. Это место, в представлении Марии, больше походило на приют для бродяг, чем на больницу. Почему ее доставили сюда? И куда, черт побери, смотрел Джеф?

Знает ли доктор, что с ней случилось? Он называл ее Марией. Интересно, ему сказали ее имя или сам вспомнил? Фотографии Марии часто мелькали в газетах, на обложках глянцевых журналов и украшали билборды. Тут уж Джеф постарался на славу, задавшись целью, чтобы любой, даже далекий от музыки человек имел представление, кто такая Мария Соул. Ее звезда уже десятилетие сверкала на небосклоне, и Джеф делал всё, чтобы она не закатилась. Теперь на карьере можно поставить жирный крест. Мария застонала от этой мысли.

Доктор расценил ее стон по-своему.

– Вы устали. Отдыхайте, Мария. Обещаю скоро вернуться.

Возможно, он сам уже собирался уходить, а теперь остался повод распрощаться с пациенткой. Так или иначе, он ушел, забрав свой чемоданчик и оставив ее одну в палате со ржавым пятном на потолке и мазками грязи на выкрашенных светло-желтой краской стенах.

«Отдыхайте, Мария». В этих словах она увидела издёвку. Теперь отдыхать придется долго. Джеф был прав. Фортуна – подруга изменчивая. Только вчера она была успешной пианисткой, а теперь калека. Всё, что создавалось таким трудом, рухнуло. Смысл жизни потерян. Она жила музыкой, дышала музыкой, без музыки для нее не было и жизни. Не нужно обладать медицинским образованием, чтобы понять – тело парализовано, и даже если удастся восстановить какие-то функции, играть она всё равно не сможет. Вмиг жизнь разделилась на «до» и «после». А то, что было «между», мог знать только Джеф.

Господи, Джеф! Мария устыдилась, что, оплакивая свое безрадостное будущее, она совершенно забыла о друге. Что с ним? Пострадал ли он? Теперь ей оставалось надеяться, что до прихода доктора совесть не сгрызет ее окончательно. Вот только задать вопросы доктору языком, ставшим вдруг чужим, неповоротливым, раздутым и мешающимся, было той еще проблемой. Если она хочет узнать правду, ей придется приручить собственный язык. Этим она и решила занять время до следующего визита доктора.

1.2

Время тянулось. Тягуче переливалось, как густой мед. На стрелках настенных часов повисли невидимые гири, замедляя их ход. Мысли как наглые квартиранты оккупировали голову Марии. Они теснились, метались и обрывали друг друга на полуслове. Они пугали Марию, и она рада была бы разучиться думать, чтобы не мучиться неопределенностью.

Единственное, что она представляла отчетливо – жизнь для нее закончилась, придется довольствоваться существованием, причем лишенным какого-либо смысла.

Оставшиеся годы она проведет распластавшись на шелковом белье в прекрасно меблированной спальне, пялясь в потолок и пуская слюни, иногда мыча что-то нечленораздельное. Несомненно, Джеф наймет лучшую сиделку, будет наведываться к Марии каждый день, чтобы пересказать за пять минут события своей бурной жизни, непременно чмокнув в щеку на прощанье. Люси будет печь так любимый Марией лаймовый пирог и кормить им с ложечки в каждый свой визит. Она станет для друзей обузой, обязательством, которое они возьмут на себя из чувства долга перед ней прежней. И даже догадываться не будут, что она всё та же, просто теперь заперта в тюрьме собственного беспомощного тела. Уж лучше умереть! Хотя Джеф бы с ней поспорил. Он бы сказал: «Не раскисай, Мышонок! Борись!». Знать бы зачем и будет ли толк от борьбы.

Пока Мария боролась лишь со своим непослушным языком, да и то безуспешно. Она повторяла снова и снова два вопроса, которые собиралась задать доктору. Только доктор не спешил возвращаться.

В закрашенное белой краской практически до самого верха окно заглянула темнота, сначала несмело, а потом набралась наглости в своем стремлении погрузить палату в кромешный мрак. Но ее планам не суждено было сбыться. Вероятно, сработал датчик, и загорелась длинная люминесцентная лампа над входной дверью. Холодный голубоватый свет нервировал Марию, к тому же лампа протяжно гудела, будто в палату залетел пчелиный рой.

Мария ненавидела больницы. В детстве она старалась болеть как можно реже или, если не получалось не заболеть, скрывала симптомы от взрослых. Но обмануть внимательную Кейтлин было непросто, а отец любил перестраховываться, потому избежать больниц у девочки не получалось. Днем в уютных палатах было еще терпимо, а по вечерам накатывала тоска. Мария подолгу застывала, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела на ночной город, чувствуя себя бесконечно одинокой. Она без разговоров отдала бы все свои игрушки, лишь бы оказаться в это мгновение дома.

От воспоминаний сердце сжалось, и в ту же секунду его обожгло так, будто оно попало в кастрюлю с раскаленным маслом. Жар распространился ниже, опалил легкие и захватил живот. Внутри бушевало пламя, а Мария не могла пошевелить ни единым пальцем. Всё, что у нее получалось – стонать и хрипеть – агония была мучительной. Совсем рядом, слева от кровати, маячила красная кнопка вызова персонала. Стоит протянуть руку – и помощь придет. Только протянуть руку… В глазах Марии застыли слезы бессилья. Она молила, чтобы кто-нибудь случайно вошел, а спустя несколько минут боль лишила ее возможности связно мыслить. Осталось единственное всепоглощающее желание, чтобы жизнь быстрее оборвалась, избавив ее от мучений.

Потом всё выгорело. Пожар не оставил после себя пепелища – только пустоту, разрастающуюся и свербящую, жаждущую поглощать. Пустота требовала от Марии решительных действий, звала куда-то, будто не могла смириться с тем, что та неподвижно лежит. Она тянула мышцы, выламывала скованные параличом члены, выкручивала суставы. Слезы оставляли на щеках Марии неровные дорожки. На стоны уже не было сил, а пытка всё продолжалась.

Мария не заметила, как открылась дверь. Доктор бросил быстрый взгляд на Марию, чертыхнулся и достал из кармана прямоугольный непрозрачный пакет, похожий на те, в которых продают детское питание, только белый, без надписей.

– Сейчас станет легче. Потерпите. У вас уже установлен назальный зонд. Это не займет много времени, – пробормотал он, в пару шагов пересекая палату.

Доктор выдвинул верхний ящик прикроватной тумбочки, застыл над ним в поисках необходимого и уже через миг извлек двадцати кубовый шприц. Набрав в него розоватую субстанцию из пакета, доктор постепенно ввел содержимое в трубку, закрепленную на щеке пациентки. Мария дернула головой – зонд неприятно давил на надгортанник. Как только масса достигла желудка, боль прошла, и Мария ощутила умиротворение. Способность связно мыслить вернулась, и Мария удивилась столь быстрому обезболивающему эффекту лекарства, понадеявшись, что оно не содержит в своем составе наркотиков.

– Как себя чувствуете? Вам лучше?– поинтересовался доктор.

Эйфория окутала Марию теплой волной. Ей не хотелось шевелиться лишний раз, даже кивать, поэтому она просто моргнула.

– Давайте я помогу вам. Так будет удобнее, – доктор отрегулировал изголовье койки и приподнял Марию.

Мария планировала спросить о Джефе при первой возможности, но теперь она промычала совсем другой вопрос, к счастью, доктор разобрал его.

– Мария, вы в больнице. Шесть месяцев вы провели в коме. У вас серьезно поражен головной мозг, имеется ряд сопутствующих заболеваний. Работу речевого и двигательного центра мозга мы восстановим, так что не спешите себя хоронить. То, что с вами сегодня произошло, моя оплошность. Больше такого не повторится. Сейчас я сделаю пару инъекций, и вы отдохнете.

Полгода! Полгода комы. Что за событие привело к столь чудовищным последствиям? Доктор сказал, что она снова сможет говорить и двигаться. Сказал так, будто безоговорочно был уверен в результате. Разве так бывает? По опыту Марии, врачи всегда оставляли лазейки и никогда не давали стопроцентных гарантий.

Но Мария не успела хорошо поразмыслить над этим – доктор ввел в катетер золотистую жидкость, а потом прозрачную, и тьма плотным покрывалом окутала ее сознание.

1.3

Утро разбудило Марию странными щелчками. Открыв глаза, Мария увидела нависшего над ней вчерашнего доктора. Застиранная простыня, которой она накануне была накрыта по шею, валялась скомканная в ногах. Доктор не заметил ее пробуждения, он возился с застежками на широком ремне, стягивающем талию Марии. Ремни на запястьях и щиколотках он уже успел расстегнуть. Закончив, доктор распрямился и, заметив, что Мария с ужасом наблюдает за ним, пояснил:

– Вас пристегнули для вашей же безопасности. Это обычная практика. Было бы печально, если б вы упали и покалечились.

Затем он придвинул скрипучий деревянный стул к койке, уселся на него и приподнял руку Марии. Мария подумала, что доктор еще не успел побывать в отпуске – об этом свидетельствовала светлая кожа, лишенная малейшего намека на загар. Но даже на фоне его ладони ее рука казалась выточенной из алебастра. Марию ужаснули фиолетовые сосуды, сплетающиеся в мелкую уродливую сеть. У малыша Адама в течение нескольких месяцев после рождения была такая же кожа. Мраморная. Так ее называла Люси. Подруга говорила, что это признак проблем с кровообращением. И если состояние кожи нашло логическое объяснение, то ногти повергли Марию в шок. Уродливые, криво, почти до мяса обрезанные, покрытые безвкусным вишневым лаком. Мария помнила, что, когда она садилась в машину к Джефу, на ногтях был идеальный френч. Неужели кто-то, пока она находилась в коме, подстригал и красил их?

Доктор отпустил ее руку, и та безвольно шлепнулась на кровать.

– Ногти… – чуть слышно прохрипела Мария, надеясь, что доктор всё же разберет невнятные звуки.

– Мария, неудачный маникюр не диагноз. Помочь ничем не могу, – он усмехнулся, будто сказал хорошую шутку. – Сейчас мы попробуем поупражняться. Готовы?

Мария проигнорировала вопрос. Ее не заботил доктор, который терпеливо ждал ответ. Она чувствовала какой-то подвох. Что-то было неправильно. Но она никак не могла уцепиться за мысль. Наконец она поняла – доктор ни слова не сказал про Джефа и Люси. Им должны были сообщить, что Мария пришла в себя. Даже если посещения не разрешены, друзья нашли бы способ оказать ей внимание. Люси передала бы что-нибудь вкусненькое, а Джеф уставил бы всю палату цветами, как делал раньше. Даже не так. Джеф вытащил бы ее из этой убогой больницы, поместил бы в лучшую клинику, нашел бы высококлассных специалистов. Он не раз говорил, что Мария – самый важный проект в его жизни, он бы боролся и сделал всё, в том числе невозможное, чтобы она снова смогла играть. Если только… Нет. Мария отогнала испугавшую мысль. С такими, как Джеф, никогда ничего серьезнее простуды не случается. Так что не нужны ей упражнения. Пусть доктор катится с ними и со своей унылой богадельней ко всем чертям. Ей нужен Джеф. Он заберет ее домой.

– Где Джеф? – Мария торопливо задала самый важный вопрос, боясь, что ее сознание снова сыграет с ней злую шутку, и выстроенная с таким трудом логическая цепочка рассыплется на детали пазла – попробуй собери потом воедино.

– Не имею ни малейшего понятия, о ком вы. Но чем быстрее вы восстановитесь, тем скорее его увидите, кем бы он ни был. Давайте не болтать, а заниматься делом, – доктор посмотрел на Марию с легким укором. – Для того чтобы заново научиться разговаривать, нужно развить мелкую моторику. Вы, должно быть, знаете, что наша речь находится на кончиках пальцев. Попробуйте пошевелить указательным.

Мария с досадой подумала, как сильно повезло доктору, что пока она может говорить только отдельные слова, да и те даются непросто. Уж она бы прочитала ему отповедь и заставила связаться с Джефом. Получалось, что единственный способ скорее оказаться дома – поладить с собственным языком. И чем быстрее она это сделает, тем лучше. Осталось убедить в этом свои пальцы. Мария уставилась на них, мысленно уговаривая пошевелиться, ругала их и умоляла, но они оставались неподвижными.

Какое-то время доктор с интересом наблюдал за нелепой пантомимой в исполнении пациентки, но потом ему наскучило.

– Послушайте, Мария. Представьте, что вы видите свою руку. Представьте, что ваши пальцы двигаются. Увидьте это здесь, в голове, – доктор постучал указательным пальцем по ее виску. – Сила мысли творит чудеса.

Мария всегда относилась со здоровым скепсисом к подобным утверждениям, но не попробовать, хотя бы для того, чтобы доказать обратное, не могла. Она представила свою руку такой, какой она была до болезни – ухоженной, изящной, без жуткой сосудистой сетки, с ноготками-френч. Пальцы двигались легко и свободно. Но только в ее фантазии. В реальности уродливая рука покоилась на застиранной посеревшей простыне и плевать хотела на силу мысли. Чудо не произошло. Мария констатировала этот факт стоном и бросила беспомощный взгляд на доктора.

– Знаете, на кого вы сейчас похожи? – дождавшись, когда Мария отрицательно покачает головой, он продолжил: – На слизняка. Который оказался на автостраде. Мимо, шурша шинами по мокрому асфальту, проносятся машины. А слизняку нет никакого дела до того, что творится вокруг. И даже заметив, что на него надвигается огромное черное колесо, слизняк продолжит лениво лежать, готовый покорно принять свою участь. Так вот, стоило ли мне вытаскивать вас с того света, чтобы любоваться вашей никчемностью?

Сначала Мария не поверила своим ушам. Потом ее охватило праведное негодование. Да что себе позволяет этот заштатный докторишка? Так на протяжении многих лет унижал ее единственный человек, но это было очень давно. В голове отчетливо прозвучали слова Джефа: «Никогда никому не позволяй себя оскорблять. Только ты знаешь, что представляешь из себя на самом деле. Только ты можешь быть себе судьей». Мария окинула доктора гневным взглядом: уж он точно не имеет ни малейшего представления, через что ей пришлось пройти, чтобы чего-то добиться в жизни. И ее передернуло. Доктор наслаждался ее реакцией, смаковал ее эмоции, упиваясь безответностью. Влепить бы ему хлесткую пощечину, такую, чтоб его голова дернулась в сторону. Тогда это отвратительное выражение сотрется с его лица…

Мария с удивлением заметила, что выражение лица доктора действительно изменилось. Теперь он улыбался как ни в чем не бывало. Такая разительная перемена нашла объяснение – доктор указал жестом на кровать, и Мария увидела, что кисть ее руки приподнята над простыней, а пальцы распрямлены и растопырены.

Мария рассмеялась, радуясь как ребенок. Он спровоцировал ее, и это сработало. Но ее настроение испортилось, когда она услышала брошенное доктором:

– Теперь я знаю, что вас мотивирует. Мои меткие сравнения. Я попал в яблочко.

Робкая, начавшая зарождаться симпатия сменилась неприязнью. Мария демонстративно отвернулась.

Доктор же достал из кармана небольшой эспандер и положил на тумбочку:

– Свободного времени у вас, в отличие от меня, очень много. Можете позволить себе развлечься. Эспандер хорошо развивает кисть, а значит, и речь. Как знать, может, уже скоро мы будем мило беседовать о вашем Джоне.

1.4

Отец Марии часто повторял: «Путь к большой цели состоит из маленьких шажков. Проходи один километр в день в нужном направлении и сама не заметишь, как окажешься на вершине». Кто бы мог подумать, что однажды для нее такой целью станет эспандер, лежащий на краю старой больничной тумбочки. Если кто-то есть там, наверху, то он явно любит пошутить. Вот только Марии было не до смеха. Потерять вмиг всё после того, как познала сладость триумфа и начала жить, наслаждаясь плодами своих трудов, – такое ей не представлялось даже в самом жутком кошмаре.

Мария была уверена, что затея с эспандером обречена на провал. Но просто лежать, ничего не предпринимая, было еще хуже, чем совершать заведомо бесплодные попытки. Ей очень не хватало Джефа. Он бы поддержал ее, нашел нужные слова. А теперь она осталась наедине со своей беспомощностью. Мария подумала, что мог сказать Джеф, если бы был рядом. «Нет нерешаемых задач, – прозвучал в голове его мягкий голос. – Можно справиться со всем. Раздели задачу на простые части и действуй».

Элементарное действие превратилось для Марии в невыполнимую миссию, состоящую из нескольких этапов: оторвать руку от постели; отвести руку в сторону ровно до того места, где лежит эспандер; взять его деревянными, негнущимися пальцами; перенести, не уронив на кровать.

Всё застопорилось уже на первом. Или рука внезапно стала весить тонну, или земля превратилась в гигантский магнит, а рука – в стальную иголку. Обе версии казались Марии одинаково правдоподобными— поднять руку не получалось, как бы она ни напрягалась. Ее дыхание сбивалось, на лбу выступили капли пота, но рука всё так же покоилась на застиранной простыне.

Только к вечеру ей пару раз удалось задержать руку в воздухе на несколько секунд, прежде чем та с глухим стуком упала на кровать. Видимо, придется застрять в этой ужасной палате навечно. Мария окинула взглядом облупленную желтую краску на грязных стенах, ржавый потек на потолке, и сердце наполнилось жалостью к себе. Почему она здесь? Почему именно она? Мария тихонько заскулила.

– Если реветь белугой, а не тренироваться, вряд ли вы когда-нибудь встанете с койки. Вы снова разочаровываете меня, – Мария вздрогнула, услышав голос доктора. Он остановился в дверях, наблюдая за ней и кривя губы.

Мария подумала, что доктор обладает суперспособностью – приходить не вовремя. Вчера он опоздал, пропустив большую часть ее агонии, а сегодня заявился не тогда, когда она упорно тренировалась, и не тогда, когда она уже взяла бы себя в руки. Он пришел в момент ее слабости.

Между тем доктор достал из кармана пакет, такой же как и вчера, и совершил те же манипуляции. Если в пакете было лекарство, то зачем его было давать Марии сегодня, когда она не собиралась умирать? В тот раз лекарство подействовало быстро, слишком быстро. Но любой врач предпочел бы инъекцию оральной форме препарата в случаях, когда счет идет на минуты. Мария запутывалась в своих заключениях всё больше и больше.

– Что это? – спросила она, не особо надеясь получить ответ.

– Высокопитательная, полностью усваиваемая смесь, специально разработанная для таких случаев, как у вас.

Ответ ничего не разъяснил, напротив, породил множество вопросов. Кому придет в голову кормить агонизирующего человека? Почему питание в считаные секунды сняло болевой синдром? Содержатся ли в нем сильнодействующие наркотики? И что за «такой» случай у Марии?

Доктор не собирался задерживаться и проявлять какой-то интерес к состоянию пациентки, потому ушел быстро. Ровно в девять он вернулся – Мария определила время по расположению стрелок, они образовали прямой угол в левом верхнем секторе круга беспокойно тикающих часов. Снова в набухшую вену Марии поступила сначала прозрачная жидкость, а потом золотистая. Перед тем как ее сознание отключилось, Мария успела подумать, что один из препаратов явно обладает снотворным эффектом.

1.5

Прошла неделя, прежде чем Марии удалось взять эспандер. Неделя ее бесконечных попыток приручить собственную руку, чаще всего безуспешных: то рука совершенно не хотела подниматься, то отказывалась двигаться в заданном направлении. Она будто принадлежала старой механической кукле, шарниры которой давно пришли в негодность – настолько плохо гнулись пальцы. Когда они наконец слабо обхватили твердую резину эспандера, Мария возликовала. Она осторожно оторвала руку от тумбочки, и сразу же тишину палаты нарушили громкие редкие хлопки. В дверном проеме стоял доктор. Он демонстративно аплодировал, причем на его лице застыло саркастическое выражение. Мария вздрогнула, пальцы предательски разжались, и эспандер покатился прямо под ноги доктору. Он подобрал его, покрутил в руках и, вопреки ожиданиям Марии, не отдал ей, а положил на тумбочку.

– Плохо, Мария. Тренируйтесь усерднее, – холодно произнес он.

Мария со стоном отвернула голову и смежила веки. К занятиям она вернулась только после того, как скрипнула, закрываясь, дверь.

Лишь к концу следующего дня эспандер оказался рядом с Марией на кровати. Она старалась не задеть его ненароком, чтобы он не упал на пол. Оттуда ей его точно не достать. В глубине души Мария надеялась на похвалу или хотя бы на одобрение, но доктор снова был недоволен. Мария судорожно сжала эспандер, боясь, что доктор отберет его, и ей снова придется повторять всё сначала. Так и случилось. Игнорируя жалкие попытки сопротивления, он отнял у нее эспандер и положил на ее левое колено.

– Вы совершенно забыли о правой руке. Если вам прекрасно хватит и одной, чтобы жить долго и счастливо, я не спорю. Но с двумя руками живется веселее. К тому же вам всё равно нечем заниматься, так что развлекайтесь, – Мария опять услышала в его словах издёвку. С каждым днем доктор нравился ей всё меньше и меньше.

«Развлекалась» Мария еще неделю. Теперь у нее получалось перекладывать эспандер из руки в руку, сжимать его – несильно, но всё-таки это было значительно лучше, чем никак. Дни напролет, с утра до вечера, практически беспрерывно она жала его и смотрела в окно-витрину на пустой коридор. За окном никто никогда не проходил, кроме лечащего врача. Ни разу она не видела ни уборщиц, ни санитарок, разносящих еду и утки для больных, ни медсестер, везущих на тележках таблетки и заранее наполненные шприцы для инъекций. Раньше она не обращала на это внимания, потому что его полностью поглощали попытки завладеть эспандером. Зато сейчас пустота коридора настораживала.

Коридор был не только пуст, но и нем. Даже в отдалении не раздавалось никаких звуков – ни голосов, ни хлопков дверей, ни дребезжания колес каталок. Только пугающая тишина. Иногда она разбавлялась торопливыми шагами доктора. Он приходил к Марии три раза в день: первый – в девять часов утра, второй— в полдень, покормить ее странным субстратом, третий – в девять на вечерний обход.

В один из таких обходов доктор подкинул ей новую игрушку – вязаный шарик, набитый горохом, и рассказал, что с ним делать. А через пару дней он принес ей две небольшие плошки. Одну— пустую, другую – с фасолью и чечевицей.

– Помните сказку про Золушку? Никогда не задумывались, что мачеха на самом деле желала своей падчерице только добра. Перебирать крупы очень полезно для мелкой моторики.

Мария смотрела прямо перед собой, плотно сжав губы. Доктор издевался, не иначе. После его ухода она попробовала захватить пальцами фасолинку, но у нее ничего не вышло, и она в сердцах скинула плошки вниз.

– Так вы никогда не заполучите принца, – покачал головой ее мучитель, увидев разбросанную по полу крупу. – Вдобавок останетесь немой. Впрочем, может, это не так уж и плохо. Что-то подсказывает мне, что характер у вас неважный. Но если вас вдруг посетит идея пообщаться со мной, сначала убедитесь, что ваш язык не прирос к нёбу. Подекламируйте стишки на досуге.

Теперь доктор приносил плошки каждое утро и уносил вечером, с удовлетворением отмечая, что на дне второй плошки с каждым днем оказывается всё больше фасолин. К тому же часто он заставал Марию бубнящей один и тот же детский стишок. Обычно она замолкала, стоило ей заметить его появление. Но несколько раз она с каким-то отчаянным упрямством, глядя на него так, будто он виновен в ее несчастьях, продолжала говорить. Она путала слова, глотала слоги, неверно произносила звуки, но он всё равно знал, какую потешку она твердит:

«Идут на горку Джек и Джилл,

Несут в руках ведерки.

Свалился Джек и лоб разбил,

А Джилл слетела с горки.

Заплакал Джек, а тетка Доб,

Склонившись над беднягой,

Спешит ему заклеить лоб

Коричневой бумагой».

Иногда она плакала при этом. И он догадывался – причина не в том, что ей тяжело даются слова.

Мария часто рассказывала эту потешку Адаму. Она помнила ее еще с детства, одну-единственную. Но Адаму она не надоедала. Всякий раз, когда Люси приходила с сыном, он забирался на колени к Марии и требовал, чтобы она рассказала ее. Наверное, ему нравилось, что Мария в такт речи раскачивала его, а в конце непременно громко чмокала в лоб.

Мария скучала по Адаму, Джефу и Люси. Она устала задаваться вопросом, почему друзья не навещают ее и даже не звонят.

Она вдруг стала никому не нужной.

Конечно, Джеф понял, что проект всей его жизни закончился оглушительным фиаско, и нашел себе новую талантливую протеже. А Люси нужны были только ее деньги, которых Мария никогда не жалела на Адама. Выгодно иметь богатую и знаменитую подругу, а калека кому нужна? Все исчезли из жизни Марии, будто их никогда и не было. Прав был ее отец, любивший повторять: не привязывайся ни к кому, люди имеют свойство растворяться в воздухе, как только ты перестанешь им быть полезной.