Читать книгу Опасный синдром - Ариша Дашковская - Страница 2

2.1

Время шло. Дни, сменяющие друг друга, были похожи как близнецы. И Мария в конце концов потеряла им счет. На самом деле прошло полтора месяца, за которые никто так и не вспомнил о ней. Единственный человек, которого она видела – доктор, приходил к ней в одни и те же часы, проводил уже привычные манипуляции и спешно удалялся. Длительные тренировки дали свои плоды – чувствительность рук восстановилась, пальцы вновь стали подвижными и послушными, кожа приобрела привычный оттенок. Речь звучала чище, только ее скорость оставляла желать лучшего. Теперь у Марии появилась уверенность, что доктор поймет сказанное и не будет нервничать, играя в «угадайку». Вопросов у Марии накопилось немало, и на все она жаждала получить ответы.

Как только доктор явился на утренний обход, Мария приступила к расспросам.

– Где я?

Тонкие губы доктора криво изогнулись:

– Судя по вашему воинственному виду, сегодня вы решили меня допрашивать? Помнится, я отвечал вам на этот вопрос. Или ваша амнезия прогрессирует? Вы в больнице, Мария.

– В Нью-Йорке слишком много больниц.

– А в Найеке только одна больница, и именно в ней вы находитесь.

– В Найеке? Вы шутите?

Мария всмотрелась в его лицо, чтобы понять, не лжет ли он ей. Как она могла очутиться в этом маленьком, тихом городке, отделенном от Манхэттена Гудзоном? После автокатастрофы она бы попала в больницу Святого Павла. Но то, что Мария находится не в ней, стало ясно с того момента, как она пришла в себя. Кто мог отвезти ее в больницу, находящуюся в другом городе, да еще и удивительным образом похожую на приют для бродяг.

– Почему я здесь?

Доктор присел на стул и сложил руки на груди.

– Вас привезли. Семья туристов обнаружила вас в полубессознательном состоянии на лесной дороге. Вы успели сказать, как вас зовут и что-то про нападение зверя, а потом потеряли сознание. В себя вы так и не пришли. Ни документов, ни телефона при вас не оказалось.

– Погодите… какого зверя?

– Лесного, Мария.

Мария почувствовала, что ей не хватает воздуха, она оттянула рукой ворот больничной сорочки, словно это могло помочь. Доктор рассказывал не про нее. Он ошибся. Перепутал записи или что-нибудь в этом роде.

– Этого не может быть. Мы с моим концертным директором возвращались домой после выступления. Он плохо себя чувствовал и, вероятно, не справился с управлением. Это Манхэттен. Там нет леса и лесным зверям взяться неоткуда.

– Напоминаю, вас нашли в окрестностях Найека.

– Это какая-то ерунда. Я же не могла сюда телепортироваться. Что говорит полиция? Вы сообщили им, что я пришла в себя?

– Полиция поставлена в известность. К сожалению, вашу личность не удалось установить. Похожих на вас женщин в розыск не объявляли.

– Я хочу с ними побеседовать. Они опрашивают людей и в худшем состоянии.

– Исключено, Мария. Ваше психическое состояние нестабильно. И общение с полицией никак не будет способствовать моей задаче поставить вас на ноги. Но мы можем записать всё, что вы скажете, на диктофон и передать полицейским. Если они решат задать вам уточняющие вопросы после того, как прослушают запись, мы будем готовы на них ответить. Или так, или никак, Мария. Согласны?

Мария нахмурилась, но кивнула:

– Конечно.

Буквально через несколько минут доктор принес диктофон, положил его на тумбочку и начал опрос.

– Имя. Фамилия. Возраст. Род занятий, – спросил он сухо.

– Мария Соул. 29 лет. Пианистка и композитор.

– Точная дата рождения.

Мария на миг испугалась, что память подведет ее, но ответы приходили на ум легко.

– 15 сентября 1995 года.

– Адрес.

– Манхэттен. Парк Авеню, 390, Левер Хаус, пентхаус.

– Расскажите о последнем дне, оставшемся в памяти.

Мария в подробностях рассказала о концерте в Карнеги-холле, специально называя фамилии участвовавших в нем артистов, надеясь, что полиция опросит их, и они подтвердят – Мария физически не могла в этот день находиться в Найеке.

– Кому из ваших родственников или близких я могу сообщить о вас? Родителям? Мужу?

– Родителей нет в живых. Я не замужем. Сообщите моим друзьям Люси Мейсон и Джефри Коннору.

Мария продиктовала номера телефонов Люси и Джефри, которые, к счастью, помнила наизусть.

2.2

После ухода доктора в голове Марии творился полнейший беспорядок. Ее теория об аварии потерпела крах. В случае автокатастрофы она просто не могла бы попасть в эту затрапезную лечебницу в маленьком городишке. Тем более доктор назвал другую причину ее нахождения здесь. Но что она могла забыть в Найеке? Да еще и в лесу. Мария не любила туристические походы, красота здешних лесов ее не привлекала. Ей вполне хватало прогулок в Центральном парке, расположенном неподалеку от дома.

Единственная версия, которая казалась Марии более-менее логичной – похищение. Да, ее могли похитить ради выкупа или какой-то маньяк завез ее в свое логово в лесу. Мария знала, что среди ее фанатов попадались люди с раскачанной психикой, они писали в комментариях на ее странице пылкие признания в любви, пожелания встретиться и даже оскорбления. Подробное содержание подобных посланий для Марии оставалось тайной – Джеф сам отвечал на комментарии и чистил всё, что выходило за пределы адекватного общения. Он ценил душевное спокойствие своей Мышки и показывал ей только вдохновляющие отзывы.

Каких-то странных событий Мария припомнить не могла. Ей никто посторонний не звонил— ее личный номер знали только Джеф и Люси. Ее никто не преследовал. Правда, после каждого концерта в гримерке ее ждала корзина белых роз одного и того же сорта. В цветах ни разу не было карточки отправителя. Но сейчас этот внезапно всплывший в памяти факт насторожил ее.

Если предположить, что кто-то каким-то образом увез ее из Манхэттена, то картинка складывалась, хоть и не безупречно. Возможно, ее удерживали в лесу какое-то время. К тому же похититель однозначно псих. Иначе как объяснить то, что он сделал с ее ногтями. Так или иначе, Марии удалось бежать, но не посчастливилось встретиться со зверем. Волком? Медведем? Мария понятия не имела, кто водится в здешних местах. Однако зверь не загрыз ее насмерть, и ей удалось добраться до дороги и попросить о помощи. Только почему она ничего не может вспомнить об этом?

Еще одна мысль отчаянно билась в раскалывающейся от боли голове Марии – ее похищение было бы довольно громким делом, освещаемым прессой и телевидением. Ее бы искали. Сенсационная новость всколыхнула бы не только Штаты, но и весь мир. СМИ обсасывали бы ее со всех сторон, словно сладкую косточку. Статьи о ее исчезновении пестрели бы на первых полосах всех печатных изданий, сотни диванных экспертов, псевдодрузей и псевдознакомых, желающих засветиться, вещали бы с серьезно-печальными лицами полную чепуху в студиях популярных телепередач. Уж они-то прошлись бы вдоль и поперек по ее личности, смакуя как откровения несуществующие подробности ее жизни. Всё время они жили в условиях дефицита информации о Марии, и им оставалось лишь довольствоваться фантазией и верить в свои и чужие сказки. За время карьеры Мария ни разу не становилась героиней скандальных таблоидов. Пару раз ей приписывали связь с Джефом, но слишком робко, слишком деликатно, с частым употреблением слова «возможно». Мария в ужасе подумала, что на какое-нибудь шоу заявится Дерек Майлз. Интерес к его персоне в последние годы снизился, и ему как воздух был необходим пиар. Можно было только надеяться, что если он не смолчит, то хотя бы придумает трогательную историю об их отношениях.

В таких условиях под прессингом общественности полиции пришлось бы проявить куда большее рвение в расследовании ее исчезновения. Полицейские же уделяли внимания ее персоне не больше, чем спившейся бездомной.

Весть о том, что Мария нашлась и пришла в себя после шести месяцев комы, стала бы не менее горячей сенсацией. Как только полиция сообщит об этом прессе, в больницу хлынут толпы репортеров в надежде проникнуть внутрь и сделать пару снимков.

Эти мысли занимали Марию ровно до того момента, как пришел доктор, чтобы затолкнуть в нее очередной пакет питания. Не успел доктор набрать питание в шприц, как на него посыпался шквал вопросов.

– Когда меня заберут отсюда? Люси и Джеф уже приехали за мной?

– Мария, те номера, что вы дали недоступны.

– Но Джеф никогда не менял свой номер. Ерунда какая-то, – растерянно пробормотала Мария. – Вы хотя бы сообщили в полицию о том, что я пришла в себя?

– Конечно, Мария.

– Репортеры уже здесь?

– Что, простите?– доктор удивленно уставился на нее сквозь линзы очков, и это повергло Марию в смятение.

– Репортеры, которые желают узнать о моем самочувствии.

– То, что вы вышли из комы с теми повреждениями, что у вас имелись, это, конечно, чудо, – рассмеялся он. – Но не настолько, чтобы устраивать шумиху. Возможно, этому случаю посвятят пару-тройку строк на седьмой странице «Вечерних новостей Найека».

– У вас странное чувство юмора, – снисходительно заметила Мария. – Завтра утренние газеты всего мира будут кричать наперебой об этом!

– Почему вы так считаете?– доктор усмехнулся и сложил руки на груди.

– Я же Мария Соул! – градус ее возмущения возрастал с каждой минутой. Чтобы в самом деле ничего не знать о ней, а не придуряться, как сейчас, он должен был быть слепым на оба глаза и глухим на оба уха, и в придачу жить в закрытой консервной банке.

– Я на память не жалуюсь.

– Я пианистка.

– Я помню. Вы утром говорили об этом. Может, в городской газете упомянут и вашу профессию.

– Я обладательница пятнадцати престижных музыкальных премий, участвовала в трех мировых турне! Написанные мной композиции становились хитами. Мое имя известно во многих странах, – Мария распалялась всё больше и сама не заметила, как перешла на крик.

– Угу, – пробормотал доктор, набирая в шприц питание. – Вот только в Найеке о вас никто ничего не слышал.

Щеки Марии пылали, она раскрыла рот, чтобы произнести гневную тираду, но смогла выдохнуть только возмущенное:

– Это уже издевательство, доктор… – она бросила взгляд на бейджик. Буквы не плыли, но прочитать его имя не получалось, сколько бы она ни напрягала зрение.

– Кларк. Доктор Кларк. Мария, над вами никто не издевается. Я уже понял, что вы считаете себя великой пианисткой.

– Считаю? О нет! Я и есть пианистка, – назвать себя великой у нее не повернулся язык.– Довольно известная пианистка.

Доктор кашлянул, придвинул стул и уселся на него, сцепив пальцы в замок.

– Мария, так иногда бывает. Есть такое явление, описанное в медицине как подмена воспоминаний. Случается у некоторых пациентов, длительное время находившихся в коме. Ваш мозг воспроизводил что-то вроде снов, которые сейчас вы принимаете за свои воспоминания.

Ладони Марии взметнулись к ушам, плотно закрывая их. Только не слышать этот бред. Она плотно зажмурила глаза. Только бы не видеть доктора. Это неправда. Это не может быть правдой. Просто этот человек хочет отнять ее личность, превратить ее в пустое место, в тень без имени и прошлого.

– Я Мария Соул, и я известная пианистка, – повторяли ее губы, сначала тихо, а потом всё громче и громче, перекрикивая его размеренную речь – он что-то пытался ей втолковать.

Когда она немного успокоилась и открыла глаза, то увидела Кларка, который сидел на стуле в той же позе и смотрел на нее. Она подумала, что со стороны выглядит совсем спятившей.

– Мария, у меня есть одно предложение, – мягко произнес Кларк. – Вы мне будете рассказывать ваши воспоминания, и мы попробуем разобраться, что имело место, а что вам привиделось.

Его ровный доброжелательный тон поколебал ее уверенность. Вдруг он прав? Он врач, а она пациентка. Кто из них двоих может быть ближе к истине? Может, рассказать всё ему? Открыться? Довериться? Позволить незнакомцу судить о ней не по улыбающейся отфотошопленной фотографии с обложки дорогого журнала, а по содержимому черепной коробки и тому, что спрятано под ребрами? Можно ли при нем препарировать саму себя, чтобы разобраться, что с ней не так? Мария задумалась. Ее открытость можно было сравнить с платьем в пол с высоким воротом, наглухо застегнутым на сто пятьдесят мелких пуговок. С Люси она могла ослабить давление воротника и расстегнуть пару-тройку пуговиц. С Джефом позволяла себе чуть больше. Даже оставаясь наедине с собой, она не расстегивала платье до конца, а чтобы снять его не могло быть и речи. Для человека, который застегивает свою душу на все сто пятьдесят пуговиц перед тем, как выйти из дома, открыться кому-то сродни шагу с крыши небоскреба. И Мария приняла решение, занеся ногу над пустотой.

2.3

На поцарапанную поверхность тумбочки лег диктофон. Пока доктор отсутствовал, Мария успела пожалеть о принятом решении. Она не любила разговаривать с людьми, особенно рассказывать о себе. Единственным способом общения с миром, который она признавала, была музыка. Она точно передавала все ее чувства, мысли, переживания.

Нажатие на кнопку, и крошечный красный огонек возвестил о начале записи.

– Расскажите о вашей семье, – Кларк сел на стул у кровати.

Мария медлила. Она не знала, с чего начать. Доктор терпеливо ждал, будто понимал ее состояние.

– Рита, моя мать, умерла при родах. Я ничего о ней не знаю, кроме того, что она была очень красива – видела ее на фотографиях в семейном альбоме. Отец о ней не рассказывал. Через четыре года после ее смерти он женился на Кейтлин, своей костюмерше.

– Какие у вас были отношения с мачехой?

– Прекрасные. У нее не могло быть детей, и она относилась ко мне как к дочери. Она говорила, что полюбила меня еще тогда, когда я была в материнском животе. Она дружила с Ритой, но на мои расспросы о маме отвечала только, что та была самой замечательной женщиной из всех, что ей довелось знать.

Мария не раз слышала, что знакомые за глаза удивлялись, как импозантный Джонатан Соул после смерти красавицы-жены мог связать жизнь с такой дурнушкой – большеротой, с глазами чуть навыкате и очень худой. Некоторые подозревали, что она его приворожила, но ее секрет состоял в теплом, добром сердце, которым она обладала.

– Кейтлин оставила работу ради меня. Заступалась, когда отец был не в духе. Он всегда много требовал, а Кейтлин пыталась изо всех сил урвать для меня кусочек детства. Даже просила Розу, помощницу по хозяйству, приводить к нам дочь, мою ровесницу, чтобы я могла хоть с кем-то побегать по саду.

– Отец был слишком строг с вами?

– Он лепил из меня знаменитость. Говорил, что талант – это выдумка лентяев. На самом деле— это не более чем ежедневный адский труд, когда ты жертвуешь сном, посиделками с друзьями, отношениями с противоположным полом и с родными людьми, да всем, чем только можно пожертвовать, ради цели,– я горько улыбнулась.– Отец любил играть. Он играл потрясающе. Дом полнился мелодиями, завораживающими меня и Кейтлин. А потом… Потом его руки изуродовал артрит. Он очень переживал, срывался на нас. Из первоклассного пианиста получился ужасный учитель. Он ругал меня за каждую фальшивую нотку, отчитывал за то, что я недостаточно усердна, недостаточно музыкальна, недостаточно умна. А как-то сказал, что врачи ошиблись с выбором. Мне тогда было семь. Я поняла, что он имел в виду, только гораздо позднее— он винил меня, может, и неосознанно, в смерти матери. Кейтлин говорила, что всё из-за моей внешности. Я слишком напоминала ему Риту.

– Его не интересовала моя успеваемость в школе. Он говорил: тому, кто играет как бог, простят, если он не знает, где находятся Гималаи. Не распыляйся на второстепенное, иди к цели. Только цель была его, а не моя. Мне просто до безумия нравилась музыка, а известность совершенно не волновала. Моя цель заключалась в том, чтобы заслужить его одобрение и любовь. И я ее не достигла, как ни старалась. Знаете, какие были его последние слова? Не запори выступление! Он даже не обнял меня на прощание. Просто сел в машину и укатил вместе с Кейтлин в аэропорт. Они собирались на отдых в Испанию. За двадцать минут до моего выступления мне позвонили из полиции и сообщили, что мои родители погибли в автокатастрофе. Перед глазами всё плыло. Я еле дошла до рояля. Но я не могла подвести Джефа, убедившего старшего священника Риверсайдской церкви, что никому не известная пианистка сможет сыграть лучше любого органиста. Я не могла подвести отца и запороть всё. Отец так и не узнал, что я ничего не запорола.

Мария закрыла лицо ладонями и замолчала.

Первая пуговица на платье расстегнулась.