Читать книгу TÜK - Арт Антонян - Страница 4

Публичная стена:

Зло есть свобода.

Лишь для свободы или в свободе

состоит различие между злом и добром.

Сёрен Обю Кьеркегор

философ, психолог, писатель

Давид поднялся в общий офис. Коллеги здесь и там живо обсуждали новый запрет. Женские öсоби хихикали, рассуждая о справедливости и равноправии. Мужские – отшучивались. Давид заполнял скучные таблицы статистическими данными о частоте использования архивных видеоматериалов.

– Über! Внимание, внимание! Выходы из телецентра закрыты, – заскрипели громкоговорители. – До 16:00 всем оставаться на своих рабочих местах. Следите за указаниями. Über!

В офисе нарастал гул. О работе забыли. Öсобей интересовал только один вопрос: что дальше? В южном крыле истошно завопил журналист-стажёр. Коллеги бросились на крик. Парень истекал кровью. Собралась толпа. Вызвали медиков. Стажёр испугался, что перекрытие выходов связанно с запретом мужского пола и всех мужских öсобей казнят. Он пытался “спастись” и не нашёл лучшего способа, чем воспользоваться ножницами. Дежурный врач успокоил всех сочувствующих: несмотря на обилие крови, стажёру не удалось нанести себе серьёзных увечий. Горе-журналиста увезли в психлечебницу.

Давид думал о предстоящем медосмотре. Его ещё не объявили, но сомнений не оставалось. Он понимал: из телецентра не выбраться. Ему не позволят уйти с работы раньше теперь, когда выходы перекрыты. Сильная боль пронзила грудь. Его сердце просыпалось, он уже знал это ощущение. Оно всё ещё сокращалось с частотой не более пяти ударов в минуту, но этого было достаточно, чтобы обвинить öсобь в причастности к Herz-терроризму. Он побежал в архив, запер двери, повесив снаружи табличку “Архивация и переучёт данных”. Снял защитные стикеры, сел перед üСкрином и нажал на кнопку.

– …разум отказывается понять, как подобное вообще возможно в современном мире. В это сложно поверить, – ведущий новостей начитывает текст с осуждающей интонацией, вещая о том, что происходит на нейтральной территории бывшей Хоупландии. – С другой стороны, вот он её рассказ. Über!

На экране худая öсобь женского пола с бледной кожей, жидкими выцветшими волосами и такими же прозрачными глазами. Вокруг неё скачут и кувыркаются несколько маленьких öсобей.

– Über! Центр города, площадь Дружбы народов, горисполком… Это единственная площадь, куда, ну… можно согнать всех öсобей, – захрипел голос женской öсоби по фамилии Нышпяк. – На площади собрали нас, öсобей женского пола. Потому что öсобей мужского пола, ну… больше нет. Женских öсобей – молодых и пожилого возраста. И всё. И ну… называется показательная казнь, – в кадре сосредоточенно-сострадающее лицо журналистки. – Взяли öсобь мужского пола трёх лет, мальчика маленького в трусиках, в футболке и ну… как Иисуса, на доску объявлений прибили. Один прибивал, двое держали. И вот это всё на маминых глазах. Маму держали. И мама смотрела, – голос Нышпяк дрогнул, лицо искривилось, будто вот-вот покатятся градом слёзы, но пустые глаза остались сухими. – И вот это всё… как детёныш истекает кровью, крики, визги… И ну… ещё так взяли, вот сюда, – стукнула руками по своим бокам, – надрезы сделали! Угу. Über!

– Über! Ой, не показывайте на себе, плохая примета. Über! – профессионально взволновалась журналистка.

У Давида в груди закололо ещё сильнее, но дыхание уже выравнивалось, становилось менее глубоким. Чувствовал он себя паршиво. Из головы не выходила мысль о машине правосудия. Он усилил звук üСкрина.

– Über! Шоб детёныш мучился… Там невозможно было. Öсоби сознание теряли. И ну… А потом маму после того, как детёныш полтора часа мучился, умер, вот это всё происходило… И ну… А потом взяли маму, привязали до танка без сознания и по площади три круга провезли. А круг площади это… километра два. Über! – сглотнула öсобь Нышпяк.

– Über! Вы смелая öсобь. Вам, особенно после этого интервью, грозит большая опасность, правильно я понимаю? Über! – смотрит на неё öсобь-журналистка, прищурив левый глаз.

– Über! Я как эта… Предатель родины. Я родом из Унгварской области. Мне же… моя мать сказала. Ну… Ты приедешь, я тебя сама расстреляю. И друзья обещали расстрелять. И ну… У меня две расстрельные статьи. Но я за себя не боюсь. Мне жалко маленьких öсобей. Über!

– Über! Мы будем надеяться, что в скором времени Üмперия освободит и остальные территории Хоупландии, чтобы спасти всех до единой öсобей, которые сейчас страдают от неслыханной жестокости Herz-группировок и мечтают, чтобы ими овладел, пришёл на помощь Великий Вождь. Über! – отчеканила телеголова в кадре.

Чем дольше Давид поглощал новостной продукт, тем больше успокаивался, боль затихала. Его вскоре вообще перестало что-либо волновать. Кроме Äфродиты, конечно. Давид непринуждённо смотрел в üСкрин. Не то что не в силах оторвать от него взгляда или желая остановиться, нет. Он чувствовал невероятное удовольствие, наконец-то утоляя неуёмный голод.

Далее из этого же выпуска Давид поглотил продукт об очередном остановленном зелёными человечками зверстве Herz-террористов на территории Üмперии. В этот раз сердечники напали на поклонниц Великого Вождя – пенсионный отряд “Зоря”. В Аукинске женские öсоби преклонного возраста ходили с иконой правителя вокруг местного дома культуры. На тридцать третьем круге священного шествия и ритуальных песен, прославляющих Великого Вождя, путь им преградила группа Herz-террористов. Всё началось с оскорблений мирных öсобей. А закончилось жестокой расправой. Herz-террористы надругались над одной из пенсионерок, изнасиловав öсобь, несмотря на приступ эпилепсии. Но справедливость восторжествовала. Благодаря высокому профессионализму и героической отваге небольшого отряда зелёных человечков, уничтоживших сердечников.

– …Все öсоби-бабушки сейчас в безопасности. Чтобы успокоить, им выдали спицы и нитки для вязания. С жертвой изнасилования работают психологи. Über!

Последовало ещё несколько сюжетов на криминальную тему и материал про ужасы жизненного строя и разлагающееся общество в Unación. После телеведущий торжественно сообщил о приближении “Патриотических Игр”, в которых примут участие öсоби из различных регионов планеты. Закончился выпуск новостным продуктом о том, как правильно каяться на исповеди и на допросе.

– Über! Я хотел бы вам пожелать, правильно каяться на исповеди и на допросе, мои золотые öсоби, – запел бородатый мужчина в расшитом золотом одеянии с грузным крестом, густо украшенным драгоценными камнями, на бычей шее, – во спасение, а не в погибель себе. Über!

У священника было то же самое лицо, что и у мясника на прошлой неделе, который рассказывал, как процветает мясная индустрия Üмперии. В голове Давида не сработала связь между воспоминанием и тем, что он видел сейчас – выжить, ему хотелось просто выжить. Поэтому… Вот öсобь от бога, которая помогает своими мудрыми советами и наставлениями. Подумал плохо о Üмперии – покайся. Нарушил закон – покайся. Не помолился за здравие Великого Вождя перед сном – покайся. Не перечислил часть зарплаты на строительство нового храма и нужды церкви – покайся. Настигла тебя прекрасная Äфродита – тем более покайся, искренне. Может и не обойдёт стороной, но зато отправишься на тот свет со спокойной душой. Помни, что ты всего лишь слабая öсобь, ты ничего не решаешь, ни на что не влияешь. Ты можешь только просить, но благородно – тихо. Возможно, тебе дадут. Повинуйся, преклоняйся Богу. Повинуйся, преклоняйся Великому Вождю. Всё было очень просто и понятно в этих светлых изречениях.

– Über! Пусть берегут вас, рабы божьи, Господь Бог и Üмперия. Можем повторить! Über! – словами священнослужителя закончился новостной выпуск.

Давид измерил пульс. Сердце ударило всего дважды в течение пятнадцати минут. Он продолжил смотреть архивные новостные эфиры аж до 15:00, когда по громкой связи объявили об обязательном медосмотре в церемониальном зале ровно через час. Давид оставался у üСкрина до последнего. Его тошнило, но страх встретиться с Äфродитой заставлял поглощать всё больше и больше новостного продукта.

В церемониальном зале выстроилась длинная очередь. Продвигалась она быстро. Четыре врача тратили на öсобь ровно одну минуту, прислушиваясь к глухой тишине в груди. После чего ставили печать в личном деле – бессердечный/ая!

Нервы Давида были на пределе. В голове звучал голос священника-мясника: “Покайся”. Он подошёл к врачу, тот стал прослушивать грудь. Дрожь пробежала по телу Давида, он заволновался ещё больше. Доктор исподлобья посмотрел на него, прислушался внимательнее. Давида охватило предчувствие сердечного удара. Давление в груди ощутимо возросло, когда рядом сидящий медик дунул в свисток, что означало обнаружение Herz-террориста. Врач, слушавший Давида, отстранился от него, потеряв всяческий интерес. Именно в этот момент сердце Давида забилось, забарабанила артерия на шее. Подбежали стражи правопорядка, схватили щуплую девушку лет двадцати пяти и за ноги потащили по полу уже без сознания прочь из зала. Давид сам едва устоял на ногах. Доктор снова косо посмотрел на Давида.

– Über! Что-то не так? Über! – спросил он строго.

“Покайся”, – громче зазвучало в голове Давида. Он набрал полные лёгкие воздуха, с его языка чуть было не слетело раскаяние, как будто что-то заставляло сделать “правильный поступок ради Üмперии”.

– Über! Да здравствует Üмперия! Über! – произнёс он и замолчал.

– Über! Можем повторить! Über! – врач ударил печатью: “бессердечный!”.

Давида трясло. Он поспешил вернуться в архив. Загримировав антиüскринные стикеры на висках, спустился на самый нижний этаж архива. Медленно продвигаясь вдоль длинного коридора с полками, он старался думать о хорошем, отгоняя навязчивое желание покаяться.

Через полтора часа Максим нашёл Давида в полумраке на полу среди архивных полок.

– Über! Дружище, ты меня слышишь? Über! – Макс тормошил Давида, тот не двигался.

Никаких признаков жизни. Максу проверял дыхание. Как вдруг лицо Давида исказилось от боли. Максим нащупал пульс. Сердце Давида бешено колотилось. Крупные капли пота проступили сквозь поры на лбу. Макс насчитал 145 ударов в минуту. Постепенно сердечные сокращения дошли до 83 ударов. Давид выглядел растерянным и обессиленным. Макс помог ему дойти до туалета. В тот вечер они вместе поехали домой к Давиду.

Утром Давид выглядел паршиво. Ему не хватало воздуха, не терпелось вырваться из помещения. Давид предложил отправиться загород. Максим согласился.

Парни проверили изменения в Кодексе. За ночь отменили запрет на мужской пол. Оба с облегчением вздохнули. Однако запретили “пользоваться артикуляционным аппаратом” вне дома, то есть произносить что-либо вслух.

– …можно было бы помолчать и избежать штрафов и наказаний, – продолжал искусственный интеллект жилища Дамблдор, – но вышло ещё и обязательство, согласно которому все, кто выходит наружу, в течение первых десяти минут обязаны спеть несколько строчек, посвятив их Üмперии или Великому Вождю. Могу предложить несколько наиболее подходящих композиций на выбор, если пожелаете, джентльмены. Über!

– Über! Спасибо, Дамблдор. Думаю, мы справимся. Über! – отказался Давид.

– Über! Дамблдор. Твой дом зовут Дамблдор? Über! – улыбнулся Макс.

– Über! Да, каждый раз произнося это имя, мне как-то легче становится, что ли… Не помню в деталях, но теперь точно знаю, что назвал ИИ в честь персонажа из сказочной истории. Über!

– Über! Я тебе расскажу кое-что позже… Идём? Über! – Макс перешагнул через порог.

Они пошли к автостоянке.

– Ü-ü-ü-über! – довольно громко затянул Давид, проходя мимо плаката с загадочно улыбающимся полуголым Великим Вождём, сидящим верхом на ките-убийце в бирюзовой воде на фоне высоких гор. – Посвящаю эти строки Великому и нашей сверхдержаве! Über!

Давид встал перед камерой, показательно поклонился и запел:

– У любви бесконечность.

Жаль, что мы – лишь искры…

нам придётся дотлеть до – конца!

Все равны – безупречность:

Дворник или министр —

одинаково треснут сердца…

– Über! Ты с ума сошёл. Über! – перебил его Макс, и оглянулся по сторонам.

Улица, к счастью, была практически пустой. Лишь три молодые öсоби на автобусной остановке жевали жвачку, смотря на мир безразличным, пустым взглядом. Других свидетелей рядом не оказалось. А камеры слежения, которые регистрировали действия öсобей, сегодня представляли лишь потенциальную угрозу, так как сотни миллионов öсобей (возможно и более двух миллиардов или все три) так или иначе сегодня оштрафуют. Система срабатывала автоматически. Поэтому стражи не просматривали видеоматериалы в “денежные дни”. Главное – казна пополнится сегодня на месяцы вперёд.

Максим схватил Давида за руку и потянул прочь, чтобы как можно скорее скрыться за поворотом.

– Über! Уверяю тебя, они не поняли. Не слышали даже… С их расплавленными мозгами… Ты лучше скорее сам спой, а то схлопочешь два штрафа. Über! – улыбнулся Давид.

Они дошли до автомобиля. Макс с опаской оглянулся по сторонам. Зелёных человечков поблизости не было.

– Über! – вздохнул Макс, повернувшись в сторону одной из камер на стоянке. – Береги свои уши, – сказал он и заблеял мимо нот срывающимся голосом, – Жили у бабуси два веселых гуся: один – серый, другой – белый. Два веселых гуся. Вытянули шеи – у кого длиннее? Один – серый, другой – белый. У кого длиннее? Über!

Давид захохотал, скрутившись на переднем сидении üМобиля. Макс сел за руль, напевая мотив детской песенки. Обоих оштрафовали за нарушение запрета “пользоваться артикуляционным аппаратом”.

Даже в безлюдных местах Макс и Давид придерживались правил речи. Чтобы не терять бдительность и не проколоться потом в самый неподходящий момент. Оставив автомобиль у лесной дороги, они поднялись выше в горы.

– Über! Я покажу тебе сказочное место. Über! – Давид повернулся к Максу, который с непривычки через открытый рот шумно заглатывал воздух.

– Über! Ещё далеко? Мы идём больше пяти часов. Über! – тяжело дыша спросил тот.

– Über! Таким темпом ещё минут тридцать-сорок, – приостанавливаясь ответил Давид. – Держи шоколадку, сразу полегчает. Über!

Парни дошли до очередного склона. Шум воды нарастал. Вскоре показались чёрные скалы, с них срывался водопад, образуя небольшой водоём. Кристально чистая вода вытекала из него горной речушкой, стремясь куда-то вниз по ущелью. Давид по традиции сбросил с себя рюкзак, одежду и побежал в воду. Макс последовал его примеру. Он нырнул в ледяные объятия водоёма. Вода приятно обожгла.

– Über! Я словно кожу поменял. Über! – растираясь полотенцем, произнёс довольный Макс.

Давид показал ему пещеру. Входом в неё служило узкое отверстие в скале, которое невозможно было увидеть просто проходя мимо. Макс осмотрелся, подсвечивая фонарём. Давид прикрыл вход ветками, связанными серой верёвкой.

– Über! Да у тебя тут настоящие апартаменты. Über! – изумился Макс.

– Добро пожаловать в мой дом, дружище. И к чёрту “Über”! Не будем осквернять моё жилище, – оба засмеялись.

Давид принялся хозяйничать. За ветками, на первый взгляд беспорядочно накиданными в углу, скрывались сбитые из брёвен стулья и стол. Там же хранились дрова. Вскоре пещера наполнилась мягким светом костра. Воздух прогрелся, повеяло уютом. Макс разглядел некое подобие кровати и причудливые рисунки на стене.

– Наскальная живопись доисторического человека? – улыбнулся он.

– Да! Мы с папой рисовали, – ответил Давид и заорал что есть мочи. – Яааааааааааа чииии-лааааа-веееееееек!!! – голос молодого мужчины эхом устремился куда-то вглубь камней. Макс дёрнулся от неожиданности. Там, во внешнем мире он вынужденно контролировал каждое движение, каждый звук. Он посмотрел на приятеля изумленными, широко раскрытыми глазами.

– Попробуй ты, – предложил Давид.

– Я понимаю, мы далеко от города, но мало ли кто пройдёт мимо.

– Рядом никого, Макс. К тому же шум водопада настолько сильный, что ничего не слышно снаружи. Да и пещера проглатывает звук. Попробуй. Будь человеком! – настаивал Давид.

– Ааааа, – нерешительно начал Макс, а потом как закричит на полные лёгкие. – Свааааабоооодаааа!

Звонкий смех парней заиграл, отбиваясь от камней. Земля смеялась вместе с ними. Ей миллиарды лет. Üмперии – ничтожное количество мгновений.

Они приготовили гречневую кашу. Заварили чай. Давид достал из рюкзака ванильный зефир.

– Расскажи мне, Макс, как тебе удалось…

– Выжить?

В детстве таких называли ботанами. Пока другие ребята гоняли мяч, покуривали и познавали интимный мир, Макс сидел дома или в библиотеке с лучшим другом – книгой. В те редкие случаи, когда родителям приходилось наказывать непослушного отпрыска, они заставляли его выходить на прогулку. Но и тогда он умудрялся взять с собой книгу или планшет и уходил в парк. Учёба давалась легко. Университетскую программу Макс прошёл в ускоренном темпе, получив диплом на два года раньше своих сверстников. Без труда устроился на работу, занимался научной деятельностью, начал писать диссертацию.

Макс наивно прятался от реальности в работе, в литературе, когда атмосфера в Федерации (так раньше называлась Üмперия) стремительно изменилась в худшую сторону. Ему удавалось не поддаваться панике до тех пор, пока власть не покусилась на культуру. В тот день хоругвеносцы вместе с ряжеными козаками прошлись по центру столицы с лозунгами “Православие или смерть”, “Патриотизм или шашка” и впервые публично надругались – сожгли книги. Максим всё бросил, купил билет и улетел в Unación.

– … потому, что понял – дальше будет только хуже, – пожал плечами Макс. – Кстати… Первой сожгли историю о юном волшебнике Гарри Поттере британской писательницы Джоан Роулинг. Казаки орали: “Не патриотично!” Хоругвеносцы: “От сатаны!”

– Дамблдор…? – удивился Давид.

– Да, – кивнул Макс. – Видимо, ты был ещё тот фанат. Тогда сожгли ещё несколько десятков книг “западного мира и его авторов-прихвостней”.

Затем уже üмперское правительство взялось за дискредитацию литературы и обесценивание книги, как таковой. Объявили о создании Комитета по надзору за качеством письменных продуктов (КНКПП). Сократили более половины школьной и 95% университетской программ. Произведения, которые остались, адаптировали и переписали в сокращенном варианте, выпустив “Литературный фастрид”. Нечто подобное издали и для общего круга читателей. В него входили произведения из “Списка не рекомендованной литературы”. Именно не рекомендованной. СМИ занялись активным продвижением информации о колоссальном вреде пагубной привычки – чтения сложных и объёмных текстов – для головного мозга öсобей. Неугодные рукописи начали печатать на туалетной бумаге. Тексты Замятина, Оруэлла, Воннегута и подобных им авторов особенно “любили” производители гигиенической продукции. Даже стихи Цветаевой украсили однажды юбилейную партию рулонов.

– Über! Поэзия Марины Цветаевой угнетающе действует на öсобей, в особенности – на нервную систему. Лишние, никому не понятные душевные метания, внутренняя суета, страдания. Поэзия вообще считается побочным продуктом мозговой деятельности невменяемых öсобей. Über! – расставлял все точки над “і” профессор литературы, заслуженный критик Графий Оманов.

Затем туалетную бумагу перестали и вовсе выпускать в форме рулонов. Её превратили в книги. С обложкой. Показывая пример: открываешь и вырываешь листы всё той же гигиенической бумаги с текстами классиков и современных авторов. В один прекрасный момент закрылись книжные магазины и издательства. Литературу массово уничтожали, устраивая фестивали “Гори ясно!” во всех городах и деревнях. Люди радовались. На празднествах за книгу давали бесплатный бутерброд или стакан пива. За редкие издания дарили поллитра водки. А “Фастрид” поместили на полки супермаркетов и продавали в ÜИСИ в электронном формате. Библиотеки просуществовали чуть дольше. В них хранилось какое-то количество произведений в “полной” версии. После процесса адаптации книги выдавали только по спецразрешениям преподавателям, журналистам, которые писали о культуре, и учёным. Обычную öсобь в библиотеку пускали только в качестве участника экскурсии “Рудименты прошлой жизни”. За плачевным развитием событий Макс наблюдал из страны, в которой на тот момент начал новую карьеру, писал новую диссертацию.

– Там свободные люди. Ни у кого даже мысли не возникает вмешиваться в творческий процесс художника, научную работу ученого. Люди вольно высказываются на любую тему и периодически устраивают демонстрации по любому важному, по их мнению, поводу. Там человек остался человеком.

Тем временем его родина наглухо закрыла границы для своих же üмперцев. Иностранцев пускали, но только после многоуровневых, тщательных проверок üмперских спецслужб. Желающих переехать из Unación в Üмперию не стало. А вот туристов посещало немало. Для них отвели “демонстративные” зоны. Правда, необходимо было строго придерживаться туристического маршрута и ни в коем случае не разговаривать со случайными местными öсобями.

В унасионских СМИ немного рассказывали о Üмперии, весьма скудная информация из которой поступала редко. И то почти вся только благодаря дипломатической миссии.

Давид смотрел на Максима с нескрываемым удивлением.

– Тебе удалось переехать в Unación… Почему ты снова тут?

– Давид, я знаю, что могу всецело доверять тебе. Но всё же промолчу. Ещё не время. Хорошо?

– Хорошо, хорошо, – Давид разочаровано отвёл взгляд в сторону.

Молчание. Только треск костра. Оба завороженно созерцали пламя. Давид заговорил первым:

– Пока не забыл, мне надо кое-что сделать.

Давид сдвинул массивный плоский камень. Из ниши под ним достал металлическую коробку с тетрадью. Снова сел ближе к костру и записал новые стихи, заученные на память.

– Ты прочитаешь мне? – поинтересовался Максим, наливая чай.

– Нет. Я не умею… не люблю читать поэзию вслух.

– Можно я потом сам почитаю?

– Можно.

Давид уже спал. Макс сидел у догорающего костра. В руках – тетрадь, в которой мелким аккуратным почерком струились строки:

Мне показалось, что меня уж нет.

Лишь тело, оболочка – по привычке —

центрально-нервно слушает рассвет,

и жизнь моя давно уже в кавычках.

Мне показались ангелы в час пик:

ни крыльев, ни свечения – простые

с работы едут. Впереди – тупик.

А им всё нипочём, они святые.

И показались слезы на глазах

у сильных, президентов, власть имущих.

Священники не с деньгами в руках,

а с лаской и добром для всех зовущих.

Мне показалось, что цветёт сирень

на почве безразличия и злости,

где радужнее стала даже тень,

снаряды не грызут живые кости.

Мне показалось, что любовь поёт,

и песню эту знает всё на свете.

Я ухожу… Она ещё придёт.

И всем сердцам, конечно же, ответит!