Читать книгу Шпана и первая любовь: 2 - Артур Рунин - Страница 4

Ноги привели Шпану к заброшенному остову спортивной школы, поселившаяся лень в теле не желала обходить стройку, чтобы зайти по ступеням. Он положил локти на бетонную плиту и закинул ногу, репейный куст прилепил шарик-ёж к носку правой щиколотки. Данила нервничал, громко хлопая отряхнул ладони; шершавая грязь размазалась по подушечкам пальцев. Он окинул недовольным взглядом куртку и брюки. «Грязный как свинья. Мокрый как свинья, окунувшаяся в мокрую грязь. – Тусклый взгляд промчался по серости бетона. – Костерок не помешает. Спичек нет. Доски можно в подвале выломать, если остались после строительства плотов».

Данила вспомнил, как с Филатом и его «раболепом» покоряли пруд. Ослы. Встали втроём на один угол плота и слетели в воду. Сявка ударился виском, потерял сознание и едва не утонул. Кинулись спасать, нырять. В итоге плот оказался над головами. Запаниковали, когда головы врубились в доски. Сявка из рук выскочил. Тут же занырнули. Воздуха не хватало. Едва все не утонули.

«Интересно, коза мала́я здесь? Вряд ли. Вот шкодливая бестия, ныряй, говорит, за рогаткой». – Улыбка застыла на лице Шпаны, глаза из-под кислой гримасы смотрели на гнущийся камыш. Ближе к воде – островок рогоза с посохшими и сломанными бутонами, где застыла грусть. Не картина – тоска. Ещё этот проклятый дождь не переставал, неугомонно громил землю. Ветви камыша качало, гнуло; кисточки походили на лапы, зовущие в омут. Весь этот хмурый серый пейзаж напомнил картину «Утопленница», зависавшей в одной из комнат Ирины.

– Брр, тонуть жутко. Лучше застрелиться. – Шпана подул на ладони, ощущая горячее дыхание на замёрзших пальцах. – «Зачем припёрся? Нет этой малявки. Собственно, зачем она мне нужна? – Он вспомнил, как горестно плакала девчонка, говоря о брате. – А, вот я зачем. Утешать. Надо было в подвал залезть. Там запрятаны свечки, спички. Отогрелся бы. Лежанка есть, чтобы переночевать».

Шпана прошёл на другую сторону недостроя. Дорога ползла вдоль стройки, уходила влево и растворялась в холодном сумраке деревьев. Справа одноэтажный магазин возносил к небу серую черепицу двускатной крыши, немытые окна созерцали улицу сквозь ржавые решётки. Отец, посадив на плечи крошечного Данилу, часто заходил сюда, покупал лимонад, пончики, и они шли на песчаный пляж городского бассейна.

Шпана закрыл глаза, пальцы сдавили переносицу.

«Па. Плохо мне. Оля говорит – вы там наверху, часто сходите… на нас смотрите. Па, ты меня видишь? Па, ты меня видишь?! – Кадык нервно увёл слюну в желудок. – Пап, как же хочется с тобой поговорить. Посоветоваться. Па, если бы те голоса, которые решали «завалить щенка или нет», убили меня… мы с тобой сейчас были вместе? Лучше бы убили. Мне очень плохо, пап, часто убить хочу себя. Прости, что ни разу не приходил на могилу. Я не помню – где. Но я найду, обещаю. Приду. Увидимся, пап. Когда-нибудь… увидимся. Если, конечно, Ольга права». – Данила пнул камень, отрешённо мотнул рукой в тучи и тихим голосом произнёс:

– Да не видишь ты меня. Нет тебя. Нигде нет.

***

Мелкий камешек ударил по макушке. Радость Шпаны подпрыгнула до небес, улыбка налезла на уши. Маленькая бестия в репертуаре, написанном жизнью – персонально.

«Делопутная мордашка» выдвинула остренький подбородок, нижние зубки белели, закусив центр верхней губы. Голова деловито покачивалась как у китайского болванчика. Кулаки кокетливо подпирали талию, короткая юбка ширилась воланом. Девчушка-бестия во всей своей красе.

Данила взмахнул указательным пальцем.

– А трусишки у тебя не пацановские.

Алька взвизгнула, исчезла за краем плиты. Первым вынырнул хулиганистый кулачок с половинкой кирпича.

– А макушку глупую не мелкий камушек сейчас потревожит! – воскликнула Бестия.

– Э, э, ведьмочка, всё, сдаюсь. – Данила поднял в смирении ладони. – Сдаюсь. Мир, труд, колбаса. Так что ты хотела про брата рассказать… Дура! – Уворачиваясь от кирпича, он зацепился брючиной за отогнутую арматуру, полетел в камыши, погрузился в илистую грязь. «Не зря ветви-кисти звали в омут», – пролетела мысль. Злобная половинка кирпича угодила в икроножную мышцу.

– Леший! – Бестия держалась за живот и угорала со смеху.

Шпана плюнул в сторону «ведьмочки», раздвигая стебли камыша пролез к воде и дальше к изломанной плите.

– Ты куда, леший? Не уплывай, леший. Ха-ха-ха!

Данила уловил в её голосе нотку испуга и понял: «Алька не хочет, чтобы Леший ушёл».

– Моюсь! – крикнул Шпана надув щёки пузырём. Ливень громил голову. – Небеса сошли с ума.

Данила вышел на берег, в кроссовках чавкало, хромота пришла к отбитой ноге, одежда неприятно липла к телу.

– Ты здесь, Леший? – воскрес радостный голос Альки, ладони держались за угол квадратной колонны. «Шкодная мордашка» со счастливой улыбкой внимательно наблюдала, как Шпана, хлюпая сырыми носками в кроссовках, подошёл и забрался на первый этаж стройки.

– Прости, Леший. – Обеими ладонями Бестия погладила рукав куртки Данилы.

– Назовёшь Лешим, – Данила недовольно собрал на переносице морщины, – и станешь Лешой. – Он мотнул головой в сторону, намекая на то, что скинет в тот грязный омут.

– Туда, откуда ты сейчас причавкал? – спросила Алька, сияя счастливой улыбкой.

– Оно самое.

– Хочешь сказать, закинешь меня в грязь?

– Именно, – кивнул Данила. – Так точно.

– Я утону, – подбоченилась Бестия, с воинственным видом выдвинула подбородок. – Что делать будешь?

– Похороню.

– Рискни. – Алька упёрлась лбом и кулаками в бок Данилы и столкнула с плиты на землю.

– Ты, чудо чудное. – Глаза Шпаны бегали по земле, искали: чем бы таким лёгким запулить? – Беспредельщица. Сейчас уйду.

– Уходи-и, – пропел унылый голос бестии, потухший взгляд вылил на недруга свинцовую пустоту. – Звал что ль кто?

Боль в ноге усилилась, Шпана поковылял вдоль стройки.

– Ты куда? – плаксивый голосок Альки запнулся; она помолчала, взволнованно забегала глазами. – Уходишь?

Данила не отвечал, недовольно хмурился, скользил по грязи, омываясь нещадным дождём.

– Уходишь? – Бестия перебежала к следующему проёму. – Уходишь?! – громче крикнула Алька. – Я сейчас кирпичом по башке заеду! Отвечай, каратель, уходишь?!

Данила молчал, чавкал кроссовками по грязи, но остерегался прилёта – «запечённой глины по котелку».

– Уходишь? – жалобный голос Альки сорвался на писк и дрогнул. – Уходишь, да?

«Сейчас заплачет», – подумал Данила и, пожалев Бестию, гаркнул:

– Нет!

Алька быстро вытерла ладонями пузатые слёзы с ресниц. Слух Данилы уловил слабое шмыганье носа. Довольный, он усмехнулся: «Проучил».

– Да и вали отсюда, козла-козлина козлячья!

Вспыхнув, Шпана развернулся, из-под ног сжал в кулак грязь, яростно запустил в оборзевшую маленькую ведьму.

– Вот за это слово… – Данила запнулся.

Бестия вытащила язык, зажав ладонями уши, и часто моргала. Шпана, покачивая головой, расцвёл улыбкой:

– Откуда взялась такая?

– От верблюда.

– Раз отвечаешь, значит, слышишь. – Данила нарочито грозно собрал брови над переносицей, выдвинул нижнюю губу. – Так я тебе за это слово…

– Ты сейчас похож на быка! – перекричала его «ведьмочка», заставив заткнуться. – Которому кое-что дверью прищемили! – Опустив руки и надменно вскинув подбородок, Алька крикнула:

– Ладно, бедолага, залезай под крышу. А то завтра сопли распустишь… температура там всякая. Лечи потом тебя.

Данила не сводил удивлённых и обескураженных глаз с заносчивой «залипухи».

– Спички есть, – спросил Шпана и пониженным тоном договорил, – ходячая неожиданность?

– Зажигалка, – похвасталась Бестия, зажигалка-пистолет появилась в кулаке. Озорной щелчок пальцем и блестящий пистолетик подарил огню жизнь из ствола. – Брат подарил.

Данила сгорбился, похромал дальше.

– Стой! – потребовала Бестия. – Всю стройку обходить решил? Я постарею, пока ты придёшь.

– Ты мне ногу отбила кирпичом. Идти всё больнее и больнее.

– Ой, ой. Надо же, обидели мальчика без двадцать первого пальчика.

Шпана остановился, надул щёки, опасаясь, что могут лопнуть, шумно выдохнул в небеса; взгляд стрельнул в это – девчачье существо.

– Не злись, каркалыга, – посоветовала Алька. – Давай руку, помогу подняться.

Данила подавился воздухом. Голова медленно поворачивалась, зрачки исподлобья прокатились по дуге и остановились в уголках, косились на шкодливую девичью фигурку.

– Откуда слов нахваталась? Словесный понос прорвало? А, понял, моё внимание ловишь. В кадрихи набиваешься. В зеркало давно смотрелась?

– Ах ты… – Сузившиеся глаза Бестии яростно искали булыжник. – Хромоножка, давай, кандыляй по дорожке. – «Ведьмочка» истерично засмеялась. – Если успеешь!

– Алька, прекращай за камни хвататься. Кто научил?

– Жизнь! Первая не схватишь, другой схватит. – Шумно выдохнув Бестия успокоилась, опустила руки. В кулаке завис пистолетик. – Я страшная, да? – И будто вспомнила главную идею своей жизни, добавила слов:

– Всё равно огрею тебя. – Глаза заметались по бетонным углам, по ступеням, по бетонному полу.

– Ты, шизанутая! – крикнул Данила, понимая: ведь и в правду огреет, – превозмогая боль, проскакал на одной ноге и залетел на железобетонную плиту.

– Я некрасивая, да? – Алька стояла с обрезком трубы. – Спрятался. Во дурак. Найду, хуже будет. – Над нижними веками явились слёзы, мокрые дорожки скользнули по щекам. Обрезок трубы обречённо зазвенел под ногами, прокатился, прогремел по бетонным ступеням. – Или ушёл? – Бестия опустилась на корточки, поджала шею в воротник куртки, задумчиво уставилась в одну точку. – Так на брата похож. – Она взглянула вдаль, на блестевшую широкую тропу. – Дождь стих, – прошептала она, – кушать хочется. – Устремила мечтательные глаза в высокий свод недостроенного здания.

Шпана крался на цыпочках к худенькой спине, не видел, что Бестия держит, поэтому не желал быть невовремя замеченным и получить порцию боли по другой ноге.

– Крадёшься, молва зубастая, – сказала Алька.

Данила медленно подошёл, Бестия выпрямила колени и повернулась. Она подняла подбородок, будто бы ростом мерилась, поднялась на носочках.

– Ты, точно маленькая колдунья, всё видишь, всё слышишь, борзая до беспредела. А если бы я был плохим? Давно бы на дне пруда рыб кормила.

– Рыбы здесь не водятся, одни тритоны.

– Деловая. Я для примера сказал.

– Знаю тебя. С другим бы так не вела.

Шпана в очередной раз открыл рот от изумления.

– И не такой уж ты пушистик, – качала головой Бестия. – Не добрый и не хороший.

– Но… – Данила задумался. – Но по сравнению с другими плохими ребятами – я хороший плохой.

– Ой ли, ой ли.

– По крайней мере, сидишь целёхонька и голову никто тебе не отвернул. А между прочим – заслуживаешь.

– Угрожаешь? – Глаза Бестии сузились, неприятные, отталкивающие.

– Не делай так, тебе не идёт. – Данила осмотрелся. – Костёр давай лучше замутим. Я промёрз как рыба в морозильнике, и водой наполнен как медуза. Заболею.

– Вроде не мороз на улице. Мог бы ещё поплавать.

– Когда ты вырастишь, твой муж повесится.

– Вот прикольно будет, если вдруг ты окажешься мужем. В жизни всё бывает. – Алька радостно хлопнула ладонями по ногам, больше походившими на спички. – Эх, тяжело такую тушу с петли снимать. Ничего, любовник поможет.

Зёв Данилы – зевавший лев отдыхает. Алька смерила его презрительным взглядом, неодобрительно фыркнула:

– Гландами завлекаешь? Или зубы красивые?

– Ты с кем водишься? В куколки должна играть…

– Ты что, дурак? Я в седьмом классе. Да и кукол от рождения не видала.

– Без родителей живёшь? – Данила трясся от холода.

– С мамой… и братом. Папа на самолёте погиб. Лётчик-испытатель. Как обычно, сам знаешь.

– М-м, – покачивал головой Шпана, – лётчик-испытатель – это да. Кунькабежный спорт, – задумчиво произнёс он, вспомнив одну бабку жившую в деревне, давно поменявшую мерность: у той было девять мужей.

– Какой спорт?

– Это не тебе. – Данила оттянул прилипшие к ляжкам мокрые грязные штанины. – Полезу под стройку, за дровами.

– Там грязь тухлая, не пролезешь. Раньше я там пряталась. Даже ночевала. Сейчас там болото. – Алька пожала плечами. – Не знаю почему… откуда-то вода натекла.

– Из дома убегаешь?

– Угу. – Бестия отвернула бесстыжие глаза.

«Врёт. Что-то здесь не так. Но одёжка чистая. Кто-то стирает». – Что, совсем не получится к доскам подойти?

– Не знаю. Чем выломать? Если только тем обрезком трубы, по которому твоя макушка плакала.

– Нож есть. – Данила хлопнул по карманам куртки. – Неси трубу. Только договоримся, не для головы… моей. – Он протянул ладонь. – Уговор?

– Уговор. – В глазах шкодливой Бестии притаился смех.

Данила и семиклассница Алька, не по годам слишком «остроумная», задержали слившиеся взгляды и рассмеялись.

– Надо скорее. Темнеет на глазах. – Бестия подала новому другу трубу и зажигалку-пистолет.

Прошло десять минут. Алька сидела у края плиты, в подвальный проём высматривала Данилу. С лёгким эхом слышалась ругань, чихание. Чёрные и грязные пальцы легли на сырую землю, из-под плиты появилась голова Шпаны; вывернув шею, он недовольным тоном сказал:

– Да на фиг. Там в натуре болото.

Алька смехом захлебнулась.

– Чего прёшься? – Шпана вылез из подвала, не понимая: над чем «умирает» Бестия? – Скажи, чего ржёшь, я тоже хихикну?

– Ой умора не могу. – Бестия делала паузу, осматривала лицо Данилы и снова заливалась смехом. Держась за живот, она опустилась на корточки. Увидела, что Данила недобро осматривает её, сдвинула коленки, натянула юбку, озорно взглянула – и снова беснующийся смех наполнил стройку.

– Да скажи! – Данила нервничал, мок под умерившим прыть дождём и злился. – «С ума сошла? Ненормальная».

Алька успокоилась, тонкая ладонь протянулась в помощь Даниле:

– Давай руку, дятел.

– Этот дятел – тебе сейчас рот законопатит.

– Извини, ошиблась. Не дятел, цапе́ль. – Сквозь смех Бестия тыкала пальцем. – В болоте клювом лягушек ловил?

– Лови зажигалку. – Шпана рукавом стёр грязь с кончика носа. Подумал, тыльной стороной кисти протёр ещё раз.

Бестия поймала пистолетик-зажигалку, на лице застыла миленькая улыбка, добрые глаза опускали края бровей.

Твёрдый шаг Данилы в сторону стадиона смыл добродушную картину. Бестия спрыгнула на землю: он не уходит? Она испуганно забегала глазами по широкой спине удаляющейся высокой фигуры: он уходит, уходит! Ресницы завибрировали: он обиделся! Пистолет-зажигалка утонул в кармане короткой курточки. Алька побежала за Шпаной. Догнала, отмерив дистанцию – шаг, поплелась хвостиком, неслышно ступая след в след.

Данила улыбнулся. Резко остановился, надеясь, что Бестия врубится в спину. Не тут-то было. Алька остановилась в паре десятков сантиметров. Шпана повернулся – Бестия задрала гордую «мордашку», глаза и ухмылка качающейся головы выказывали презрительность, подбородок плясал по сторонам.

– Глаза орла смотрят на мышонка. – Алька озорно подмигнула.

– Мышонка? Чёрт подери, мышонка?! – возгласил вопрос Шпана. – Если ты мышка, то…

– Да, да, не орёл. Ты… – Улыбка Бестии шире раздвинула губы.

– И кто? – голос Данилы прозвучал сердито и одновременно смешно.

– Пошли куда шли. – Ладонь махнула под приторно ласковый голосок Альки, указывая путь-дорогу.

Данила развернулся, начал шагать.

– То ты цапель. – Пендаль по ягодицам и звонкий хохот превратил Данилу в саму ярость. Он вывернулся, постарался скрюченными пальцы схватить Бестию, но та уже находилась в десяти шагах, тяжело дыша и высоко поднимая грудь.

– Данила, – тяжёлая отдышка заставила Альку склониться, открытый рот с растянутыми губами часто ловил воздух.

Шпана оставался на месте и вдумчиво наблюдал.

– Я больше не буду, – простонал хитрый голос, Алька выпрямилась.

– Астма? – Вытянув язык Данила прижал кулак к груди, согнулся и подышал, изобразив отдышку. – У меня тоже так бывает.

– Нет.

– Сердце, видать, больное. Ты из детского санатория сбежала? – спросил Данила голосом показывающим, что раскусил и понял откуда взялась эта мелкая авантюристка.

Алька с серьёзным лицом и медленными шажками оказалась возле Шпаны, воззрилась вверх озорными глазами.

– Скала-а-а, – в её голосе прозвучали уважительные нотки. – У-у, какой громадный.

– Ага, скала. А на скале орёл зыркает по мышам. Когда орёл отвернётся, мыши дохнут со смеху, по земле катаются, решая, что взирал цапель?

Бестия обхватила Данилу вместе с руками и пару минут заливистым смехом помогала содрогаться худому девичьему телу до слёз.

– Дождливый осенний вечер, – произнёс Данила.

– Теперь нет, не цапель. – Алька успокоилась, улыбка не сходила с лица, ясные глазищи блестели весельем. – Говоришь как мой брат. Такой же смешной. Он всегда меня смешил.

– А ты под громкий смех – поджопник для пущей радости ему вдалбливала, – усмехнулся Данила.

– Да, – Бестия склонила голову, тихим голосом опровергла, – нет.

– Плачешь?

– Уку. – Алька отвернула лицо, протёрла пальцем под шмыгающим носом. – Мой брат в армии. Четыре года прошло, а он не возвращается.

– Так служат два года. Три – в морском флоте. Конечно, можно остаться послужить после положенного срока. По всей вероятности, так он и сделал.

– Мама ходит на кладбище. Плачет. Говорит – там брат спит. Я не верю. – Алька взглянула на Данилу. – Я знаю, она сошла с ума. Меня зовёт пойти, но я не иду. Делать нечего – по чужим ходить могилам.

Гнетущее молчание затянуло петлю. Шпана не знал, как поступить, какими словами утешить. Он подумал, что, вероятнее всего, брат погиб. Альке сначала не сказали, но вечно такое не утаишь. Бестия приложила ухо к мокрой куртке Шпаны; он несмело обнял её за плечи. Дождь кропил неподвижную живую скульптуру. Данила не решался заговорить первым, по лёгким вздрагиваниям плеч понял, что Бестия снова плачет; его дрожащая от холода ладонь провела по её мокрым волосам. Алька сильнее вжалась, всхлипнув, заплакала в голос.

– Данила. – Алька вскинула подбородок, и Шпана подумал: как бы она ни старалась выглядеть старше – но седьмой класс. А глаза, покрасневшие от слёз, – совсем детские. – Слышишь? А ладно, ничего. – Бестия постаралась улыбнуться. – Куда идём?

– В подвал дома.

– Я боюсь. Не пойду.

– Меня боишься?

– Нет, – Алька расцвела широченной улыбкой, – подвала.

– Что такая довольная, снова подлянку готовишь? – с подозрением во взгляде спросил Данила.

– Нет.

– Там тепло. Есть свечи и спички. И одеяло, если, – он осёкся, – если не протухло, конечно.

– А блохи?

– И блохи, наверное, – усмехнулся Данила.

– Ночлежка по высшему распоряжению бога.

– О, ещё одна. Веришь в бога? – поинтересовался Данила.

– Дурак что ль? Не знаю. Хорошо, пойдём. – Алька улыбнулась. – А то носы потекут. Тебе можно, ты парень, а я-то женщина. – Она уловила скрытую насмешку Данилы. – Не вздумай смешное сказать, – кулаком пригрозила Бестия. – Давай завтра на кладбище сходим. Я тебе маму покажу. И могилу, где брат лежит. – Она рьяно закачала волосами. – Как бы брат. Мама так думает. Я говорю, она совсем помешалась.

– Я, конечно, не любитель по кладбищам. – Данила улыбнулся, крючком из пальца поднял нос Альки. – Ради тебя – обязательно сходим. – Данила хмыкнул. – Залипуха-залипушная. – И побежал.

– И правда, как мой брат. Он со мной играет, балуется и смеётся! – Лицо Бестии просветлело. – Э! Отвечаешь за залипуху, урюк несчастный!

– Боюсь! Не отвечаю! Бежим, дождь достал до беспредела! – Шпана развернулся и побежал спиной поднимая высоко колени. Поскользнулся, балансируя руками, словно корявыми ветвями, ловя равновесие и стараясь не упасть, воткнулся головой в ржавую бочку возле поваленного забора и распластался на пожухлой траве.

Алька хохотала. Даниле было приятно: хоть одному человечку в этом громадном сыром мире сейчас – хорошо!

***

Бестия хотела есть и пить, да и сам Данила прилично проголодался. По дороге в подвал они решили зайти в продуктовый магазин, благо у Данилы деньги имелись. До закрытия оставалось полчаса. Они сбежали со скользкой железнодорожной насыпи, неожиданно сверкнула молния, следом последовал гром, а через пару мгновений новая молния разрезала небосвод. Шпана был сильно удивлён: он не помнил такого, чтобы поздней осенью почти на пороге зимы разразилась гроза, напомнившая ему о майских днях. Бестия сильно испугалась и чуть ли не окопалась в тридцати метрах от входа в продуктовый магазин, она застыла на месте и заворожённо осматривала небо; Даниле представилось, что Алька ловит момент, чтобы, когда сверкнёт, – успеть увернуться от разряда. Он потолкал, потолкал её, понял, что маленькая бестия ушла в мысли и вернуться не обещала; время поджимало, Данила перекинул Альку через плечо и опустил её на ноги перед самыми ступенями в магазин.

– Успели. – Шпана открыл стеклянную дверь перед Бестией, подтолкнул её в спину и прошёл следом, хлюпая и чавкая одеждой и кроссовками.

– Галантный кавалер. – С напыщенно деловым видом Алька задрала нос, забегала глазами по прилавкам.

– Проходи, матрёшка.

– А, так я что, оказывается, беременна. – Она наигранно испуганно ахнула и, прижав ладони к щекам, покачала головой. Потом развела руки и пристально посмотрела на живот.

– Грязью, – усмехнулся Шпана. – Долго обнимала меня.

– Тогда уж святым духом, глупый.

– Знаю, наполненная святыми духами – матрёшка. Набирайся лучше тем, чем полки не пусты. – Данила осмотрел зал магазина. – А полки как всегда пусты.

Магазин был разделен на два зала, в каждом по две продавщицы. Данила и Алька прошлись от левого угла прилавков до правого, рассматривая полупустые полки. Данила сказал, что Бестия может выбирать любую еду – денег хватит на всё. Двое знакомых Данилы пялились удивлёнными глазами на его сырой грязный вид, а он сделал вид, что никогда их не лицезрел и, естественно, не собирался говорить им «здрасте». Шпана и Бестия набрали баранок, печенья и карамели, взяли последнюю трёхлитровую банку яблочного сока.

– Хлеба нет. – Данила поддел пальцем нос Альки и улыбнулся. – Взять банку консервов? Одну. Рыбную.

– Гадость. – Бестия помахала ладонью перед носом, отгоняя призрак рыбной вони. – Пахнуть будем как вонючки.

– Не целоваться же тебе.

– А спать-то вместе будем.

– Как это? – опешил Данила.

– Рядом же! Совсем мозги растерял? – Бестия покрутила пальцем у виска – у виска Данилы. – Или в подвале отдельные койки?

– Ничего, подышишь. Спать захочешь – уснёшь. Лично я голодный как волк, банку за раз сгложу.

– Операцию делать будут.

– Какую операцию? Что нового ещё придумала?

– Сядешь на толчок, банка застрянет.

– А ну-ка иди сюда, словоблюдина.

– Блюдолизин! – радостно взвизгнула Алька, отскочила как игривый мячик от стенки к молочному отделу, покрутила фигу и хохотнула. – Лизун. Одна крышка вылезет и будешь ходить павлином!

Худосочный длинный парень, которому Данила мгновенно прикрутил прозвище Жердь, с козлиной бородкой, в мешковатой болоньевой куртке отсчитывал деньги возле кассы. У Шпаны возникло желание – сорвать все волосы с его бороды и воткнуть в дырки ушей, а куртку – порезать лезвием на лоскуты, потом всучить в ладони бубен, помочь ему развести огонь и пусть перерождается в шамана: вместо грозы – солнца просит. За Жердью топталась полысевшая старуха, в кулаке тряслась клюка. Она недовольно наблюдала за «языковедением молодых бесогонов», покачивала головой и, наверное, произносила в мыслях страшно ругательное «ай-яй-яй».

– Хватит орать! – пробасила сальная продавщица, задыхавшаяся под собственными массами; высокий белый колпак сдвинулся вбок на крашенных хной рыжих волосах. Марлевой тряпкой она старательно тёрла поблёкший пластик прилавка. – Купили, так выходите.

– Заткнись! – рявкнул Шпана, выпучив исступлённые глаза. – Пойдём, Алька, отсюда. А то свиньи жирные слишком громко хрюкают.

– Пошли вон отсюда! – заступилась вторая продавщица – мощнее предыдущей. Короткие вьющиеся локоны свекольного цвета прилипли к мокрому от пота лбу. – Сейчас милицию вызову. Я твоего отчима знаю. Расскажу, как ты хамски разговариваешь. Пусть прибьёт выродка.

Данила схватил расположившийся возле витрины алюминиевый столик и вонзил в стекло прилавка-холодильника. Грохнул дребезг разлетевшегося стекла. Продавщицы в ужасе завизжали. Та, у которой свекольные волосы, нырнула под прилавок; рыжая толстушка, потеряв колпак, ринулась в подсобку, сбила половину продуктов с полок.

– Валим, Алька! – крикнул Шпана и, саданув дверь пинком, выскочил на улицу.

Бестия подбежала к гастрономическому отделу, хохоча, ткнула пальцем на ножки стола, злобно нырнувшего в зубья разбитого стекла. Она подмигнула выглядывающей из-за прилавка продавщице, которая часто хлопала длинными жирно накрашенными ресницами и просила прощения испуганными глазами.

– Эй, грязнули, паука у вас убили. Огромного и стального. – Бестия пролезла рукой в разбитый прилавок и вытащила несколько банок рыбных консервов и презрительным тоном продолжила говорить:

– Мы вам ничего плохого не сделали, а вы две свиньи завизжали на нас. Вы обидели чужую радость, вы сходу рубанули по чужому счастью. А его так мало. Да откуда вам знать отъевшимся. А знали если, то давно забыли. Лишь бы только сало в ненасытные утробы и отрыжка из похабных уст. Вам ли знать, как голодный во сне бережёт пшеничный колосок, не ест, любуется даром природы. В его сердце возгорается счастье от красоты. – Кулак вынул из кармана куртки пистолет-зажигалку. – Пристрелить бы толстозадок. – Продавщица со свекольными волосами взвизгнула, оторопело пятясь, подняла руки вверх. – Не боись, бабьё. Это зажигалка. Брат подарил. Он на войне. Придёт, автомат подарит. В гости зайду обязательно.

Шпана заново вломился в магазин.

– Алька, что застряла? – Он перекинул банки из рук Бестии в пакет, потянул за рукав. – Пошли. Хватит куражиться над жирнушками, а то от давления – их запор замучает.

Алька пошла за спиной Данилы, остановилась в открытой двери, повернулась к прилавкам.

– Слово не воробей, однажды вылетит – по собственной харе въедет. Думать надо на кого орёте. – И вышла.

Шпана и Бестия обменялись весёлыми взглядами, взялись крепко за руки, слетели со ступеней – мир им ринулся на встречу. Они побежали к железнодорожной насыпи. Громкий смех насыщал их радость.