Читать книгу Шпана и первая любовь: 2 - Артур Рунин - Страница 5

В подвал залезли с торца дома через узкое окно. Тепло приятно обняло. Создалось ощущение, что из мороза попали в баню. Нужный сарай находился здесь же на левом углу. Данила достал поржавевший ключ, пару лет назад спрятанный за трубой. Пришлось повозиться с висячим замком двери – наверное, тоже нутро поела ржавчина. В сарае притаилась темнота, ни одной светлой пылинки. В нос ударил застарелый запах одежды и воска, как будто совсем недавно здесь жгли свечи.

Алька вцепилась в куртку Данилы.

– Твой сарайчик? – спросила она. – А если хозяева нагрянут?

– Не придут. Пацаны давно выкупили за три литра самогонки. Хозяйка алкоголичка, ей здесь хранить нечего.

– Давно выкупили – давно забыла. Придёт и выгонит. Созовёт милицию, налетят вороны, заклюют нас бедненьких и несчастненьких.

– Не налетят, не созовёт. Побоится. Знает с кем связалась. – Шпана задумался, решая – рассказать или нет про драку, когда Слива здесь порезал Хазика, после чего менты разогнали весь «шалман» и больше здесь не собирались, сарайчик забросили. Данила пошарил ладонью по полкам, нашёл спички, свечи, лампадку, правда, пустую. Чиркнул спичкой по коробку, осветил помещение. После чего зажёг свечу, накапал воска на стол и установил.

– Вот, любуйся, только одна узкая скамья. – Алька воткнула указательные пальцы кулаков в угрюмую картину сарая, лицо исказила гримаса плача. – Как спать-то будем?

– Поместимся.

– Если ты рыбных консервов наешься, точно не постелимся. А я, глупая, ещё пять банок взяла.

– Не учувствуешь. Я консервами и тебя накормлю.

– Да? – пропищала Бестия.

– Да.

– Рискни. – Алька сорвала со стола свечу и стала рассматривать полки. – Когда заснёшь, возьму банку и пингвина из тебя сотворю.

– Ты же говорила жар-птица. – Шпана вырвал свечу из рук Альки, снова накапал воск на стол и снова установил.

– Правильно мямлишь, – вздохнула обречённо Бестия. – Ладно, раздевайся, пингвинов жар-птичка.

– Чего?

– Ты сырой как утопленник после зимы. Раздевайся же, ну.

– Тьфу, спасибо, окрестила. И что я разденусь?

– Там батареи горячие, – перешла на шёпот Бестия. – Когда по темноте лезли, я пальчики обожгла. Положишь вещи, быстро высохнут.

Алька насобирала конфет из карманов, освободила от фантиков и сунула все разом в рот. Щёки надулись и казалось, что между двух бледных шаров торчит крошечная нос-пипка. Шпане стало смешно и тоскливо: вроде дома есть родная сестра и не родная вовсе. А как хотелось, чтобы была как эта девчонка.

– Что сидишь? – Алька толкнула Данилу кончиком указательного пальца в лоб. – Скидывай всё. Заболеешь.

– И что дальше, мне перед тобой в трусах шнырять?

– Нет. Сядь и зажмись как девочка-целочка и возопи, что девочка тебя насилует. – Алька ещё раз сорвала свечу со стола и чуть ли не воткнула огонёк в нос Шпаны, рассматривая его глаза.

– А ты? – Шпана выхватил свечу из пальцев Бестии. Свеча погасла. Пришлось заново чиркать спичкой об коробок, капать воском на стол и устанавливать. – Ты тоже промокла… останешься в одних трусах?

– Трусы у тебя. – Алька отлепила свечу от воска на столе и спрятала за бедро. – А на мне… – Она сузила глаза, топая ногой по лавке. – У девочек трусики, а на мне купальник.

– Вот я и смотрю – кайфовала под дождём, словно лягушка. – Данила оставил попытки восстановления свечи на стол, взял пятисантиметровый остаток из картонной коробки на полке и уже с помощью него осветил небольшой сарайчик. – И что дальше, голые уляжемся рядом?

– Нет, или да. Кто из нас пацан? Это я должна стесняться. Брат мой не стеснялся. Когда мне было страшно спать, я прибегала к нему под одеяло и засыпала. Он мне сказки рассказывал. – Слёзы накатились на ресницы несчастной. – Высохнет одежда, оденемся. А что делать-то?

– Так… то брат родной. – Данила недовольно качнул головой. – Опять мокрое устраиваешь?

– Данила, – грустные глаза Альки шарили по земляному полу, – я хочу попросить тебя…

– Хочешь, чтобы я стал твоим братом? – Шпана стягивал с себя куртку, которая словно вклеилась в тело. – Догадался?

– Откуда ты знаешь? – опешила Бестия, подпрыгнула и повисла на его шее. – Пожалуйста. Мне так его не хватает. Он так далеко. У меня будешь ты. Два брата, представляешь? Как расскажу… – она осеклась. – Я за тебя горой. Никогда-никогда не брошу. – Алька отцепилась и вскочила на лавку коленями. – Давай, – глаза горели дьявольским огоньком, подсвеченные свечой, – порежем руки и прислоним.

– Зачем?

– Именно так мой брат с другом братался. Кровь соединяли.

Данила промолчал, переметнул взор на огонёк свечи на столе.

– Вы часто здесь собирались? – поинтересовалась Бестия.

– Было дело, – угрюмо ответил Данила, впав в оцепенение вспомнив не очень хорошее.

– И девочки?

– Нет. Девчонок именно сюда не приводили. Ещё малы, наверное, были.

– У вас?

– Короче…

– Ага, понятненько, – нараспев произнесла Бестия и кинула потухшую свечу на стол, – ещё и короче. Хе, хе, совсем не мужчинки.

Данила с трудом сдерживал улыбку и грязные ругательства, готовые вылететь изо рта – бешенной лавиной.

– Бывает. – Алька мяла пальцами воск, содранный со стола, придав лицу безмятежный вид. – Нет, правда. Веришь, что бывает? Веришь?

– Если хочешь перейти на пошлости, – Данила выхватил мягкий восковой шарик из пальцев Бестии и воткнул ей в рот, – зашучу так, что горько-горько заплачешь.

– Тьфу, дурак, – выплюнула Алька воск. – А давай рискнём? – оживилась она и подорвалась с места. – Принимаю вызов. – Она вскинула подбородок и смешно, но надменно выпятила нижнюю губу. – Кто кого, а?

– Брат и сестра так не шутят.

– Ты прав. – Неугомонная Бестия мгновенно остыла, села на лавку и тихо полила слезами. – Извини, пожалуйста.

– Хватит лить. Утонем.

– Спасёшь, никуда не денешься. – Она хлюпнула носом, ладонью стёрла слезу с щеки. Печальные глаза смотрели на шпану с какой-то затаённой, трепетной надеждой.

– Фу-у, как тяжело с тобой.

– Родил ребёнка, то терпи, бери ответственность, ряди.

– Я согласился только на сестру. – Данила сел на стол, коленями к Бестии, и потеребил её за нос.

– Можно я тебя поцелую в щёку, если ты мне стал братом.

– Чмокни.

Алька зажала щёку Данилы зубами, оттянула, вытянула и задержала губы на несколько мгновений, наконец громко чмокнула.

– Пиранья. – Шпана недовольно потёр ладонью по лицу, слабо щёлкнул пальцем по кончику носа Бестии. – Щёку чуть не откусила.

Алька сняла с себя куртку.

– Всё. Я теперь тебя зову брат. Ты меня – сестрёнка. – Она кинула куртку на стол, подняла руки и стянула платье.

Данила не знал куда спрятать глаза.

– Братик, – Бестия провела ладонью по колючей щеке Данилы, – я не совсем голая. Не ломай свои зенки. Ослепнешь. Отнеси, пожалуйста, на трубы. И давай, где там твоё обещанное вонючее одеяло.

– За ним нужно лезть в другое крыло дома, через катакомбы, типа катакомбы. Одна побудешь?

– Долго?

– Минут пять. Или десять. Или пятнадцать. Или двадцать.

– Хватит меня пугать, – Бестия толкнула Шпану в плечи, – ещё пятьдесят скажи. А мышки здесь…

– И крысы здесь есть.

Взвизгнув, Бестия подняла коленки к подбородку и стонущим голоском поведала:

– Я спать хочу, а мне холодно, а ты пугаешь. Ты разве пугалом в жизнь напросился?

– Ладно. – Шпана поднялся со стола и повернулся к двери, хотел сказать, что кажется, коллекционером подлянок в свою душу, но не стал. – Закройся на крюк или щеколду, сейчас одеяло принесу.

– Не долго только. – Бестия спрыгнула с лавки, схватила Данилу за руки и заглянула в глаза. – Ты обещал. Никого не боюсь, а вот от писка мышей в обморок грохаюсь. И ведь… ты меня не бросишь, да? – Бестия отскочила обратно на лавку и поджала колени к груди.

Данила старался не смотреть на бесстыжую Альку, заседавшую на лавке в одних трусах. Он вышел из сарая, отнёс одежду под окно, в которое до этого влезли, и разложил по батареям, сам завернулся в прожжённую зелёную ткань, которую вытянул из-под досок в углу, и сразу направился по тёмным коридорам в другую часть подвала. Когда Шпана пришёл, облепленный паутинами и ржавчиной, то принёс тонкий поролоновый матрас и ватное одеяло, которое разило прелостью. Радость, при появлении Данилы, покинула хозяйку и набросилась на него с поцелуями, но сама маленькая гордая Бестия не подала вида, наоборот, её пасмурное личико выказывало громкое неодобрение и сердито спрашивало: «А что так скоро, дорогой братик? Мог бы ещё пару веков шарахаться, я бы тебя и мёртвой дождалась».

– Ты собираешься в этих вшивых лохмотьях рядом лечь? – возмутилась Бестия, разглядывая зелёный «плащ» Шпаны. Она приняла из его рук «пастель» и застелила лавку.

– Не собирался вовсе рядом ложиться. Да и как тут рядом улечься… если только на столе? Спи. Я буду ждать, когда одежда высохнет.

– Боишься, что украдут? Кто ночью по подвалам шастает?

– Такие как мы, поверь.

– А каким ты мне будешь братом? – Алька растянулась на одеяле и зевнула. – Пусть не родным, а то, когда стану женщиной, вдруг понравишься, влюблюсь. – Она театрально взмахнула рукой. – Ты мне сейчас нравишься, что будет дальше. Даже не знаю, как рассудить – брат ты мне или… сват.

– У меня есть девочка, – сообщил Шпана и сел на стол. – Нормальные сёстры в братьев не влюбляются.

В итоге – Алька долго рыдала, а Данила успокаивал, расписывая на своём лице клоунские сюжеты с идиотскими голосами.

– Не брат ты, а гад, – нарыдавшись чуть ли не до бессилия заявила Бестия, откинула одеяло и легла на поролон, свисающий с обеих сторон лавки, начала смешно икать и сплёвывать, словно шелуху от семечек.

– Так ты влюбилась, и поэтому следила за мной? Ты ещё маленькая, а я другую девочку люблю.

– Мне тринадцать, не маленькая. И ничего не влюбилась. Говорю, на брата похож. И хочу, чтобы ты стал моим братом.

– Запутала ты меня, – пробубнил Данила. – Влюблюсь не влюблюсь, брат не брат… акробат. Спи давай, не доросшая «когда-стану-женщиной».

Данила накрыл Бестию одеялом.

Засыпая, она произнесла:

– Утопиться хочу.

***

Шпана сидел на столе, смотрел на огонёк догорающей свечи. В подвале плыла умиротворённая тишина, изредка нарушалась крысиным писком и шуршанием. Данила вслушивался в каждый шорох: не хотелось остаться без одежды; он немного замёрз и жутко клонило в сон, ведь всю ночь просидел на поролоне в ногах у Бестии: мог бы и на столе посидеть, но на поролоне как-то мягче. Данила потянулся рукой и нежно погладил Альку по волосам.

– Ещё, – простонала Бестия.

Данила ещё раз провёл ладонью по чёрной разлохмаченной гриве. И только оторвал руку, услышал:

– Ещё, ещё давай, нежности хочу.

Он взбесился, но не выказал этого, продолжил гладить сухие густые волосы. Неизвестно сколько прошло времени, но не меньше получаса.

– Алька спишь. У меня рука отсохла. – Слух уловил громкое сопение. Данила убрал ладонь от головы Бестии.

– Куда-а? – запищала та. – На место поставь и гладь.

– Спи. У меня рука в сухую ветку превратилась.

– Кидаю брату клич презрения.

– Что кидаешь?

– Гладь. А то не рука, а уши отсохнут.

– Когда заснёшь, рот булавкой застегну. – Шпана продолжил водить ладонью по чёрной головушке – этой… мелкой… ведьмухи.

– Ой, ой, булавку откуда достанешь-то? В клоаке носишь, заранее припрятал? А-а, поняла, к ментам попадёшь – наручники откроешь или вены вскроешь? Хи, хи, глупый.

– Спи! – рявкнул Данила. – Чучело.

– Бестия.

– Да-а, – Данила качал головой, – действительно, именно так.

– Верёвку с мылом дать, женишок.

– В клоаке носишь?

Только что умирающая от усталости, разговаривающая сквозь сон Алька подскочила на лежанке, будто бы выскочила из-под мощной пружины. Глаза уставились на волосы Шпаны, советовались с мыслями: взять свечу и поджечь или просто – снисходительно простить?

– Повторюшка парень хрюшка. Хрюн небритый. – Бестия снова легла, потянула одеяло на плечи и повернулась к стене.

– Так брат или женишок? – осведомился Данила.

– Десятиродный семибрат. И женишком тоже маячишь.

– Давай договоримся – я брат, ты сестра. Сама так сказала. Короче, поднимайся.

– Отвали, квазимодо. Не, ну ты приятный квазимодо, не ссы.

– А по губам. – Данила начал щекотать. Алька заорала так, что, наверное, все люди дома с испугу из окон повыпрыгивали, а крысы подвала нашли старые верёвки и все до одной повесились. Ладонь Данилы накрыла голосистую «сирену».

– С ума сошла? – прошептал он.

– Щекотки больше смерти боюсь. Между прочим, можно умереть. – Алька освободилась от ладони Данилы и положила скрещенные лодыжки на стол.

Шпана держал нож, из ребра ладони кровоточащая рана прокладывала тонкую красную тропинку.

– Дай пальчик, – попросил он. – Не бойся, порежу не больно и не глубоко, даже руку не отрежу.

– Брататься будем? – Бестия выхватила нож из руки Шпаны и, взяв с него пример, прорезала полоску. Она замерла, когда их кровавые ниточки сплелись, рёбра ладоней сжались. Огромные глаза Альки брызнули слезами. Рот перекосило, и сейчас она походила на плачущего милого малыша. Она кинулась в объятия Данилы, целовала, целовала и целовала в щёки; губы шептали:

– Мой братик. Ты мой братик. Ты теперь мой братик.

Данила растрогался, еле сдержал слёзы, желавшие унизить; он пробежался по мыслям словами: «Мужчины не плачут. Западло».

***

– Так сегодня сходим на кладбище? – спросила Бестия, сидя на лавке и укутавшись прелым одеялом.

– Сходим, – пообещал Данила. – Спи. Ещё рано. Твоя куртяха более или менее высохла, а в моей головастики да лягушки скоро поселятся.

– Не высохла за ночь?

– Думаю часика через три рискну надеть. Хотя вряд ли. Всё равно будет сильно сырая.

Бестия растянулась на лавке, подложила ладони под голову и остановила мечтающий взгляд на огоньке догорающей свечи. Двумя пальцами Шпана легонько потеребил её нос и открыл дверь сарая, чтобы пойти за одеждой. Бестия вытянула руку, скрючив пальцы, и беззвучно, одними губами сказала «пуф». Что она имела ввиду этим жестом: возможно, представила, как магический шар, созданный её разумом из-за вредности, пронзил спину Шпану, а возможно, она представила, как насылает свои чары творящие из Данилы – её вечного раба. Что именно она хотела – она расскажет через несколько лет, когда станет его женой, поведает своё сбывшееся желание умирая от рук киллера в Санкт-Петербурге.

Маленькая бестия почти провалилась в сон, когда в дверь вошёл Шпана и проскрежетал металлическим засовом.

– У тебя дома другой куртки нет? – Он положил всю одежду на стол. – Холодно одеваешься для такой погоды.

– Есть. – Бестия отвела смущённые глаза. – Мне пришлось убежать, не успела даже нормально одеться.

– Так расскажешь, где живёшь? Зачем следила?

– Обойдёшься. Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. И даже не оторвали, а тесаком отфигачили.

– Я не Варвара. Если только могу стать варваром. Так что напрягай прелестные губки и поведай брату историю.

– Давай – нет? – Алька поднялась на колени, одеяло свалилось в щель между столом и лежанкой.

Данила покраснел, увидев девичьи, прилично наметившиеся груди, отвернулся, подумав: «Подколоть что ли? Нет, чересчур будет. Обидится сильно, расплачется. Потом ломом по башке огреет». Он услышал хруст, пришлось взглянуть, поинтересоваться, что там Бестия ломает; Алька грызла баранки, закусывала карамелью, запивала соком. Шпана подглядел и отвернулся (Мавр сделал своё дело, мавр может уходить):

– Оденься.

– Я на пляже в таком виде хожу. – Алька запустила баранкой в лоб Данилы. – Шучу, конечно. Хватит тебе уж. Я ещё брата стеснятся буду?

– Замёрзнешь. Одень платье, сказал. Оно высохло.

Алька взяла со стола платье и быстро надела. Следующая баранка заехала по затылку Шпаны, отскочила, проехалась по столу и свалилась на пол.

– Снова борзоту включила? – Данила повернулся, наткнулся на колючий, едкий взгляд; исподлобья в него стреляло не наигранное презрение.

– Значит, обманул, хорёк скрипучий. Не стал мне братом. – Бестия сжала ладони в кулаки, сильно зажмурилась и заплакала. – Иуда лукавый, а-а-а, – плакала она, – ты даже не хорёк, а суслик, а-а-а…

– Алька, хватит лить слёзы. Куртка не высохнет. – Шпана весело усмехнулся. – Между прочим, мне суслик больше нравится, чем хорёк, да ещё на скрипке скрипящий.

– Дурак. – Сквозь смех и слёзы Бестия завыла в голос.

– Прекрати выть. Бесит. Что ты как маленькая?

– Я и есть маленькая, а-а-а…

– Понятно. Не седьмой класс, а четвёртый правильнее будет сказать. А то – почти женщина… так, даже соской не являешься.

Алька замолчала, сняла языком слёзы с губ, несколько раз хлопнула ресницами; ладонь стёрла под ноздрями сопли. В следующий миг – пакет с баранками оказался на голове новоиспечённого братца, две из-под тонких ладоней шлёпнулись на плечи вместо погон.

– Теперь ты по прозвищу Казак, – хохотнула Бестия. – Жаль, что красной ленты нет.

Данила с чувством обречённости вздохнул, скинул с волос пакет и уселся на столе, подальше от «вреднючей вредности».

Алька поджала колени и продолжила тихо лить слезы.

– Да что с тобой? – спросил Данила, стараясь придать голосу как можно больше добра. – Что ты вечно плачешь? – Он погладил плаксу по волосам. – Настоящий я брат, никогда не брошу, отвечаю. Честное-пречестное.

– А где мы жить будем?

– Гык… Аляханамужей, – выпалил Данила.

– Что? – засмеялась Алька, подобие улыбки растянулось на фоне грустных покрасневших глаз. – Ещё. Повтори ещё. Пожалуйста.

– Нет желания и не имею права.

Бестия тихо повторила несколько раз; поняв смысл, она задорно рассмеялась и разъяснила Шпане его же слова:

– Я не хана мужей. Это только тебе хана уготовлена, мой милый. Но ты всё равно хороший, редко будешь стоять в углу. – Она подскочила на месте и ласково обняла голову Данилы, прижала к груди. – Ты татарин.

– Нормально. Это почему?.. Ещё кем я не был?

Бестия замолкла, зажалась в уголок, бусинки слёз из-под сжатых ресниц выкатились на свет и поползли по щекам.

– О, чёрт! – возопил Шпана. – Что, снова? Настроение меняется как время у секундной стрелки.

– Думаешь не понимаю. Я знаю, что брат мой погиб. Просто, – Алька всхлипнула, – не хотела признавать. Не представляю, как ему плохо в холодной земле. – Новый писклявый вой потянулся по сараю. – Не хочу, чтобы брат лежал в земле-е-е.

– Что сделать, чтобы ты не плакала? Хочешь – рядом с ним закопаюсь и умру? Мы там… с ним в карты сыграем, может, винца дерябнем.

– Ву-у-у, – ещё громче взвыла Бестия. – Ты дурак. Ты дурак? Ты дурак?! – Она набросилась колотить Данилу кулаками. – Хочешь, чтобы я и вправду утопилась?

Только сейчас Данила вспомнил, что произнесла Алька перед сном: «Утопиться хочу».

– Сейчас ремня получишь, – пригрозил он.

– На. – Бестия встала на колени, приподняла платье и выставила тощий зад в белых трусах.

– Не стыдно? – Данила засмущался. – Сейчас пендаль дам.

– Тебе должно быть стыдно, раз сестре такое говоришь. У тебя какие-то мысли ненормальные. Крамольные. – Последнее словно она произнесла, руками изображая лягушку, смешно исказив лицо. – Изверг. А говорил хороший из плохих. Оказалось, самый худший. Зря я в тебя втюрилась.

Данила от возмущения покраснел как раскалённый метал в кузне, где метал – это он, а кузнец – вот эта вот Бестия!

Воцарилось молчание. Алька наконец-то успокоилась. Она поправила волосы, вместо расчёски причесала пальцами обеих ладоней.

– Извини, больше пока не буду. Пожалей. – Она зачастила ресницами. – Давай, жалей же, жалей.

– Не буду. У меня крамарные мысли.

– Как? – выстрелил смешок. – Вот ты крендель, в натуре.

– Кто? – Данила сел на лавку рядом с Бестией. – Давай рассказывай – откуда сбежала. Ощущение, что с малолетки сдриснула.

– Ментам сдашь? – Бестия вытерла слёзы, сглотнула слюну. – Я пока маленькая, чтобы меня сажать.

– Знакомая сценка, такое мы уже проходили, – пробормотал Шпана, неприятное воспоминание отразилось в неприязненном выражении лица.

Алька прижала ухо к плечу Данилы и стала его гладить, хитро взирая из-подо лба:

– Давай достанем вина.

Данила закашлялся: подавился сухой баранкой.

– Погрызть решил, несчастный? – усмехнулась Бестия. – Умеешь ошеломлять прекрасным. Наверное, с земли подобрал, крысы не доели ведь.

Шпана спустил на тормозах: девятый вал, девятый круг ада, девятый крестовый поход, предназначенные – опять же этой Бестии!

– Терпи терпила. – Глубочайший издевающийся вздох Альки опорожнял добрые намерения названного брата. – Бог терпел, тебе велел.

– Мне?

– Не мне же.

– Наглая.

– Бестия.

– Понравилось погоняло Бестия?

– От тебя слышать – да. – Алька прильнула к шершавой щеке, нежная ладонь погладила по шее Данилы. – Не пойму, вроде молодой, а колючий… но нравишься. В роду обезьян много было?

– Подзатыльник сейчас впечатаю. – Шпана попробовал оттолкнуть прилипалу.

– Вот ругаешься. А что я такого не такого сказала-то? Спросила, чтобы правду узнать. Маткой-правдой рубануть.

– Нет у меня обезьян! – гаркнул Шпана – пауки подвала оглохли. – Ни макак, ни гиббонов, ни шимпанзе!

– Первый, значит.

– Уй, ну ты… – Данила провёл глазами дугой по потолку.

Слёзы покапали из несчастных Алькиных глаз.

Шпана сомкнул ладони лодочкой и подставил к остренькому подбородку, чтобы собирать слезинки ненасытной до колких слов и фраз Бестии.

– Зубки не заговаривай очаровывая. Вино на стол, я сказала! Помянем моего… нашего брата.

Осовелые, уставшие глаза Шпаны искали в сарае просвета, в надежде, что для него там найдётся хотя бы мизерное пятнышко спасительного света.

– Молоко на шлёпанках не высохло, – с опозданием ответил Данила на требование Бестии.

– Жмот. Не отвертишься. И не шлёпанцы у меня, а красивые губы. – Снова мокрые щёки заблестели от слёз. – А брата, когда на кладбище найдём, чем помянем? Воздухом?

– Не пойму, сегодня день слёз? Будет тебе вино, – саданул Шпана кулаками об стол. – Блесна с крючком. Блесна с крючищем. Блесна с крючичищем раскрючичным!

– То-то. – Бестия облегчённо вздохнула, и в этом вздохе слышалось освобождение от мешка цемента со слабого хрустального горба.

Данила задрал голову, глаза уставились на гнутый гвоздь, наполовину торчавший из стены: «Повеситься что ли?»

– Богу молишься? – Алька похлопала ладонью по плечу Данилы. – Помолись, родной, хуже не станет.

Шпана медленно перевёл взгляд на Альку с немым вопрошающим – да не вопрошающим, а неистово орущим вопросом: «За что-о-о?!»

– И лучше тоже, – засмеялась Бестия.