Читать книгу Шепот Ариадны - Артур Юрьевич Газаров - Страница 2

Рассвет в «Городе Бумаг» был не явлением света, а лишь ослаблением тьмы, разбавлением черной туши до оттенка мокрого асфальта. Серая, безжизненная муть лениво просачивалась в высокие, зарешеченные и покрытые вековой пылью оконные витражи, превращая монументальные стеллажи в размытые, призрачные силуэты, в исполинские надгробия закопанных слов и забытых истин. В этой предрассветной тишине, пахнущей старой бумагой, влажным холодом и тоской неизбывного одиночества, Лев Корсаков стоял перед Ириной Сомовой. Его лицо, освещенное косыми, падающими под углом лучами блеклого света, было похоже на старую, потрескавшуюся фреску, сквозь которую внезапно, как сквозь толщу лет, проглянула живая, незнакомая ей и потому пугающая, почти чужая боль.

– Я согласен, – произнес Лев Александрович, и слова его прозвучали низко, хрипло, как скрип ржавых, много лет не открывавшихся петель ворот, которые, казалось, уже навеки срослись с каменной кладкой. – Но не помогать тебе. Смотреть. Видеть. Читать.

Ирина, почувствовав слабый, но отчетливый укол надежды, открыла было рот, чтобы возразить, уточнить, попытаться выстроить привычные рамки протокола, но Корсаков резко, почти отрывисто поднял руку. Жест его был отстраненным, иероглифическим, отсекающим любые возражения, словно он рассекал невидимую нить между их мирами.

– Мои условия, – продолжил Корсаков, и его голос, еще недавно плоский и безжизненный, обрел стальную, упругую нить решимости, которую Сомова не слышала в нем все эти долгие годы. – Не обсуждаются. Они – основа, на которой может что-то вырасти. Или ничего.

Лев Александрович сделал паузу, давая ей прочувствовать вес этих слов, вживить их в сознание, как вживляют шипы.

– Первое. Я работаю один. В своем ритме. Вы – все ваши люди в начищенных до блеска ботинках и с протоколами на языке – не лезете сюда. Не пытаетесь «координировать» или «курировать». Ваши оперативники не снуют тут, не топчут воздух, не своим чужим дыханием нарушают тишину, которая здесь не пустота, а инструмент. Это моя территория. Мой лабиринт. И я в нем единственный Минотавр.

Ирина молча, медленно кивнула, понимая всем существом, что это не протокол, не служебная инструкция, а некий глубинный, почти забытый ритуал, условие сделки с темными силами, которые она сама призвала.

– Второе. Вы – единственная связь с внешним миром, который мне до лампочки. Вы – мой доступ. К архивам, к протоколам, к базе данных. Ко всему, что мне понадобится. Без вопросов «зачем» и «почему». Без сомнений и предостережений. Я прошу – вы даете. Как подают скальпель хирургу, не спрашивая, для чего он ему нужен.

– Лев Александрович, но процедура… – начала было Ирина, по старой, въевшейся в подкорку привычке цепляться за устав.

– Процедура уже провалилась! – отрезал Корсаков, и в его глазах, тех самых высохших колодцах, на мгновение вспыхнул и тут же погас отблеск былого, яростного темперамента, как далекая молния на ночном горизонте. – Ваши процедуры видят форму, а не содержание. Они фиксируют отпечатки пальцев, но не читают отпечаток души, не видят шрамов на совести. Здесь убивали не человека. Здесь списывали книгу. Я буду читать. А вы будете молча, как послушный библиотекарь, подавать мне тома, в которых, возможно, записана вся эта кровавая история.

Не дожидаясь ответа, не глядя на нее, Лев Александрович развернулся и пошел прочь, его тень, исполинская и призрачная, поползла по шершавой стене, сливаясь с другими тенями, населявшими этот мир. Ирина поняла: это не просьба и не сотрудничество. Это ультиматум. Условия капитуляции, которые Корсаков диктовал самому себе, впервые за три года допуская врага в свои тщательно охраняемые владения. Врага по имени Прошлое. И она, Ирина, была всего лишь ключом, отпирающим эту дверь.