Читать книгу Охота на ведьму - Астрид Фритц - Страница 13

Глава 12

Оглавление

Конец июля 1484 года


Невзирая на вечерний час, в переулке царили духота и зной, когда я, как мы и договаривались, вышла из дома после звона к вечерне и миновала наши ворота. От дубильных ям неподалеку исходило зловоние, усиливавшееся на жаре, но, как и все в нашем квартале, я к нему привыкла.

В нашем городе жило много дубильщиков, использовавших для своего ремесла корьё[64] из раскинувшихся в округе каштановых лесов.

До церкви в монастыре доминиканцев было недалеко, и в такую погоду я могла не торопиться. На всякий случай перешла на другую сторону улицы, чтобы не проходить мимо открытой двери папиной лавки. Собственно, звон к вечерне в окрестных храмах должен был напомнить мирянам[65], что пора оканчивать свой труд на сегодня, но почти никто в городе не придерживался этого предписания, тем более таким жарким летним вечером. Отец стоял перед складным столом у окна и что-то писал, в глубине лавки я заметила Грегора, но не смогла разглядеть его. Ни папа, ни Грегор не должны узнать, куда я иду.

Мне хватило уже того, что Мартин принялся донимать меня своими расспросами, когда принес ответ настоятеля:

– Что тебе нужно от отца приора? Почему вы с ним встречаетесь в нашей церкви?

Я лишь молча покачала головой.

– Это из-за мамы, Сюзанна? Ты можешь поговорить со мной об этом. Или ты мне не доверяешь?

– Нет, дело совсем в другом. А теперь оставь меня. Может быть, я тебе как-нибудь в другой раз расскажу.

И на этом мы с ним расстались.

С Мартином я ни за что не смогла бы поговорить об этой ненавистной мне помолвке. Как и все в нашей семье, он считал, что дочь обязана покориться решению своих родителей выдать ее замуж, по крайней мере если ее жених – достойный человек.

В городе царило оживление – после полуденного зноя люди наконец-то отважились выйти на улицу. В переулке Хаммергассе я увидела Эльзбет. Она бросила взгляд в мою сторону, но затем поспешила дальше, будто не узнала меня.

– Эльзбет, подожди! – крикнула я ей вслед.

Только когда я догнала ее, моя подруга оглянулась.

– А, это ты. – Она сделала вид, что удивлена. Над левой бровью у нее виднелся синяк.

– Что с тобой случилось? – испуганно спросила я, указывая на ее лицо.

– Ничего страшного. – Эльзбет отмахнулась. – Упала. Так глупо, споткнулась о метлу.

– А малыш?

– С ним все в порядке. – Она натянуто улыбнулась. – Вот попробуй, пинается без передышки, явно уже наружу выбраться хочет.

Я опустила ладонь на ее туго обтянутый платьем живот и действительно почувствовала, как ребенок двигается.

– Какая прелесть… – пробормотала я, не зная, завидовать Эльзбет или волноваться за нее. – Пройдешься со мной немного? Мне нужно к доминиканцам.

– Нет. Я, к сожалению, тороплюсь. Меня повитуха ждет.

– Когда роды?

– Повитуха говорит, и месяца не пройдет.

– Ты обязательно должна меня позвать. Обещаешь?

– Обещаю.

Мы обнялись на прощание, и я провела ее взглядом до церкви Санкт-Фидес[66]. Эльзбет ступала тяжеловесно, как это бывает у беременных, и мне показалось, что она очень устала. Кроме того, судя по всему, она что-то скрывала от меня. Это как-то связано с ее синяком?

Остановившись у городского колодца перед монастырской церковью, я прислушалась к пению монахов, доносившемуся наружу. Настоятель просил передать мне, чтобы я дожидалась его в нефе, пока не закончится вечерня. Помедлив, я прошла к воротам – мирянам позволялось входить сюда днем – и приоткрыла створку. Сердце колотилось у меня в груди. Правильно ли я поступаю, решив посоветоваться по этому вопросу со старым монахом?

Внутри царила приятная прохлада, надо мной высился роскошный свод главного нефа. В последний раз я была здесь еще ребенком, когда Мартин принимал постриг. Я повернулась в сторону алтаря, пытаясь различить голос брата в звучном хоровом пении. Отсюда монахов не было видно, их скрывал каменный леттнер[67], зато лучи вечернего солнца били в круглое витражное окно над клиросом и под ноги мне стелились разноцветные тени. Как же это было красиво! Таинственные благозвучные песнопения окутывали меня, будто защитный кокон. Я сразу успокоилась.

Кроме алтаря с распятием, перед которым проходила служба для мирян, в боковых нефах слева и справа находилось две капеллы с другими алтарями[68] – одна была посвящена святому Себастьяну[69], пронзенному стрелами, вторая же – Богоматери. Туда-то я и направилась, любуясь изумительными иконами, на которых было изображено Благовещение, рождение Иисуса и поклонение волхвов. Я так погрузилась в созерцание, что не заметила, как пение затихло.

– Слава Иисусу Христу!

Услышав голос приора, я обернулась.

– Во веки веков, аминь, – как и полагалось, ответила я и невольно присела в поклоне – столь величественно выглядел брат Генрих в складчатой длинной рясе с широкими рукавами и опущенным капюшоном.

Выпрямившись, я напряженно огляделась, опасаясь, что мой брат последовал за приором. Но монахи, видимо, вернулись в свои кельи, пройдя, как я знала от Мартина, в отдельный выход из церкви.

– Так значит, ты ждала меня здесь, Сюзанна. – Брат Генрих обратил на меня приветливый взгляд темно-серых глаз. – Этот алтарь – и мое любимое место в нашей церкви, он нравится мне даже куда больше, чем главный алтарь в клиросе, пусть тот и пышнее. Дева Мария – мать всем нам, и нам следует уповать на нее и благоговеть перед нею. Помолимся ей?

Я кивнула, и мы хором прочли «Аве Мария». Произнеся последнее слово молитвы, «аминь», настоятель отечески опустил мне на плечо ладонь, легкую, точно птичка.

– Что тревожит тебя, дитя?

Я помедлила, не зная, с чего начать.

– Я бы хотела поговорить… о браке, брат Генрих. Вернее, о свадьбе… о моей свадьбе. – И слова сами сорвались с моих губ: – Меня хотят выдать замуж за мужчину, за которого я не хочу выходить!

На мгновение приор опешил, но затем спокойно кивнул.

– Женитьба – это серьезное решение. Брак представляет собой нерушимое, Господом благословленное единство мужчины и женщины и относится к семи таинствам. Брак священен, он объединяет любовь и преданность. Именно потому мы, люди церкви, с таким ужасом замечаем, что для богатых купцов и аристократов брак стал лишь средством преумножения власти и имущества. Таковой подход превращает свадьбу в мирское действо, гнусное торгашество. А ведь речь идет об укреплении семьи в духе Христовом, ибо сказано: возлюбите друг друга, плодитесь и размножайтесь! И поэтому брак должен быть одобрен не отцом семейства или старейшинами рода, а священником с благословения нашей святой католической церкви.

Я недоуменно смотрела на него. Мне казалось, что эта его длинная проповедь не имеет ко мне никакого отношения. Только слова «любовь» и «размножайтесь» затронули какие-то струны в моей душе, но неприятно, болезненно, как укол иглы.

– Но что, если я не могу полюбить мужчину, уготованного мне? Что, если он вызывает во мне отвращение?

Приор убрал руку с моего плеча.

– Не скажешь ли мне, кто он? – тихо спросил он.

– Гвоздильщик Аберлин из переулка Шлоссергассе, – тоже шепотом ответила я. – Быть может, вы с ним знакомы?

– Немного. Его нельзя назвать особо красивым или умным человеком, но, насколько я знаю, он ничем себя не запятнал. Он уже договорился с твоим отцом о предстоящем браке?

Я молча кивнула, едва сдерживая слезы.

– И твой отец знает, что ты не хочешь выходить замуж за Аберлина?

Я снова кивнула.

– Что тебя так отталкивает в нем?

– Не знаю… на самом деле все. Его внешность, грубость, похотливый взгляд…

– И тебе не кажется, что ты могла бы привыкнуть к нему? Иногда после замужества любовь к супругу возникает сама собой.

– Ни за что!

Я подумала о том, что рассказывала мне Эльзбет о ночах с мужем, и заставила себя проговорить эту ужасную мысль. В конце концов, брат Генрих – монах, его нельзя воспринимать как мужчину в обычном смысле.

– Все дело в супружеских обязанностях… – пробормотала я. – Все, что к этому относится… я не смогу делать это с Аберлином. Лучше умереть.

Приор глубоко вздохнул.

– Ах, милое дитя. Так значит, у тебя действительно все настолько плохо? – Он сжал мою правую руку. – Я рад, что ты так искренна со мной. И я очень хочу тебе помочь. Воистину, плотская любовь – деяние животного, и тем грубее оно у человека, чем меньше мужчина и женщина любят друг друга.

От этих слов я испуганно съежилась, а настоятель снова вздохнул.

– Быть может, тебе кажется, что я как монах ничего не понимаю в этом, но и я был когда-то молод, у меня была жизнь до моего времени в монастыре. И я знаю одно: ни один мужчина не может устоять перед женскими чарами, оказавшись к женщине слишком близко. Таков закон природы, Сюзанна. Поверь мне, Аберлин не оставит тебя в покое, не пропустит ни одной ночи, а быть может, и при свете дня захочет близости с тобой. Он захочет обнимать тебя, прикасаться к твоему телу, чувствовать твои прикосновения, быть в тебе. – Он вдруг отпустил мою руку, точно обжегшись, и начал расхаживать туда-сюда по капелле. – Если ты считаешь, что не сможешь выдержать подобное, нам нужно найти решение, – пробормотал брат Генрих.

– Так значит, вы поможете мне? – Я была рада, что на этом мои излияния подошли к концу. От последних фраз приора мне стало как-то не по себе.

Остановившись, он скрестил руки на груди, натянув на пальцы длинные рукава.

– Ты никогда не думала о том, чтобы уйти в монастырь? Так ты избавилась бы от необходимости заниматься тем, что тебе омерзительно. Женский доминиканский монастырь Сюло в нашем городе – под моей духовной опекой, и я могу посоветовать тебе поступить туда. Монахини этого монастыря занимаются оформлением миниатюр в книгах, упражняются в каллиграфии, посвящают свое время музыке. Ежедневные молитвы и песнопения укрепляют чувство общности. И там ты была бы всем обеспечена и защищена от внешнего мира.

– Но я не хочу сидеть взаперти!

– О чем ты говоришь, дитя? Монахини вовсе не сидят взаперти. Да, они много времени должны проводить в клаузуре, но на сегодняшний день монастырские правила соблюдаются не так строго. Разве ты никогда не видела монахинь в городе?

В этом он был, конечно, прав, но я ни за что на свете не ушла бы в монахини. Я задумчиво покачала головой.

– Все, чего я хочу, – это не выходить замуж за Аберлина.

Приор прищурился.

– Тебе люб кто-то другой?

– Нет, но я уверена, что когда-нибудь встречу мужчину, к которому испытаю влечение.

– То есть ты в принципе не возражаешь против того, чтобы возлечь с супругом, когда выйдешь замуж? – Брат Генрих прошептал эти слова так тихо, что я едва смогла их разобрать. – Помни о том, что добропорядочная женщина должна усмирять плотскую страсть.

Я недоуменно уставилась на него.

– Я ведь обо всем этом понятия не имею…

На лице пожилого монаха вдруг вспыхнула улыбка, от которой он словно помолодел.

– Как ты еще невинна, Сюзанна. – Приор кашлянул. – Ну, хорошо, я поговорю с твоим отцом. Дело в том, что в таинстве брака нашей церковью женщине отводится такое же место, как и мужчине, и потому церковь допускает только брак по обоюдному согласию. Меня тоже тревожит то, что горожане сейчас перенимают презренную традицию аристократии выдавать своих дочерей замуж, за кого им вздумается. Твой отец – богобоязненный человек, он прислушается к моим аргументам.

– Вы поговорите с ним, чтобы помочь мне? – Меня накрыло волной облегчения, и от благодарности я бросилась целовать настоятелю руки.

– Ну-ну, Сюзанна, – отстранился он. – Полно тебе, оставь. Но обдумай мои слова о монастыре. Монашеская община хранит мир и душевный покой, она способна защитить не только таких юниц, как ты. Мир вне стен монастыря полон злоумышленников, ловцов невинных простых душ. В монастыре ты укрылась бы не только от притязаний плоти, но и от коварства всех этих еретиков, иудеев, ведьм и ханжей, которыми кишат наши земли.

Я кивнула, все еще недоумевая.

– Кстати, – продолжил он, – если ты – и небезосновательно, полагаю – тревожишься о душе своей матушки, знай: его Святейшество в Риме в милости своей даровал страсбургскому епископству привилегию раздавать индульгенции[70], которая распространяется и на наш монастырь, а значит, мы имеем право выдать индульгенцию любому мужчине или женщине в Селесте. Те, кто посетит наши проповеди об отпущении грехов, будут молиться с нами и оставят свои пожертвования на церковь, смогут получить индульгенцию на сто дней. Вероятно, тебе известно, что отпущение грехов возможно и для умерших, чьи души пребывают в чистилище. Завтра глашатай сообщит добрую весть о получении сей привилегии в городе. И возрадуются жители Селесты!

– Но, брат Генрих, у меня ведь ничего нет. Как же я смогу оплатить индульгенцию?

– В этом нет необходимости. У кого ничего нет, тот ничего отдать и не может, но для отпущения грехов достаточно лишь искреннего глубокого раскаяния – и простятся ему грехи его после покаянной молитвы. Ибо сказано, что Царствие Небесное приемлет как богатых, так и бедных. Потому главное, чтобы ты постоянно посещала наши проповеди. И при этом недавно исповедовалась. Когда ты в последний раз была на исповеди?

– Около двух недель назад, у отца Оберлина.

– Ну что ж, это еще приемлемо.

У меня голова пошла кругом, когда настоятель провел меня к воротам церкви и там подал руку на прощание. Мне хотелось обнять этого тщедушного, но столь могущественного человека, настолько я была благодарна ему за то, что он, возможно, поможет мне избавиться от Аберлина. Я нисколько не сомневалась в том, что брат Генрих сумеет совершить очередное чудо.

64

Корьё – снятая с дерева кора, применяющаяся в дублении кожи.

65

Миряне – крещеные христиане, не относящиеся к духовенству.

66

Санкт-Фидес – церковь в Селесте, принадлежавшая бенедиктинцам, сейчас носит название Сент-Фуа.

67

Леттнер – ограждение в церкви, отделяющее место вокруг алтаря под названием клирос, где разрешено находиться только монахам и священникам, от мирян.

68

Кроме главного алтаря, находящегося за леттнером в клиросе и отличающегося особой роскошью, в католических храмах перед леттнером еще есть алтарь с распятием, к которому позволено подходить и служителям церкви, и мирянам.

69

Себастьян – римский солдат, почитается как святой и мученик, считается защитником от чумы.

70

Индульгенция – отпущение грехов католической церковью за деньги или искупление греха, выдается в форме письменного свидетельства об отпущении грехов.

Охота на ведьму

Подняться наверх