Читать книгу Дорожная карта. Том 1. От Москвы и до окраин - Б. Борисов - Страница 7

– Ну, слушайте, – начал свой рассказ Павел Павлович, – родился я за несколько дней до Великой отечественной войны в Москве, в роддоме на Таганке. Родители работали на Шарикоподшипниковом заводе, Первом ГПЗ, а жили на Восьмой Кожуховской улице. Окна выходили на заболоченную ещё в те времена пойму Москвы реки, и называлась он весьма неприлично – Сучье Болото. Через месяц после начала войны, когда фашисты бросили огромные силы на Москву, правительством было принято решения оборонные предприятия и заводы, комплектующие оборонную промышленность, в срочном порядке эвакуировать из Москвы. Первый ГПЗ эвакуировали в Томск. Эшелонами оправляли оборудование, сырьё для изготовления продукции, в том числе мобилизационный запас высококачественной стали, которого могло хватить на первое время. Мой отец и несколько рабочих демонтировали оборудование из цехов московского предприятия, грузили на железнодорожные платформы, и так зимой на морозе ехали несколько дней в Сибирь. Эшелоны с оборудованием по всему пути пролетали под зелёный свет светофоров. По прибытию перегружали на машины, везли станки в цеха, над которыми ещё и крыш не было, разгружали и обратно в Москву, за следующей партией оборудования. Рабочий и инженерно-технический персонал завода оправляли в общих вагонах пассажирских поездов. Скорость передвижения была близка к скорости черепахи Тортиллы. Пассажиров в вагоне было вдвое больше положенного, и можно представить все «удобства» этой поездки для моей матушки путешествующей с тремя детьми – мной полугодовалым карапузом, и двумя моими сестрёнками – пяти и одиннадцати лет. Пока поезд дотащился к месту назначения, мой отец уже две недели как лежал в больнице, там ещё не было госпиталей. А случилось то, что и должно случиться – люди работали сутками напролёт, водитель машины на которой перевозили оборудование от железнодорожной станции к строящемуся заводу уснул за рулём, машина опрокинулась, водитель и охранник, который находился в кабине, погибли. А трое рабочих – они же и грузчики, они же и монтажники этого оборудования, находились в кузове, получили увечья разной тяжести. У отца – сильное сотрясение мозга, поломанные ребра и ещё много всяких неприятностей, результат – несколько месяцев в больнице и первая группа инвалидности.

А на пассажирский поезд, где ехали рабочие и инженеры этого завода, в том числе и мы, диверсанты дважды покушались, но к нашему счастью и к их беде, один взрыв вывел из строя только паровоз, который через пять часов заменили, а при второй попытке чекисты обезвредили подрывников, с пристрастием допросили, и по закону военного времени их уничтожили той же взрывчаткой, которую они должны были подложить под поезд на мосту.

Но весть о диверсии дошла до заинтересованных людей в жилбыте Московского завода, и они быстренько нашу забронированную квартирку «оприходовали», но мы об этом узнали только перед возвращением из эвакуации.

Первое время все прибывшие работали на строительстве, цехов, монтаже оборудования, и, не дожидаясь полного окончания строительства, запускали станки, на которых можно было хоть одну операцию, но делать.

Моей матушке «повезло»: её станок, револьверный, то есть полуавтоматический, был небольшого размера, поставили в самый дальний угол будущего цеха, подключили, научили маму на нём работать.

И стала моя мама ударницей по выпуску головной части корпуса мин для батальонного миномёта. Работали шесть часов без перерыва потом два часа отдыха и опять шесть часов И так два года. В два часа отдыха она успевала и меня покормить, и сама поспать. А приносила меня старшая сестра. Идти из общежития до нового завода около километра. Она была нам с младшей сестрой и за мамку, и за няньку. Не знаю, когда успевала учиться?!

В мае сорок пятого, после войны, не дождавшись решения по возврату квартиры, вернулись в Москву, пожили у родственников, но сразу пять человек было сложно разместить, и сестра отца предложила пожить в её летней даче под Москвой. Через год родители купили комнату с чуланом в старом доме с небольшим участком в посёлке Загорянский. И сколько себя помню – всё время мы потихоньку строились. Первой из нашего гнёздышка выпорхнула старшая сестра – обосновалась в военном городке Монино, потом средняя сестра, окончила институт и работала на фирме у Королёва, где и получила квартиру.

Я учился в школе, которую мы сами достраивали. В пристройке разместились химическая и физическая лаборатории, огромный спортзал, было множество спортивных секций, а два преподавателя физкультуры оттуда, по-моему, не выходили сутками. В нашей школе учились два космонавта – Валерий Рюмин и Саша Александров. Один старше меня, другой – младше. Отец Валерия работал на большом заводе металлоконструкций – шефом нашей школы, перешёл к нам преподавателем уроков труда; организовал слесарный и механический участки. Мы на уроках труда учились работать на обрабатывающих станках и осваивали слесарное дело. Завод на договорных началах с директором школы, в прошлом боевым офицером – артиллеристом, лишившимся в конце войны ноги, размещал у нас небольшие заказы на изготовления молотков, форм для электродов, тумбочек для инструмента, и многого другого. На эти деньги школа приобретала учебные пособия, проборы для химической и физической лаборатории. Завод нам дал списанный грузовичок, который мы восстановили на уроках машиноведения, и уже в десятом классе все были Шумахерами. Кому было за семнадцать – получали права водителей.

Я после школы поступил на авиационное предприятие учеником слесаря, уже через три месяца получил четвертый разряд слесаря – универсала.

При заводе был опорный пункт политехнического института, и через год я поступил на вечернее отделение. Три года я проработал на заводе, когда меня призвали в Советскую армию. Это был испытательный полигон противовоздушной обороны, где три года мы занимались подготовкой ракет к испытаниям. В связи с Кубинскими событиями, в нашей воинской части день и ночь готовили ракеты для отправки на Кубу. Работы было много, но усталости, жалости к себе, мы не испытывали. Всё свободное время от работы и занятий по изучению материальной части мы проводили в спортивном зале, или как мы его называли «Дворец спорта». У меня было шесть друзей, все из Подмосковья, и пять из них окончили техникумы. Я был на втором курсе института. До армии мы с одним парнишкой из нашей великолепной семёрки, Вадимом, учились в одной школе, только после восьмого класса Вадим ушёл в техникум с ракетным уклоном, поэтому он легко влился в лабораторию электрооборудования. На третьем году службы Вадим стал старшим сержантом, хотя в подчинении у него никого не было. Антиподом Вадима, сильного, жесткого бойца, был тихий спокойный Олежка, он был специалистом по антенно-фидерным устройствам, сержант, тоже младший командир без подчиненных. Остальные были ефрейторами.

Наша «Великолепная семёрка» занимала практически все стенды наглядной агитации нашей части: мы были отличниками боевой и политической подготовки, кавалерами всех солдатских регалий, лучшими спортсменами части, классными специалистами. Даже противно было, одни и те же довольные рожи на всех стенах. Последний новый год перед демобилизацией мы решили отметить по-домашнему, родители присылали нам раз в месяц посылки: колбаску, консервы, печенье, конфеты. То, что не могло испортиться мы откладывали к новому году. В одной из последней посылок одному из ребят прислали грелку с вишневым вином домашнего приготовления «шерри-бренди». На семерых этого количества не хватило бы и на первый тост, тогда мы купили газированный напиток «Дюшес», добавили туда ликёр – каждому по бутылке! Дождались двенадцати часов, пошли в красный уголок, так назывался учебный класс, где можно было почитать книги, послушать магнитофон, поиграть в шахматы. Опустили на окнах черные шторы, щели на дверях закрыли шинелями, после чего включили свет, потихоньку сдвинули столы, расставили вкуснятину, поставили каждому по бутылке и… стук в дверь. Дежурный по части с патрулями. Мы быстро спрятали бутылки в книжные шкафы за книги, но, когда доливали вино в «Дюшес», а оно густое и сладкое – на бумаге, которой мы накрыли столы, остались круглые следы. Мы открыли дверь, на пороге стояли дежурный по гарнизону, дежурный по нашей части, гарнизонный патруль. Спросили, почему нарушаем воинскую дисциплину, не спим, как положено по уставу, увидели кружочки красного цвета на бумаге, устроили обыск. Вытащили бутылки. Целых семь поллитровых полных бутылок! Никаких объяснений. Воинское преступление на лицо. Содержимое вылили в унитаз в нашем присутствии. Нам приказали до утра находиться в распоряжении роты, рядом с дневальным оставили двух патрулей из комендантского взвода. Утром нас разбудил дневальный, сказал, чтобы мы шли в красный уголок.

Нас ожидало несколько человек: заместитель командира по политической части – замполит, командир роты, командир взвода, старшина роты, дежурный по гарнизону. Крестить начал замполит. Пришпиливал нас как бабочек к фанере. Вторым был командир роты. В ангаре на рабочих местах, где мы «пахали» как папа Карло, за всю службу никто из нас его не видел, он даже не мог догадываться, чем мы там занимаемся восемь, а бывало и восемнадцать часов в сутки. Следующий экзекутор – командир взвода, по званию он был старше нас, он офицер, старший лейтенант, по образованию – техническое, как Вадим, как Витёк, как Олежка, и оба Юрца. И хотя носил погоны с пушечками, как и у нас, «ПВОшников», без всяких признаков на ракеты, ракет так и не увидел за. всю свою службу Ну и старшина. роты В сухом остатке – мы самые последние разгильдяи, и ночами мы где-то шляемся, и в роте нас почти никогда не бывает, и стенгазеты не выпускаем, да, оказывается, ещё и алкаши, в общем – пора к стенке! Замполит приказал старшине снять всю наглядную агитацию, на которой кроме наших физиономий больше никого и не было. Дежурному по гарнизону велел нас отправить на гарнизонную гауптвахту. Пока на два праздничных дня, а третьего января – в «трибунал».

Мы не торопясь стали одеваться, старшине сказали, что в шинелях на гауптвахту не пойдём, они у нас дембельные – мы в них поедем домой уже в этом году, зимой. Наши бушлаты были на рабочих местах в ангарах. Техническая позиция была через дорогу, напротив казармы. Дежурный по гарнизону, хотя у него дежурство кончилось в восемь часов, согласился сопроводить нас на рабочие места. Мы вышли на улицу, в городке тишина – никто не топает на плацу, и вообще безлюдно, кружит снежок, крепенький морозец. Мы решили «пошкодничать» – сгорбились, встали друг за другом, гуськом, руки назад, не хватало только наручников, и пошли за старшиной, потихоньку напевая реквием Бетховена. Так подошли к проходной, не поднимая головы. Вдруг – бум, принцип домино: все уткнулись в спины предыдущих. Всё, кажись пришли. Поднимаем головы, уже у проходной. И не мы одни – у проходной стояли: главный инженер нашей части, главный диспетчер, и несколько начальников лабораторий.

– Ну что, испортили вам праздник, ребятки, ничего, Родина вас не забудет. А что, такелажники разбежались по кафешкам с утра, – пристукивая замерзшими ногами спросил у старшины главный диспетчер. – Я же говорил вам, товарищ генерал, что кроме великолепной семерки мы никого не соберём сегодня.

Старшина вначале опешил, затем строевым шагом подошёл к главному инженеру и заорал как на параде: «Товарищ генерал, разрешите доложить мы здесь по поводу «забрания» бушлатов для этапирования на гауптвахту семи арестованных».

– Не понял, – прорычал главный инженер, – «арестованных, этапирования, забрания»? Старшина, ты понял сам-то, что сейчас накрутил?

– Товарищ генерал, эти военнослужащие под новый год устроили групповую попойку, – держа руку у виска, вмешался в разговор майор, дежурный по гарнизону. Нам надо зайти на позицию и переодеть этих семерых арестованных в бушлаты, и отправить их на гарнизонную гауптвахту до третьего января, а там как решит трибунал.

– Та-ак, – протянул главный инженер, – вот тебе и гордость части. – Он сделал шаг вперед к Вадиму, – дыхни, ещё раз сильней, – подошёл ко мне, и так «взял пробу» у каждого из нас, потом остановился около старшины, – а ты что стоишь, а ну дыхни. Фу, – скорчил физиономию генерал. – Ты что-то напутал, майор, а ты сам то трезвый, а ну ко мне.

– Так, я уже дежурство сдал. А здесь остался, ну, чтоб довести это дело до конца. Это мне позвонили из вашей роты и сказали про пьянку. Я же порядок знаю, сначала сюда зашёл, за вашим дежурным, а потом уже в казарму, – сбивчиво, путаясь в словах и заикаясь, блеял майор.

– Я сказал, подойдите ко мне, и подышите, – сурово проговорил генерал, – ну, всё понятно, как говориться – с больной головы на здоровую. Вадим, позови, пожалуйста, дежурного по части…

– Вот так ребята, бывает, – закончил свои мемуары Павел Павлович, – а теперь спать, иначе завтра не подниметесь.

– Павел Павлович, а что стало со старшиной и майором, – попросил Гриша, иначе не уснём. Будем гадать, что да как.

– Ну ладно, только больше ни одного вопроса. Старшину, он был инициатором этой провокации, а помощником в подобных делах у него был каптенармус, это как сестра хозяйка в больнице – портянки, простыни, мыло, солома для подушек и матрасов, в рядовые и на расконсервацию ракет – умнейшая работа! Но подлостей бывший старшина делать так и не переставал. Натура такая. Командира роты вернули в ангар, старшим оператором командира взвода на пиротехническую позицию, устанавливать боевые части, там ошибаться нельзя, а проведение занятий по уставу и политподготовке оставили за ним, хоть чем-то в роте с бойцами заниматься. А про майора не знаю. Знаю только одно, когда мы служили – фраза «честь имею» – имела смысл.

– Дедушка, а зачем твой генерал первого января приехал? – спросил Вася.

– Васёк, мы же договаривались, один вопрос – один ответ. Ну да ладно, знаю – не отстанешь. С третьего января нам надо было производить пуски опытных ракет, провести анализ, выдать результаты на предприятие-изготовитель, там их очень ждали – без этого нельзя запускать ракеты в серию.

А тридцать первого числа, на заводе изготовителе, утром, обнаружили что сборщики установили механизмы изменения передаточных чисел другого типа. Уже ночью нам привезли нужные датчики. Не сделай мы эту работу в праздники – пострадало бы целое предприятие.

Для нас это обычная чисто техническая работа, которую делали даже лучше офицеров. Когда нужны было включать мозги для анализа, для принятия решений, тут мы уступали офицерам дорогу. Так сложилось, что вся наша семерка была в разных службах и лабораториях. Мы могли своей семёркой подготовить ракету к пуску, проверить все необходимые параметры, заправить топливом, установить боевые части и произвести пуск по заданной цели. В роте мы только спали – нам было интересно общаться с конструкторами, испытателями. Вечером, после ужина, мы вместе с промышленниками, так у нас в части звали работников промышленных предприятий, шли во «Дворец спорта», у нас были ключи, там играли либо в баскетбол, либо в футбол, волейбол. Зимой играли в хоккей. Эти годы были одни из счастливейших в нашей жизни.

Ну, на сегодня всё. Ведь вы, поди, и в баньке настоящей не были, в спортзалах – душ, в квартирах – ванны. Банька готова. Ты их, Васёк, – с парком и веничком, чтобы до поросячьего визга! Помоетесь и спать, – решительно заявил дед.

После бани, от которой ребята просто обалдели, красные, счастливые и довольные разбрелись по диванам и быстро уснули, а может, просто умело притворились, и когда бабушка зашла в комнату, поставила на стол графин с черносмородиновым соком – никто не шелохнулся.

На улице было темно, месяц узким серпиком уютно разместился на сплошь усеянном мириадами звезд черном небосводе.

Пришел час бабушки и дедушки. Они взяли плед, и пошли за дом на детскую горку. Забрались на верхнюю площадку, стали смотреть на звезды и слушать соловьев. Лесных вокалистов сегодня было трое. Они проводили конкурс и, самое интересное, пели живым голосом! У них были какие-то свои правила, они не мешали друг другу, как на теледебатах. Один соловей заканчивал свою арию, другой, с небольшой паузой, в несколько тактов, начинал в той же тональности, что и предыдущий маэстро, а затем начинал выводить свои собственные рулады.

А наверху, в поднебесье шла своя жизнь: на большой высоте скользили самолеты, с проблесковыми огоньками на крыльях; абсолютно беззвучно, пролетали спутники, иногда, даже с шуршанием, падали метеориты. Сколько звезд! Хорошо виден Млечный Путь, как белёсая туманная лента, свернутая в плоскую спираль.

Ведь это только одна наша Галактика! Как утверждают ученые, в состав нашей галактики, Млечного Пути, входят около сто миллиардов звезд, а во Вселенной таких галактик насчитывается свыше десяти миллиардов. От таких цифр голова идет кругом, лучше не думать о размерах вселенной!

– Ну что, бабулечка, пошептались с космосом? Пора и нам «Бай-бай». Соловушки тоже затихли. Наверное, готовятся ко второму отделению, – дедушка первым спустился по ступенькам, подал руку бабушке, и они пошли укладываться спать…