Читать книгу Сообщение - Бахыт Кенжеев - Страница 42

У черного моря, в одной разоренной стране,

где пахнет платан шелушащийся пылью нездешней,

где схимник ночной, пришепетывая во сне,

нашаривает грешное блюдце с хвостатой черешней,

у черного моря булыжник, друг крови в висках,

обкатан волнами, и галька щекочет подошвы —

я пью, и печалюсь, и думаю: Господи, как

легко поскользнуться на собственном прошлом.

Пусть с моря доносится выспренний шелест ветрил.

Не алых, холщовых. Не выйдет бежать, да и поздно.

Давно я уже задыхался, давно говорил,

Дыша ацетоном под дырчатой пленкою звездной,

Что мощью отлива безумная муза сыта,

Что плакальщицами испокон работают черные ивы,

Когда молодая надежда тебе отворяет уста:

Скажи мне, Медея, ведь это неправда? Они еще живы?

Старинным царством звуков «дж» и «мц»

бредет турист с блаженством на лице.

то самогоном тешится крестьянским

из виноградной шкурки, то вино

из горла пьет, хотя ему оно

не в кайф – по итальянским ли, испанским

понятиям, букет чрезмерно прост.

Зато лаваш! Зато прощанье звезд

с Творцом по православному обряду,

когда наш новый Тютчев в дольний мир

спускается, покинув шумный пир,

чтоб помолиться городу и саду.

Гостиница. iPod или iPad?

Гимн не допет, не допит горний свет,

стареет на тарелке сыр, обветрясь,

и ласково седому дураку

диктует муза легкую строку

на статую играющего в тетрис.

А резкое наречие свистит

и завивается, под ветром шелестит

древесной стружкою. Вначале было слово,

потом – слова, потом – соцветья строф.

И город вздрагивает, будто слышит рев

бомбардировщика, разбойника ночного.

Жизнь в Колхиде была б легка, когда бы не испаренья

малярийных зыбей, не разруха, не воровство

сильных мира сего. Жизнь в Колхиде – праздник слуха

и зренья,

как, впрочем, и осязанья. Полагаю, что ничего

страшного. Буду и я помирать, не подавая виду

по причине гордости, буду и я обнимать

деву не первой молодости. Позолоченное руно в Колхиду

везут из соседней Турции. То-то славно дышать,

осознавать, смеясь, что дубленой овечьей кожей

не прикрыть обнаженных чресел, перезрелым инжиром не

утолить голода. Я признаюсь тебе: похоже,

что мы все-таки, к несчастью, смертны. А как же звезды? Оне,

объясню, как неудавшийся химик, не более чем костры из

водорода и гелия, годного лишь в качестве начинки для

глянцевых шариков с Микки-Маусом. Зрелость, лживость,

лень и детский восторг – чему только не учила наша земля,

как дорожили мы смолоду нетленным именем-отчеством,

но перед урочным уходом в посейдонову тьму —

все ясней и печальнее на неухоженном, на болотистом

побережье, унаследованном у тех мореплавателей, кому

не удалось, у кого, как ни огорчительно, не выгорело.

Безрукий нищий на пляже обходит курортников. Визг

русской попсы из нехитрого бара. Князю – игорево,

а что же нам? Неужели неправедный суд, вдовий иск?