Читать книгу В твоих руках и Цепи станут Жемчугом - Beatrice Boije - Страница 12

***

– Вы говорили, будто мой брат что-то показал вам… – напомнила Беатрис, под руку ведя внука по коридору в сторону библиотеки, – Что же это было?

– Как раз об этом я и хотел поговорить. – ответил он, тростью проверяя дорогу, постукивая ею по мягкому ковру, но хотя бы по тому, как он держался, можно было сказать, что нужна ему эта трость скорее для «галочки», – Было кое-что в нашем доме, о чем всеми силами пытались забыть. Я понимаю, что для вас значил ваш поступок, вы спасали свою жизнь, защищали тех, кто вам дорог, но наша семья так и не смогла справиться с утратой. Дедушка Теодор… помимо газет и пера его лучшим другом стал алкоголь. Он почти не выходил из своего кабинета, а когда выходил… легче было договориться со Смертью, чем с ним. Он совсем перестал писать со временем, взгляды его радикально изменились не в лучшую сторону. В свете от него быстро отвернулись. Отец… да что о нем говорить, я уже и так сказал более, чем достаточно, а большего он не заслуживает. Он покончил с собой спустя три года после смерти моей матери. Тетушка Эмма… – он тяжело вздохнул, будто переводя дух, – Если бы ее не насадили на кинжал, то точно сожгли бы на костре, нет, ей не передались какие-либо способности, просто львиная доля того природного обаяния, которым вы обладали, воплотилась в ней. И она не гнушалась пользоваться этим, выводя из себя отца своими выходками и мороча головы мужчинам. Тем летом, когда ее зарезали на балу ее же бывшие любовники, я был здесь… и просто попросил Алоиса забрать мои вещи и реликвию, которую он попросил меня сохранить.

Отворив ключом дверь, он пропустил вперед Беатрис и прошел за ней следом. И когда свет свечей в настольном канделябре мягко разогнал тьму, он продолжил.

– Может вы не помните свой дар Исааку, но это вы точно должны были запомнить. Алоис говорил мне, что дед нанял лучшего художника Гамбурга для этой работы. Должен сказать, когда я еще мог видеть, он продолжал выглядеть превосходно… я только сменил багет.

– Да вы что… – ошеломленно вздохнула Беатрис, подходя ближе.

С высокого полотна в человеческий рост на нее смотрели ее близкие. Как живые, будто время тогда остановилось для всех них. Теодор… степенный и серьезный, всеми силами старающийся не хмурить густые, кустистые брови, сжимающий крепкими пальцами ее хрупкие плечи. Аскель… в том самом возрасте, когда ей казалось, что она растит лучшего на свете сына. Умный… талантливый… добрый… как же блестели его глаза. На руках она держала маленький сверток из кружев, из-за которого можно было различить светлые кудряшки, отливающие майским медом. Эмма тогда только родилась, кроме шелковистых волос и огромных голубых глаз на пол-лица на ней больше ничего и не помещалось.

А она сама… Посмотрев в свои глаза, тогда еще ясно-зеленые, такие яркие в контрасте с темно-синим платьем, Беатрис вздрогнула в нерешительности. Будто в один миг она вспомнила, что испытывала в те минуты. Бесконечную усталость от жизни, безграничную любовь к своим детям, граничащую с отчаянием, терпение к мужу и… идущее трещинами ощущение мрачного грядущего. Ей было двадцать четыре года. И так тяжело давалось ей в последние годы ее обучение. Она никогда не давала себе поблажек, а спуская пар на тренировках, она помогала себе прожить еще один день. Теодор никогда не одобрял ее увлечений, но Беатрис была непреклонна. Она никогда не была курицей наседкой и не собиралась ей становиться, будь у нее хоть десять детей. Бунтарка по меркам своего времени, любой мужчина быстро указал бы ей на ее место у детской колыбели и в супружеской постели, но куда там…

– Да… Базиль был великолепным мастером. – вздохнула она, облизнув губы, – Я очень хотела, чтобы на портрете был и Виктор тоже, но…

– Все равно его не получилось бы изобразить. – договорил за нее Герман, – Его образ ускользал бы из разума художника, едва тот поднес бы к холсту кисть. Такого свойство вашего вида…

– Да… вы правы. – кивнула Беатрис.

– Этот портрет долгое время пылился на чердаке. Я провел там половину своего осознанного детства, но его спрятали так надежно, что, несмотря на мои старания, он остался мной незамеченным. Рама высохла и испортилась, а потускневший слой краски смогли восстановить мастера, что до сих пор занимаются реставрацией предметов искусства.

– Хочу выразить свое восхищение вашей стойкостью. Вы так невозмутимы по отношению ко мне… я очень благодарна вам. – печально улыбнулась она, оглянувшись на кресло, куда опустился Герман.

– Разве можно иначе? – хрипло рассмеялся мужчина. В мягком свете свеч его лицо выглядело бархатистым и светлым. Будто разгладились глубокие морщины и глаза блестели чуть ярче, несмотря на слепоту, – Пусть до сего дня я не знал вас лично, мне всегда казалось, будто вы рядом. Рядом со мной. Направляете мой путь, поддерживаете в трудный час. Здесь, в вашем доме, я обрел долгожданный покой. Еще будучи юношей, я приходил сюда и, сидя в этом самом кресле, говорил с вашим изображением на портрете, будто вы могли мне отвечать. Знаете, я верю в судьбу. Верю, что есть нечто, что выше и сильнее нас, любого, даже самого могучего на планете существа. Вы поступили так, как должны были, чтобы произошло то, что должно было произойти. Из тех обрывков записей в ваших дневниках мне немногое удалось понять, пусть я и очень пытался, но могу сказать точно… Когда я услышал имя сеньора де ла Ронда из уст тех господ из Сент-де-Труа, я понял, что должен делать. Я понял, что сделали вы. И не виню вас ни в чем, тем более, не боюсь того, кто вы есть. На закате своих дней, все, о чем я мог бы мечтать, сейчас есть у меня. И я говорю спасибо вам. А вы нашли единение с тем, кого любили. Это самое главное.

– Вы об Айзеке или о Викторе? – сощурила взгляд Беатрис, улыбнувшись крем губ.

Но Герман в ответ лишь добродушно улыбнулся, отрешенно покачав головой.