Читать книгу Привокзальная, 1 - Белла Яковлева, Ира Сергеева - Страница 12

Начальников звали «шишки», и это было всё непонятно. Почему, например, если приезжает какая-нибудь важная персона (а чем она важнее других советских людей?), перекрывают дороги, выставляют охрану, а в магазины «выкидывают» колбасу, сливочное масло, яйца и даже сыр – то есть то, чего в обычное время там найти невозможно. Конечно, начинаются дикие очереди, колбасу выдают по 500 граммов в руки, и мы с бабулей отстаиваем по несколько часов – сперва на улице, а потом уже внутри магазина «Урал», и всякий раз молча переживаем, что вдруг перед нами колбаса кончится.

Запах в магазине стоит умопомрачительный, я глотаю набегающие слюни и мечтаю, что продавщица положит к обычной колбасе ещё обрезочек. И тогда бабушка точно скормит его мне, прямо здесь и без хлеба – за героизм и терпение. И, надо сказать, продавщица не подводила. О, этот дивный вкус соленого мяса, чеснока и жира!

Когда ещё был жив дед, я считала, что колбасы нет из-за гусениц. Они съедают всю траву, коровы голодают, и вот, пожалуйста: колбасу делать практически не из чего. Повзрослев, я рассталась с детским заблуждением, однако ничего не придумала взамен. Просто – приняла серую, ужасно замусоренную враньем взрослых реальность, где бесполезно что-либо спрашивать и выяснять причины. Над тобой посмеются и сочтут дурочкой.

Вот, например, зачем устраивать школьные субботники, если одна половина класса метёт мусор на территорию, только что вычищенную другой половиной? И как можно пережить, если мальчишки на таком субботнике кидают девочкам за шиворот дождевых червей и пытаются там их растереть, а некоторым девочкам такой знак внимания нравится, и всем весело?

Кажется, все остальные, особенно взрослые, знали правила некоей игры, а мне не хотели говорить. Я училась жить по книгам, а они совсем не совпадали с моей настоящей жизнью.

Например, сестра, с ясным взором голубых глаз и звонким голосом, скоро стала председателем пионерской дружины. И она же, повалив меня дома на пол, держала надо мной, поверженным врагом, маленького Ванечку и приказывала ему на меня писать. Извиваясь под её толстыми ногами и хрипя, я умоляла братца не делать этого. Малыш, гладкий, как яичко, таращил карие глаза и, слава Богу, ничего не предпринимал. А в школе сестра с чувством читала стихи о чести, справедливости и прочих добродетелях школьников. Мне же, в порыве откровенности, говорила: «Они всё равно не влезут в твою шкуру. Вот, что хочешь, говори: проверить невозможно! Вот болит у меня – и все! Кто докажет, что не болит?»

Впрочем, я всё равно понимала, когда сестра врет: в ход шло множество мелких подробностей – обычно же она ими не баловала. И все в один голос говорили, что нашу умницу Лену ждёт хорошая карьера. Про меня же ничего не говорили, вздыхали только. А в школе учительница, претендовавшая на звание моей «второй мамы», закатывала глаза и, как сирена, завывала: «Земля и небо! Земля и небо!» – имея в виду нас, неравноценных сестёр Сергеевых.

Мне не нравилось к ним приспосабливаться, к этим неприятным взрослым и детям. И я просто стала жить своим миром, куда хода не было никому. Вообще никому. Так и осталась одна.

Но это всё – лирическое, так сказать, отступление. Рассказать же я хотела о начальниках.

Дело в том, что мы жили в доме «шишек». Я-то просто потому оказалась по адресу Привокзальная, 1, что там были дедушка с бабушкой. Несколько квартир в этом кирпичном трехэтажном доме отдали под коммуналки простым смертным, а в остальные поселили разного уровня небожителей. К слову, у нас с Ивановыми квартира красивая: по периметру потолка идёт лепнина. А ещё здесь привольные окна, раздельные туалет и ванная, большая кухня. Когда дом ещё не был сдан, мой будущий дедушка позвал мою будущую бабулю посмотреть, что же там такое понастроили для начальства: сами-то они перебивались с тремя детьми в бараке неподалеку. Дед заглянул в первую попавшуюся квартиру, прошёл по длинному коридору, подивился на антресоли. Покрутил носом: «Недурно!» – «Лёня, ты бы хоть сапоги снял, наследишь ведь!» – укорила Капитолина Ивановна. «А, мать, не нам тут жить!» – отмахнулся от своего «домашнего НКВД» дедушка.

И оказался неправ. Советская Фортуна повернулось лицом и к рабочему человеку: что-то где-то заело, где-то – не так щёлкнуло, и внезапно часть квартиры с лепниной по периметру потолков досталась простому машинисту. В нашем подъезде была и ещё одна коммуналка. Там жили сумасшедшие фронтовички, сестры Торбины, изводившие своих соседей по квартире Шаркевичей ядрёной кошачьей вонью: любили этих животных.

Ещё две-три семьи попроще обитали в скромных однокомнатных. Там лепнины на потолках изначально не было.

Ну, а теперь о начальниках.

На втором этаже в нашем подъезде жил небольшой Михал Семёныч, или Главначпупс, как за глаза звала его моя мама. Он был парторгом хлебозавода, носил шляпы и любил поруководить. Часто можно было видеть Михалсемёныча во дворе¸ указующего начальственной дланью на то или иное безобразие соседям или работникам магазина «Светофор»… Что именно говорил Главначпупс, слышно не было – ведь любоваться этой фигурой, напоминавшей героев Чарли Чаплина, удобнее и безопаснее всего было из окна нашей кухни. Жену парторга хлебозавода звали Евгенией Сергеевной, болонку – Яшей. На дачу Михаил Семёнович ездил, вызывая такси (и зубовный скрежет коммунальной составляющей дома). А если по какой-либо надобности я стучала к ним в дверь, то из глубин квартиры иной раз можно было услышать вальяжное: «Яша, кто это нас беспокоит?»

В третьем подъезде жили Белкины. Бабушка рассказывала, что хромой и чернявый начальник «энгэче» Белкин при заселении настолько разъярился из-за того, что получил жилплощадь меньше обещанной, что топором прорубил дверь в стене, ведущей к соседу. И отобрал у него комнату. Так у Белкиных получилась четырёхкомнатная квартира, и всё это как-то уладили. Бабушка избегала здороваться с Белкиным. А мне у них нравилось: переминаясь с ноги на ногу на пороге, я просила дать чего-нибудь почитать. И тогда мне выносили фантастику, детективы, приключения – с экслибрисом в виде белки…