Читать книгу Привокзальная, 1 - Белла Яковлева, Ира Сергеева - Страница 13

Когда я ещё не просто жила на Привокзальной,1, а находилась «временно у бабушки» – так подписала участковая медсестра мою медицинскую карту, и жив был дед Алексей, мы много смеялись и шутили. Дедушка, чтобы порадовать нас с сестрой, пришивал к своей оранжевой рубашке разноцветные пуговицы, говорил о себе вместо «я пошел» – «я пошла»; вызывая восторженный детский визг, носил нас на руках, шее, плечах, катал на спине, и, что особенно ценно, очень меня любил и звал в честь себя Алёшкой. Тогда мне ещё можно было смотреть телевизор. Его маленький экран бабуля прикрывала от прямых солнечных лучей куском бархата изменчиво пурпурного цвета. В телевизоре интереснее всего было встретить маму с папой – Шурика и Нину из «Кавказской пленницы», соседа дядю Колю Иванова – Балбеса из «Операции Ы», и, конечно, дедушку: это когда показывали фильм «Весёлые ребята». Там дед, только молодой, но такой же озорной, устраивал перекличку коров и коз. Пел, хохотал и сверкал глазами.

– Это ты там? – я зачарованно кивала на выпуклый экран.

– Конечно! Кто ж ещё?

– А… как?

– Эх, давно снимали!

Я любила рассматривать его ордена и медали. А, когда он спал, мечтала закинуть ему в рот деревянную шпульку от катушки ниток. Дело в том, что дед спал с открытым ртом и открытыми глазами, и при этом храпел. Не знаю, почему меня так привлекала эта идея со шпулькой – но навредить я не хотела, это уж точно. К тому же, в то время была твердо уверена, что взрослые вообще не чувствуют боли, и никакой беды я своими действиями не причиню. Да и как можно было навредить дедушке, если даже свои ногти на ногах он стриг плоскогубцами – вот какой был прочный человек, хоть худой и жилистый. А его зуб мудрости хранился у бабули в специальной коробочке. Этот, по-бизоньи мощный, жёлтый прокуренный зуб оказался совершенно целым, но его пришлось выдернуть, чтобы вставить искусственные челюсти: все остальные зубы дедушка потерял от цинги в лагере, а жевать чем-то надо было.

– Почему дедушка не закрывает глаза, он же спит?

Бабуля объясняла, что веки теперь не закрываются, потому что дедушка вез с войны раненых в поезде, и очень торопился. А какая-то колосниковая решётка упала в топку паровоза, и поезд встал. И тогда дедушка нахлобучил на голову вывернутую мехом внутрь цигейковую шапку, завязал её тесемки покрепче под подбородком, надел две телогрейки, ватные штаны, несколько брезентовых рукавиц – слоями, велел напарнику облить его водой и полез прямо в пылающую страшным пламенем топку паровоза. И он поднял эту решетку, и все раненые смогли ехать дальше. Врачи в том поезде оказали дедушке первую помощь. Но, когда приехали, дед, не побоявшийся лезть в огонь, очень опасался показаться бабуле, потому что та стала бы его ругать. Лицо у дедушки обгорело, но потом кожа восстановилась. Только веки уже никогда не закрывались. За этот подвиг деду дали орден Ленина.

– Твой дедушка знаешь, какой человек? Трудовик! Трудом живет, честно!

Бабушка ни капли не лукавила: когда-то дед, увидев, что его старший сын, увлекшись игрой на мандолине, радиолюбительством и нестандартными формами Аллочки Черновой, завалил учебу, заставил его остаться в десятом классе на второй год. Чтобы нормально отучился и не позорил фамилию. Такие были нравы и времена, а самым оскорбительным ругательством в семье дедушки и бабули было слово «приспособленец».

– Твой дед – он нигде не пропадет. В детстве, чтобы выжить, бегал с чайником по вокзалу, проезжающим кипяток предлагал. Бойкий был, живой – его Огоньком прозвали.

Интересно, что у бабули, когда она в юности работала лаборанткой у Вавилова, сложилось прозвище Ветреница. И вовсе не из-за кокетства – Капитолина была на редкость целомудренна. Но такая быстрая, что, когда шла мимо рабочих столов, у сотрудников разлетались бумаги. А ещё она, задумавшись, могла обогнать саратовский неспешный, но всё-таки трамвай. Вот и встретились однажды на похоронах поэта-самоубийцы заматеревший Огонек и Ветреница. И получилась такая длинная-предлинная история с ветром, огнем и, если не с любовью, то уж наверняка – с судьбой и четырьмя детишками. Впрочем, об этом – не сейчас.

Мой дедушка Алексей умер от голода: неумолимый рак не давал возможности принимать пищу. Мама с бабулей растапливали шоколад в жирных сливках, поили с ложечки, по капле – но организм не принимал ничего. Обращались к какой-то сибирской травнице: посылка, битком набитая сеном в толстых полиэтиленовых пакетах, утешила ненадолго. Ложиться к хирургам под нож дед отказался наотрез. Я на всю жизнь запомнила его возмущение, решительный отказ, за которым слышались испуг и боль: «Да они зарежут – и всё! Мяса им в магазинах не хватает!» Так и не смогли уговорить его на операцию.

На 9 Мая дед нашел в себе силы поздравить всех наших соседей по подъезду с праздником. Поднимался на третий этаж к фронтовичкам Торбиным, дарил ранние в том году пионы. За месяц превратился в тень, и на мой день рождения, 6 июня, его не стало. Последнее, о чём он спросил – а внучке не забыли купить подарок?

С тех пор моё рождение никогда не отмечали в семье день в день – в память о своём отце мама запретила это делать. Через 34 года я нарушила запрет. Но с тех пор первый тост – за него, деда Алексея.