Читать книгу Жаворонки. Повести - Берта Рокавилли - Страница 2

Утверждение, что счастье – явление настолько неуловимое, что его нельзя потрогать и измерить, в корне неверно. Когда после долгой зимы впервые выходишь в легкой одежде и удобной обуви, счастье ощущается не умозрительно, а вполне телесно: хочется бегать и прыгать, как пес, выпущенный на лужайку после томительного дня в тесной и душной квартире. Вот и Лима, идя из бассейна через умытый весенним дождем парк, наслаждалась каждым вздохом. Ее радовали и слепяще желтые цветы форзиции, и скрип гравия под новыми кроссовками, и таджики в оранжевых жилетах, занятые предпасхальной уборкой, и два йоркшира, увлеченно копающие клумбу, где уже налились бутоны будущих тюльпанов. Бородавчатый лягушкин мужик, набрав в грудь побольше душистого теплого воздуха, самозабвенно исполнял свой лучший вокализ, и это было ничуть не хуже любых соловьиных трелей.

Вернувшиеся с юга скворцы орали, как потерпевшие. Когда Булгаков говорил, что москвичей квартирный вопрос испортил, он, очевидно, не обращал внимания, как перелетные птицы каждую весну дерутся за жилье. Лиме этот гвалт казался праздничным, жизнеутверждающим.

Однако придя домой и глянув в зеркало, она в который раз рухнула с высокого пьедестала счастья на булыжную мостовую обыденности. За последний год, посещая спортзал, плавая и бегая, она довела свой вес до идеальной нормы, подкачала тело, проделала цикл косметических процедур, сделала новую прическу, нарастила гелевые ногти, обновила гардероб и… И теперь вот обнаружила круги под глазами. Собственно, обнаружила она это не сегодня, но поначалу уговаривала себя тем, что это следствие усталости (недосыпа, стресса, селедки, съеденной на ночь, неудачного освещения, нужное подчеркнуть), но сегодня все эти объяснения теряли смысл – сегодня был прекрасный день, лучший за очень долгое время. А значит, круги под глазами – это новая реальность, с которой придется жить. Жить так не хотелось. Выбор платья потерял всякий смысл. Нет такого цвета, который был бы к лицу, когда на лице два разваренных пельмешка. Осталось лишь с сожалением вздыхать о деньгах, затраченных на имидж. К чему всё это, если зеркало души подпорчено!

Чтобы как-то заглушить мрачные мысли, Лима включила радио и расположилась за кухонным столом с чашкой сумасшедше сладкого чая – можно уже не считать калорий, когда жизнь подложила такую свинскую свинью. Солнце заливало малогабаритную квартирку, нещадно высвечивая облупленность мебели, бугорки на обоях, требующий жесткой ревизии хлам и, конечно, пыль, много пыли. Голос в динамике обещал хорошую погоду на все майские праздники, но Лима уже точно знала, что ни на какие шашлыки с коллегами (босс предоставлял для веселья свою роскошную дачу) она не поедет.

– Окна надо вымыть, прибраться, ненужное барахло из дома выбросить, – сказала она чуваку из эфира. – А то мало ли что…

Впереди был долгий рабочий день, еще предстояло выдержать двенадцатичасовую смену, а завтра, первого мая – День рожденья. Раньше очень радовало это совпадение праздников, веселье всегда было гарантировано – именинники, которым приходилось работать в свой праздник, ей очень завидовали. Однако завтра ей исполнится сорок лет. По старому суеверию эта дата не празднуется, о чем она и сказала Лариске. Но если люди хотят выпить, никакое суеверие их не остановит.

– Лимпопо, если ты не хочешь, мы не будем тебя поздравлять, мы будем праздновать День солидарности трудящихся. Ты что-то имеешь против трудящихся?

И Лима готовилась к этому дню – все эти тренажеры и наращивание ногтей были не просто так. Рост фотомодели, глаза мультяшной Алёнушки и безупречные черты лица сулили ей успех. Даже веснушки ее не портили – вон, у Джиллиан Андерсен даже веки веснушчатые, а звезда. Однако с самой юности она была несколько полнее, чем диктуют современные каноны красоты, и – дабы соответствовать – всю жизнь носила косу и длинные платья с богато декорированными рукавами. Сказочная русская красавица, она, как и велит дух противоречия, хотела отметить свое сорокалетие достижением иного идеала – современного, модного, чтобы непременно мелирование, джинсы и пирсинг на пупке. Разочарование ранило ее гораздо сильнее, чем можно было ожидать. Тем более что мелирование уже было сделано и русая коса отрезана к чертям.

Ах, как жаль! Что там коса – жизнь прожита совсем не так, как хотелось. Фантомные боли утраченных возможностей иногда бывают такой силы, что не дают уснуть, словно судороги в ногах. Потолок достигнут. Уже не стать ни моделью, ни балериной, ни женой миллиардера. Не будет морского круиза, отдыха на Бали, фотосессии на Мадагаскаре, карнавала в Рио. Не будет большой, как в песнях, любви. А ведь всё должно было так удачно сложиться! Обидно спускаться с горы, так и не побывав на вершине.

Никого конкретного Лима соблазнять не собиралась, но смутно надеялась, что за телесным совершенством, так или иначе, последуют какие-нибудь приятные перемены в жизни. Изъян же, так недвусмысленно указывающий на возраст, означал рутину до конца дней, тоску и стариковские радости типа метеоризма. Стоит ли цепляться за такую жизнь?

Она с удовольствием читала роман о немолодой красавице, бывшей мисс Алабама, которая методично готовится к самоубийству, а потом, увидев всё это во сне во всех подробностях, внезапно передумывает, так как осознает ценность жизни, встречает любовь и снова чувствует себя молодой. Несмотря на безмерное уважение к автору, Лима посчитала такой финал чушью.

«Тогда уж следовало дописать, как ее настигает Паркинсон и старческое слабоумие, как органы один за другим перестают работать исправно, а выход в свет случается лишь на похороны подружек, – с едким сарказмом думала она. – Молодость определяется способностью тканей к регенерации. Возраст – страшная вещь! Палец порежешь – несколько недель будешь мучиться, неудачную косметику используешь – полгода восстанавливаться придется, и то, что в душе ты чувствуешь себя молодой, никоим образом тебе не поможет, что бы по этому поводу ни говорили модные блогерши и псевдопсихологи».

Под окном на собачьей площадке сосед выгуливал крупного старого кобеля. Лима помнила, как этот пёс – несуразный щенок с большими ушами и хвостом-веревкой – радостно приносил резиновое кольцо, которое его хозяин, тогда еще кудрявый, забрасывал метров на сто. Потом пес вырос, хозяин завел женщину. Потом некоторое время они ходили гулять все вместе – женщина, ребенок в коляске, гордый сосед и еще более гордый пёс рядом. Но семейная идиллия не продлилась долго. В последние годы оставались только эти двое, и, судя по шатким ногам овчарки, скоро останется только один. Двадцать лет – пшик. Такие наблюдения не добавляли хорошего настроения.

«Мы все едем в одну сторону. Потому что едем в катафалке, – рассуждала она. – Если меня укачало, я ведь могу сойти раньше, это мое право».

– Хорошо хоть пупок не проткнула, – попыталась она найти позитив в ситуации, но попытка провалилась, и Лима выругалась. Она по-настоящему устала от не приносящих радости отношений, от фальшивых дружб и от работы бессмысленной и беспощадной. – Для смерти слишком рано, для всего остального слишком поздно. Так, кажется. Кто это сказал? – спросила она у радиоприемника, но бодрый голос вещал что-то совсем отвлеченное, и она его выключила. – Бесчувственный ты пенёк! Я к тебе за чувствами, а ты глушишь меня информацией. Может, хоть Янек на праздники приедет, – она в очередной раз проверила, что все телефоны работают и что никто ей не звонил, переоделась в рабочее и спустилась в салон – «Шарм» располагался в том же доме, – а поздно вечером отбила и замариновала мясо, чтобы в первый майский день быть во всеоружии.