Читать книгу СИЗО - Бигельды Габдуллин - Страница 10

Трое конвоиров вывели меня на улицу, и я впервые в жизни ощутил на своих руках холодную цепкость железных наручников. Именно тогда я до конца осознал, что такое неволя, что ты – настоящий арестант. Правда, когда сели в машину «Жигули», конвоиры, узнав меня, сняли наручники, сказав: «Извини, брат, нельзя перевозить без наручников, везде нашпигованы камеры!». «Ну и на том спасибо вам!» – поблагодарил я парней.

– Небось, вы давно не ели. Давайте по дороге заедем в магазин и купим кое-какие продукты, – предложил один из конвоиров. Заехали в магазин, купили кефир с булкой хлеба.

«Интересно, что меня ждет в камере? Какие люди мне попадутся? Как дальше будут развиваться события? Что подумают обо мне люди? Как чувствуют себя жена, дети, коллеги?» – миллионы вопросов роились в моей голове, которая и без того трещала от нахлынувших событий и проблем.

За стеклом машины, которая везла меня в ИВС, несмотря на поздний час в Астане, жизнь кипела. Там за стеклом был крепкий морозный ноябрь. Приоткрыли окно, и я сразу уловил приятные запахи вкусной пищи, заметил яркие рекламные щиты, услышал звуки музыки, льющиеся из ресторанов и кафе. К сожалению, уже чужие, вольные. Вот жареным шашлыком запахло. Вот чуть ли не домашней картошкой или просто кухней. Но ты очнись! Эти ароматы уже не для тебя – тебя везут в ИВС! Забудь пока обо всем приятном! Тебя ждет камера!

Двери ИВС были закрыты. Конвоиры долго и настоятельно стучали, пока не послышался недовольный голос изнутри:

– Че так поздно приезжаете?! Уже первый час ночи! Мы же предупреждали, что после 12 ночи никого не примем!

– Открывай, это из Нацбюро.

Слово «Нацбюро» отрезвляюще подействовало на ивээсника, тут же загремели дверные засовы, открылись двери.

По полутемному коридору конвоиры доставили меня в комнату так называемого приема. Там конвоиры расписались на какой-то толстой тетради, что живым и здоровым меня доставили в ИВС.

– Жалоб нет? – обратился тамошний надзиратель.

– Нет, наоборот, хочу поблагодарить ребят за кефир и хлеб, – ответил я, переходя уже в распоряжение новых надзирателей.

Когда за финполовскими конвоирами закрылись двери, надзиратель вошел в свою роль:

– Лицом к стене! Живо. Ноги шире.

Скажу честно, стена мне не понравилась. Пыльная, вся в буграх, покрашенная зеленой масляной краской, она не вызывала никаких приятных чувств. «Не стена Плача, а то бы уронил слезу!», – вздохнул я с иронией.

Он привычными движениями общупал мою одежду, потом скомандовал:

– Галстук, ремень, шнурки сдать. Так! Что у Вас за штуковина на воротнике плаща? Тоже сдать! Ремень плаща – сдать. Повернитесь ко мне!

Я по-военному развернулся.

– Вы что, депутат? – спросил офицер, не веря своим глазам. Его смутил мой депутатский значок на лацкане дорогого костюма.

– Да, депутат! – коротко и злобно ответил я.

– Нет, тут какая-то неувязочка! Сержант! – крикнул он, подзывая подчиненного.

– Лицом к стене! – опять потребовал он, оставляя меня подошедшему сержанту.

Пошли долгие телефонные переговоры с начальством. Только и слышны были слова: «Я не буду потом отвечать! Не имею права!».

Вернувшись, он скомандовал:

– Налево! Шагом марш!

В небольшой комнате, куда меня завели, приказали раздеться догола. Ох, как я тут с омерзением смотрел на все происходящее. Особенно я брезговал засаленным, холодным полом, обложенным дешевым советским кафелем.

Когда я разделся, офицер приказал:

– Присядьте! Раздвиньте ягодицы!

Он внимательно глянул на мой анус и сказал:

– Одевайтесь! То, что нужно сдать, передайте вон в то окошко.

Пока я одевался, из окна подали опись конфискованного имущества. Мне не хотелось сдавать депутатский значок. Это был маленький символ моей свободы, неприкосновенности, последняя надежда на освобождение, но офицер был непреклонен: сдать – и все тут!

Закончилась процедура осмотра и приема нового задержанного, и меня повели по длинному коридору. Слева и справа мелькали двери камер, о которых я имел представление лишь по фильмам и книгам.

Подошли к одной из них. Тут же прозвучал приказ конвоира:

– Лицом к стене! Ноги шире!

С лязгом и грохотом открылись замки, и я вошел в камеру – в доселе неведомый для меня мир.

Тяжелая дверь снова с тем же грохотом закрылась, шаги офицера гулко удалились.

Войдя в камеру, я на секунду задержался у двери: кровь ударила в виски мелкой дробью, потом оглушительным и редким прибоем.

«Чем дышать?» – сразу же я задался вопросом, вдыхая, зловонный воздух, пропитанный никотином, запахом неочищенной параши, едкого пота, несвежей еды.

В камере кроме двух железных кроватей ничего не было. Углубление параши кто-то заткнул синтетической бутылкой из-под кока-колы. Рядом с парашей лежал целлофановый мешок, набитый то ли песком, то ли еще чем-то сыпучим. Как позже я догадался, это была обыкновенная затычка, чтобы смердящая вонь, не распространялась из параши. Решив помочиться, снял грязную бутылку, оттуда ударил в мои ноздри ужасный запах мочи и кала.

Небольшое окошко, зарешеченное под самым потолком, было моим единственным призрачным напоминанием о свободе.

Снова лязг ключей. Грохот железа. Надзиратель занес мне пожелтевшие нестиранные простыни, трухлявый матрац, весь в лохмотьях, из которого кусками выдавалась вата.

Голова гудела, словно после легкого сотрясения мозга. В ней медленно блуждала утешительная мысль: «Нет, это неправда, не может быть!» Мысль отказывалась признавать новую реальность, пустоту! Заарканенный из объятий кипучего мегаполиса, из размеренной жизни, я лежал, задыхаясь, как рыба на песке. Разом пропали все звуки, запахи, волнующие глаз краски?! «Где я?! Что со мной происходит!?».

Уже второй час ночи. Незаметно приходит усталость. Я затыкаю уши ватой, которую извлекаю из дырявого матраца, натягиваю на голову тюремное одеяло, от которого разит сухой пылью и едким горем, прижимаюсь лицом к вонючей подушке. Надо забыться. Всё это – дурной сон. Вот если бы еще притормозить неотвязное сознание. И тут я заснул, словно на мягкой постели пятизвездочного отеля на берегу океана. Усталость – города берет!

Проснулся и все никак не мог понять, где нахожусь. И лишь запах зловонной параши и заборный казахский мат, который то и дело раздавался в коридоре, вернули меня в явь камеры.

Скоро из коридора начали доноситься какие-то постукивания, лязг открываемых замков. «ИВС просыпается, что меня ждет сегодня?» – подумалось мне, когда вновь лязгнули ключи от дверей, и мой нос почуял тошнотворный запах тухлой вареной рыбы. На фоне уже знакомого и противного запаха параши, эта свежая рыбная вонь взяла вверх и начала солировать, вызывая во мне рвотные рефлексы.

Я отказался от такого завтрака.

Вскоре из коридора послышались приближающиеся шаги:

– Габдуллин, Вы депутат маслихата?

– Да.

– Удостоверение имеется?

– Оно изъято следователем.

– Ладно, разберемся! – шаги удалились.

Прошло еще около часа. Вновь с шумом отрылась дверь и меня повели к выходу. Там меня уже дожидались конвоиры. Но это уже были другие, я бы сказал чужие. Они, недолго думая, надели мне наручники и повезли в Нацбюро. Конвоиры попались сплошь молчаливые, вовсе не такие, как вчерашние, которые откровенно сочувствовали мне, общались со мной, угощали кефиром и хлебом.

Получили мне пропуск, потом на лифте поднялись на четвертый этаж. Почему-то меня завели не к моему следователю, а в другой кабинет. Там сидел сухощавый, высокий, интеллигентного вида парень.

– Хотите чаю? – спросил он вежливым голосом.

– Да, спасибо! – ответил я охотно.

Разговорились. Я поинтересовался: чем грозит мне мое задержание.

Он был откровенен:

– Знаете, Бигельдин Кайрдосович, я заместитель Следственного комитета Нацбюро по оперативной работе. Фамилия – Андрей Угай. Скажу прямо, у Вас – нелегкая ситуация, я бы даже сказал, очень серьезная. Но вся эта возня может закончиться за пару недель, и Вы спокойно поедете домой к своим малолетним детям, если пойдете на сотрудничество со следствием, возьмете на себя часть вины, – голос его был тверд, чувствовалось, что этот человек отвечает за свои слова.

Я остался в задумчивости: какую вину мне брать на себя, если не чувствую за собой никаких финансовых нарушений.

Вскоре конвоиры завели меня в кабинет моего сле дователя. Тот встретил меня приветливо, словно старого знакомого.

– Как отдохнули? – то ли искренне, то ли с усмешкой спросил он.

– Спасибо! Как вы? – ответил я, думая про себя: «Скорее всего, не знаешь, в каких условиях содержатся задержанные. Тебя хотя бы на часок закинули в камеру, тогда бы ты не задавал такие вопросы, голубчик!».

Пока мы с ним перебрасывались незначительными фразами, в кабинет вошел солидный седоватый мужчина. Поздоровавшись с нами, он представился:

– Я адвокат. Меня зовут Жомарт Сарманов. Я прибыл по рекомендации Тагира Сисинбаева. Я знаю Вас, Бике, готов Вас защищать.

Я очень обрадовался его появлению: почувствовал, будто у меня разом выросли крылья. Я был уже не одинок среди этих шакалов, у которых одна цель – упрятать меня за решетку. Значит, сработал мой ночной звонок жене. Молодец, Тагир Мусаевич! Выяснилось, что Сарманов до меня защищал бывшего премьер-министра Серика Ахметова.

Тем временем атмосфера кабинета наполнилась серьезностью предстоящего действия: устанавливалась видеокамера марки «SONY» на штативе, заносились кресла, устанавливалось освещение. Специфический сленг, как барабанный перестук, резал мой слух, заставлял напрягаться.

Сыщики, как стервятники, обнаружившие падаль крупных плотоядных, основательно готовились к допросу, надеясь, быстро расколоть меня.

«Готовьтесь, готовьтесь! У вас ничего не получится! Думаете, гоп-стоп и клиент готов», – крепился я, готовясь к допросу.

Итак, судя, по протоколу, 15 ноября 2016 года, в Астане в здании Нацбюро в 13 часов 22 минуты был начат допрос.