Читать книгу Правитель страны Даурия - Богдан Сушинский - Страница 4

– Господин генерал, – появился в дверях полковник Дратов, – звонят из японской миссии.

Семёнов растянул рот в благодушной улыбке. Он всегда улыбался, не разжимая мясистых губ, совершенно беззвучно. Как правило, не произнося при этом ни слова, словно бы речь и улыбка никак вместе не соединялись. Ведь каждое слово его было… словом атамана Семёнова! Оно могло и должно было рождаться только из суровой необходимости.

Но сейчас радость его оправдана. Сообщение о звонке из японской миссии представлялось генерал-атаману похожим на появление духа, которого он вызвал своими раздумьями и воспоминаниями.

Семёнов спустился вниз, прошел в служебный кабинет и снял трубку.

– …И-господин генераль? – услышал он русскую речь, приправленную таким знакомым и совершенно неподражаемым японским сюсюканьем. – И-начальник японской военной миссии в Тайларе господин подполковник Таки почитал бы за честь видеть вас.

«Ишь ты, как вывернул, азиат объяпошенный: почитал бы за честь»! – обратил внимание Семёнов. Общаясь с русскими офицерами, этот Куроки зря времени не теряет. Правда, атаман прекрасно знал: переводчик штаба японской военной миссии не теряет времени еще и потому, что является кадровым офицером японской разведки. Однако сути отношений между ними это не меняло.

– Мне тоже приятно будет встретиться с господином подполковником, – еле удержался атаман, чтобы не добавить свою любимую присказку: «В соболях-алмазах». По опыту он знал, что в разговоре с японцами от какой-либо словесной эквилибристики лучше воздерживаться.

– А еще господин Таки почитал бы за очень большую честь, если бы вы нашли возможность встретиться с ним уже сегодня.

– Прямо сегодня? – мельком взглянул атаман на настенные часы. «К чему такая спешка, да еще и так не вовремя?!». Но вслух произнес:

– Признаться, несколько неожиданно.

– Господин подполковник не сомневался, что вы тоже стремитесь встретиться с ним, и что день, избранный для встречи, вас устроит, – поспешил со своими выводами переводчик. – И не ошибся.

«Во, азиат-япошка хренов! – изумился про себя генерал-атаман, вновь взглянув на часы. – Совсем обдипломатился и обнаглел, в соболях-алмазах!». Однако вновь проворчал:

– Устроит, конечно. Куда денешься?

– В таком случае господин подполковник был бы рад видеть вас у себя в миссии в то же самое время, в которое хотели бы встретиться с господином Таки вы сами. То есть в шестнадцать тридцать, – продолжал разводить свою дипломатию переводчик.

– По-моему, самое удобное время для деловых встреч, – поиграл скулами атаман, еле сдерживаясь, чтобы попросту, по-русски, не послать его.

– Господин подполковник также не возражал бы, если бы вместе с вами на встрече присутствовали господин Бакшеев[8] и господин Власьевский[9].

– Ему потребовались Бакшеев и Власьевский?! С какой такой хрени, пардон, кстати?

– С такой стати, да… – поспешил заверить его «азиат-япошка». – Господин подполковник не возражал бы…

Атаман терпеть не мог, когда вместе с ним японцы приглашали кого-либо из подчиненных. Мало ли о чем и в каких тонах может пойти разговор с этими азиатами, а перед казачеством своим он всегда хотел выглядеть человеком, в котором японское командование и чиновники, вплоть до самого императора, просто-таки души не чают. Да, вплоть до самого императора, в соболях-алмазах! Но тут же опомнился и произнес:

– Словом, передайте господину Таки, как лестно мне слышать из его уст имена своих боевых сподвижников, – улыбался и кланялся Семёнов. Пока вдруг не поймал себя на том, что, беседуя с переводчиком, он, боевой лихой казачий атаман, до омерзения обходительно и по-холуйски заискивающе, улыбается и кланяется… телефонной трубке!

«Совсем уже сам объяпошился, в соболях-алмазах! – поразился генерал такому дикому перерождению. – Это ж до какой такой низости, выслуживаясь, докатиться можно?!».

«Судя по всему, – сказал себе атаман, – сбываются твои самые мрачные предсказания. И среди них – наиболее безутешное: эти азиат-япошки до того заставят твое войско опуститься, что возвращаться с ним в Европу будет невозможно. За одичавшую орду принимать станут!». Но самое страшное заключалось в другом. Похоже, что этот прогноз начал сбываться в наиболее непотребной форме, потому что первым-то обгадился и «съазиатился» он сам, атаман Семёнов!

– Если господин Семёнов, – добивал его тем временем Куроки, – сочтет необходимым пригласить еще кого-то из состава своего генералитета, отступлением от списка приглашенных господин Таки это не сочтет. Господину атаману виднее, кого из штабных и командных чинов взять с собой для того, чтобы разговор о будущем его армии стал более обстоятельным.

– О будущем моей армии? – насторожился генерал. Это ж надо было Куроки умудриться изложить тему их встречи в такой «заушистой» форме! – А что мы можем знать о её будущем, если полмира уже охвачено мировой войной?

– Правильно, половина мира. Поэтому все со страхом думают, что произойдет с этим миром, когда война вдруг… завершится, – уклонился переводчик от каких-либо вопросов, касающихся предстоящей встречи.

– Почему «со страхом»?

– Потому что истинного воина страшит не война, а тот мир, который ему предстоит познать после её завершения. Фюрер Германии тоже говорит: «Радуйтесь войне, ибо мир будет ужасным!». Вы этого не знали? – вдруг на чистом русском, без сюсюканья и перевирания слов, произнес Куроки. Семёнов давно подозревал, что русский язык этот переводчик знает намного лучше, нежели демонстрирует. Однако не подозревал, насколько лучше. – И потом, позволю себе напомнить, господин генерал-атаман, что ветры перемен веют не только над Европой. Они всё чаще достигают окраин Великой Азии.[10]

– Лучше бы не достигали. Особенно ветры с пространства между Берлином и Римом, – ворчливо заметил Семёнов, суеверно открещиваясь от какой бы то ни было связи реформ в своем воинстве с тем, что происходит на германских фронтах. Хотя, если японцы действительно задумали относительно его частей что-то серьезное, то навеяно оно будет как раз-таки вихрями с Запада, – в этом азиат-япошка Куроки, пожалуй, прав.

* * *

Положив трубку, Семёнов еще несколько минут стоял, глядя на неё, словно колдун на волшебную шкатулку в ожидании очередного исчадия своего волшебства. Ему порядком надоела вся эта подколодная дипломатия, в которую вот уже, считай, более двух десятилетий играли с ним поочерёдно китайцы, маньчжуры, монголы, а теперь вот и японцы. Он все труднее понимал действия и расчеты императора и его Генерального штаба.

Атаман был убежден: лучшее время для своего наступления японцы уже упустили. Причём безнадёжно. Вторжение нужно было начинать еще ранней весной сорок второго года, когда немцы стояли в самом центре России, а их будущие победы, даже несмотря на проигранное наступление на Москву, казались неоспоримыми. Для него оставалось загадкой, почему император Хирохито и Гитлер не договорились. Что они не поделили, если амбиции вождя Великогерманского рейха, как и самого императора, дальше Урала не распространялись, в соболях-алмазах?!

А ведь миллионы красноармейцев, томящихся в германском плену, куда охотнее переметнулись бы в русские освободительные формирования, узнав, что из Страны восходящего солнца на большевистскую Россию двинулась еще одна мощная сила. Да и все, кто оставался преданным Белому движению, здесь, на Дальнем Востоке, восприняли бы появление войск атамана Семёнова на левом берегу Амура и на Байкале как естественное продолжение Гражданской войны. Только теперь уже к нему присоединились, наверняка, сотни тысяч крестьян, сытых тем, что ленинские жидо-большевички просто-напросто обманули их, не дав ни земли, ни воли, ни равенства. Ничего, кроме отнимающего братства нескольких сотен коммунистических концлагерей.

«Да, время упущено», – тяжело вздохнул генерал-атаман. – «Войска союзников все ближе подступают к границам рейха. Так на что теперь японцы рассчитывают? На то, что победят, начав войну с Россией в одиночку? Да к тому же, имея у себя в тылу огромный бурлящий Китай, а по бокам – оскорбленную перл-харборским побоищем Америку и десяток других стран, народы которых восстанут против них сразу, как только окончательно поймут, что Германия терпит поражение? И вскоре американцы вместе с англичанами и русскими примутся за Японию?»

Семёнов поднялся к себе в кабинет-музей и снова вышел на балкон.

Ливень наконец-то прекратился. Солнце выползло из предгорий Большого Хингана и теперь растекалось желтизной своих лучей по одному из склонов, словно огромное разбитое яйцо. Где-то там, за хребтом, синела другая река, Аргунь, за которой начиналась его родина. Семёнов готов был форсировать водную стихию хоть сейчас, даже зная, что идет на верную гибель. Ему опостылела бездеятельность, осточертело все это «великое маньчжурское стояние» его войск, осатанела заумная игра японских штабистов в черт знает какую политику.

Иногда атаману хотелось бросить все: резиденцию, войска, квартиру – и уехать в Европу. Он завидовал Краснову, Деникину, Шкуро. Даже Власову – и то временами завидовал, хотя не был уверен, что не пристрелил бы его при первой же личной встрече. Сразу же, без промедления. За то, что когда-то тот был большевистским генералом. И за то, что теперь стал антибольшевистским, но не признававшим при этом за Россией права на царя, не принимавшим толком ни монархических, ни белогвардейских идей.

– Прибыл полковник Родзаевский, – доложил адъютант, неслышно возникая у него за спиной.

– Прибыл наконец-то? Ну, зовите его сюда, этого Нижегородского Фюрера, в соболях-алмазах!

– Прямо сюда, к вам?

– Какое «сюда»?! Нет, конечно! – почти испуганно оглядел Семёнов свой сокровенный «музей». Он чуть не забыл, что не должен впускать сюда никого из посторонних, охраняя его, как некое тайное святилище. Впрочем, таковым этот кабинет и был.