Читать книгу Старый владелец времени - Борис Алексеев - Страница 11

С уходом Катрин я ощутил себя рыбой, сорвавшейся с крючка. Очарование милой девы, помутившее мой рассудок, отступило, ко мне вернулась способность анализировать происходящее. «Господь Всеведущий! – возмутился я, не в силах поверить в случившееся. – Что происходит?» Горькие мысли о потере родного дома и покинутых близких (отец, сестра, как они сейчас… там?) жгли сердце и плавили сознание. С другой стороны, исполнилась моя сокровенная мечта о личной независимости. Мысль о том, чтобы стать свободным и жить «как хочу», терзала меня и бедных моих домочадцев все последние годы. Ощущение клетки возникало во моём сознании всякий раз, когда я хотел заступить за тот или иной житейский барьер. Теперь всё разрешилось! Неизвестно кем, как и зачем я изъят из родового гнезда. Ужасно это или восхитительно – не знаю, но я наконец свободен!

«Неужели для того, чтобы обрести свободу, – усмехнулся я, глядя в зеркало на великовозрастного подранка, поверженного в смущение, – надо сменить эпоху?»…

* * *

Говорят, большое видится на расстоянии – подтверждаю! На расстоянии почти вековой давности я ощутил огромную любовь к отцу. Его вечное недовольство мной и результатами моих жизненных опытов вдруг показалось мне сладчайшим выражением родительской любви. Я открыл в себе платоническую привязанность к главному оппоненту моей дерзкой юности – сестре Тони. Ах, Тони! Ты считалась в семье старшей по отношению ко мне, хотя на самом деле была моложе на два года. Как давно мы не сидели напротив и не таращили глаза, переглядывая друг друга! Милая сестрёнка, твой брат оказался полным идиотом! Ты даже представить не можешь, куда его угораздило провалиться, – в историческом подземелье исполнять игры живой плоти вместе с ожившими мертвецами! Может ли здравый рассудок представить такое?..

Я истязал себя размышлениями о случившемся и одновременно… любовался проснувшимся во мне красноречием. Действительно, там, наверху в славном испанском будущем я безуспешно пытался реализовать хоть что-то из очевидных талантов, которыми наделили меня Бог и многолетнее попечение отца. Я неплохо владею пером и мог бы писать приличные тексты. Но о чём писать? О воинствующем дарвинизме просвещённой Европы? Да пошла она в жопу со своими развращёнными респектами! Надо или быть Сервантесом, чтобы уметь из навозной жижи выписать романтическое приключение, или использовать эту жижу вместо чернил, чтобы текст приобрёл соответствующий запашок. Увы! Делать первое я не умею, второе – не хочу.

Я мог бы стать неплохим референтом или бизнесвокером, но устроиться в приличную компанию на мало-мальски приличную должность – трудней, чем верблюду пройти сквозь игольное ушко. Видите, я даже Библию знаю и могу цитировать Бога!

* * *

Долго лить слёзы в двадцать лет невозможно. Будет неправдой сказать, что прежде я был востребован и счастлив. Рано остался без матери. Отцовское воспитание походило скорее на десятилетний курс самостоятельности без права на ошибку. С любимой девушкой отношения, несмотря на взаимную любовь, не сложились. Она не могла принять моё хроническое безденежье, а я – её высокомерную заносчивость по пустякам и внутренний настрой на всеядный разорительный шоппинг. «Тут, пожалуй, такого нет», – подумал я, возвращаясь к воспоминаниям дня. Странно, отсутствие техники на улицах, за исключением двух-трёх забавных автомобилей с ревущими, как львиный прайд, двигателями и выхлопными трубами, извергающими громады чёрного дыма, меня нисколько не напрягало. Наоборот, с трогательным удовольствием я наблюдал городские экипажи и огромные, несоразмерные моему представлению, велосипеды.

Пока мы с Катрин шли от набережной к дому, меня так и подмывало остановить какую-нибудь пролётку, развалиться на кожаном сидении и раскурить, например, сигару, оглядывая свысока осанистое дефиле гуляющих горожан!

И вновь минутный восторг как рецидив ненасытного стремления молодости играть в преуспевающую жизнь сменила тема дотошной рассудительности. Сотни артефактов прошлых лет наполняли моё сознание ощущением дальнего с ними родства. Я вглядывался в причудливые изгибы мебельных форм и не чувствовал к ним культурного отторжения. Так упавшее дерево разглядывает свои вывороченные из земли корни.

«Как странно! – размышлял я, погружаясь в сладкую дремоту. – Всё, что я вижу сейчас, мне уже каким-то образом известно! И не только по фильмам и историческим книгам. Юнг прав: внутреннее знание, этакое коллективное бессознательное, действительно существует. Мне довелось увидеть то, что по разным причинам я забыл или отложил «на дальнюю антресоль» за ненадобностью. Выходит, я не былинка перекати-поле, а моё сознание – фрагмент общечеловеческой культуры, это круто! Я засыпа́л, украшая свои мысли словами, подхваченными, будто на лету, в дальних тайниках памяти…