Читать книгу История и философия науки - Борис Николаевич Бессонов - Страница 1

Бесспорно, именно прогресс науки принес человечеству невиданную до сих пор власть над природой, окружающим миром. Человек расщепил атом, успешно исследует недра земли и глубины океанов, завоевывает космос, все глубже проникает в тайны наследственности, психической деятельности. Вместе с тем научно-технический прогресс (НТП) породил явления, угрожающие стать неподвластными человеку, подрывающими основы человеческого существования. Открытия ядерной физики сделали возможным создание атомной и водородной бомб, открытия химии и биологии – химического и бактериологического оружия. Радиоактивное заражение, загрязнение атмосферы, морей и океанов, отравление природной среды промышленными отходами, замена непосредственного общения с природой общением с созданной человеком искусственной средой, чрезмерное освобождение людей от физический усилий и значительные психологические нагрузки – вот далеко не полный перечень отрицательных последствий НТП. Все это, безусловно, делает весьма актуальной задачей осмысление места науки и техники в обществе, влияния их на человека.

Революционно-преобразующая роль науки в истории общества. Истоки научного познания мира коренятся в древних цивилизациях Египта, Вавилона, Китая. В частности, в Египте в v в. до н. э. вычисляли время по календарю, а египетские пирамиды показывают, что уже тогда были значительно развиты математика и геометрия. К этому времени относятся и изобретение письменности, и первые астрономические представления. Однако наука как особая сфера деятельности начала формироваться в Греции в V–IV вв. до н. э. Ее наиболее выдающимися представителями были Фалес (ок. 640 – ок. 546), Евклид (ум. между 275 и 270 до н. э.), Пифагор (iv в. до н. э.). Как отмечает Дж. Д. Бернал, греки, переняв знания, полученные в древних империях Египта и Вавилона, «превратили их в нечто и более простое, и более абстрактное, и более рациональное».

На протяжении всей эпохи Античности наука рассматривалась как величайшая социальная ценность: существует лишь одна правильная монета – разумение, как утверждал Сократ (469–399 до н. э.), и лишь в обмен на нее должно все отдавать. Лишь в этом случае будет неподдельно и мужество, и воздержанность, и справедливость – одним словом, подлинная доблесть сопряжена с разумом, все равно сопутствуют ли ей наслаждения, страхи и все иное тому подобное или не сопутствуют (Платон, «Избранные диалоги»).

Античную науку отличают две характерные черты, а именно: с одной стороны, ее нацеленность на познание Космоса, с другой – устремленность на познание внутреннего мира человека. Подобная ориентация науки была, в сущности, присуща и эпохе Средневековья.

Что касается понимания Вселенной, то и в эпоху Античности, и в Средневековье господствующее положение занимали идеи Платона (428/427—348/347 до н. э.) и Аристотеля (384–322 до н. э.), согласно которым Земля воспринималась как неподвижный шар в центре Вселенной. Вместе с тем уже на исходе Средневековья начала утверждаться тенденция опытного изучения природы.

Первым, кто обратился к эмпирическим исследованиям природы, был монах-францисканец Роджер Бэкон (1214–1292). Он выступал против умозрительной философии Аристотеля: «Отложите же, наконец, в сторону фолианты древних и займитесь изучением великой книги природы, которая лежит раскрытой перед всеми нами. Что есть новое? Это познание доселе неизвестных вещей». Бэкон подчеркивал: «Только экспериментальным методом можно достичь совершенного познания природы, ремесла и искусства, и только таким образом можно уразуметь всю бессмысленность магии и колдовства». Еще тогда, в xiii в., Бэкон отчетливо провидел великое будущее науки и техники: «Я хочу рассказать вам о некоторых чудесах, искусственных или естественных, где магия не играет никакой роли, но которые превзойдут все магические “находки”, не идущие с ними ни в какое сравнение. Можно построить для кораблей двигатели, которые помчат их по морям с такой скоростью, на какую не способно сколь угодно большое число гребцов. Можно создать аппарат с огромными крыльями, в котором поместится человек и полетит так быстро, как летают птицы. Можно сделать тележку, которая будет быстро двигаться без лошадей или волов. Малое орудие окажется способным поднимать большие тяжести. Мы можем изготовить зеркала и зажечь ими от солнечных лучей самые отдаленные предметы. Мы можем с помощью селитры и других веществ развести искусственный огонь, который произвел бы грохот более страшный, чем гром небесный». Стоит отметить, что за подобные идеи Бэкона более десяти лет продержали в тюрьме.

В эпоху Возрождения (XIII–XVI вв.) и особенно в Новое время (XVI–XIX вв.) тенденция опытного изучения природы резко усилилась. В решающей степени это было следствием развития ремесел, торговли, городов. Этому способствовали также ослабление позиций церкви, утверждающаяся мировоззренческая терпимость. Николай Коперник (1473–1543), Джордано Бруно (1548–1600), Галилео Галилей (1564–1642) и другие ученые этого времени разрушили античные и средневековые представления о Космосе. Не Земля, а Солнце – центр Вселенной, доказал Коперник. Бруно утверждал, что Вселенная бесконечна и однородна; состоит из одних и тех же элементов – земли, воды, воздуха, огня и эфира и что все пласты, все миры в ней равноправны. Во Вселенной существуют «неисчислимые солнца, бесчисленные земли, которые кружатся вокруг своих солнц…». Бог? «Бог есть бесконечное в бесконечном, он находится во всем и повсюду, не вне и не над, но в качестве наиприсутствующего…». Природа – это «не что иное, как Бог в вещах».

Роджер Бэкон, а впоследствии и Фрэнсис Бэкон (1561–1626) провозгласили опыт, эксперимент источником новых знаний. Каждое заключение, чтобы не оказаться софизмом, должно проверяться путем опыта и применения (Р. Бэкон). Аксиомы извлекаются из опыта путем индукции, но индукции не посредством простого накопления эмпирических знаний (метод муравья), а индукции, ведущей к теории, интерпретации фактов (метод пчелы, подобно тому, как она собирает пыльцу с цветов и превращает ее в мед). Особенно нетерпим Ф. Бэкон был к умозрительному, схоластическому «творчеству» аксиом (метод паука, ткущего паутину из самого себя).

После открытий Коперника, Бруно и Галилея, после создания классической механики Исааком Ньютоном (1643–1727), после идей Ф. Бэкона, требовавшего с помощью эксперимента постичь подлинные причины движения вещей и расширить «человеческую Вселенную» до ее максимально возможных пределов, концепция социально-практической ценности науки стала общепризнанной. В целом именно в Новое время сформировались отличительные черты науки, характеризующие ее состояние и сегодня. Это признание: во-первых, определяющей роли опыта, собирания и систематизации эмпирических фактов; во-вторых, рационально-логических построений и методов количественного описания; в-третьих, различий в организации и свойствах материи на микро– и макроуровне; живой и неживой природы; в содержании и методах наук о природе и обществе и т. п.

А главное: новые знания об окружающем мире, приобретенные в Новое время, могли уже претендовать на статус достаточно полной, строгой и четкой системы законов, объясняющих Вселенную, что составляет подлинную задачу и цель науки.

Кроме того, важно учитывать, что если до XVI в. наука и техника развивались как две относительно самостоятельных сферы человеческой деятельности, то теперь их взаимодействие становится неразрывным. Три великих открытия, обусловленные насущными нуждами мануфактур, торговли и мореплавания, – компас, порох и книгопечатание положили начало органическому единству научного и технического прогресса. Определяющей компонентой этого единства были потребности практической жизни. Как справедливо писал Ф. Энгельс в письме В. Боргиусу: «Если, как Вы утверждаете, техника в значительной степени зависит от состояния науки, то в гораздо большей мере наука зависит от состояния потребностей техники. Если у общества появляется техническая потребность, то это продвигает науку вперед больше, чем десяток университетов».[1] Вместе с тем понятно, что, например, географические открытия XV—ХVI вв. были бы невозможны без календаря и компаса, без математики и геометрии, без знаний о пассатах и муссонах.

Научные открытия и технические изобретения оказали огромное влияние на революционное преобразование общественных отношений. В эпоху неолита переход от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству явился важнейшей материально-технической предпосылкой для аграрной революции, перехода от варварства к рабовладению. Прогресс науки и техники, происходивший в XVII–XVIII вв., привел к промышленной революции, о6условившей радикальное развитие экономики, урбанизацию населения, быстрый рост городов, массовые перемещения людей, углубление разделения труда, появление новых профессий и т. п. Характеризуя промышленную революцию в Англии, Ф. Энгельс писал: «…шестьдесят – восемьдесят лет тому назад Англия была страной, похожей на всякую другую, с маленькими городами, с незначительной и малоразвитой промышленностью, с редким, преимущественно земледельческим населением. Теперь это – страна, непохожая ни на какую другую, со столицей в 2 1 /2 миллиона жителей, с огромными фабричными городами, с индустрией, снабжающей своими изделиями весь мир и производящей почти все при помощи чрезвычайно сложных машин, и с трудолюбивым, интеллигентным, густым населением, две трети которого заняты в промышленности…»[2]

В сущности, достижения науки, научно-технические изобретения предварили буржуазное общество: «Порох взрывает на воздух рыцарство, компас открывает мировой рынок и основывает колонии, а книгопечатание становится орудием протестантизма и вообще средством возрождения науки, самым мощным рычагом для создания необходимых предпосылок духовного развития».[3] Бесспорно, механизация труда, широкое распространение машин сделали возможными замену труженика при выполнении некоторых технологических функций машиной, повышение производительности труда, в целом переход от мануфактуры к крупной машинной индустрии. Если рабочей силой феодального общества была человеческая сила, сила мускулов человека, то в результате промышленной революции основой производительного процесса стала механическая сила, значительно более дешевая и продуктивная. В конечном счете промышленная революция создала адекватную материально-техническую базу капиталистического общества.

Научно-технический прогресс обусловил значительное ускорение исторического процесса. Если аграрная революция, переход от охоты и собирательства к земледелию и скотоводству длились несколько тысячелетий, то промышленная революция создала материально-техническую базу капитализма в течение, по существу, одного столетия (вторая половина XVIII – первая треть XIX вв.), подтвердив вывод К. Маркса о том, что «пар, электричество и сельфактор[4] были несравнимо более опасными революционерами, чем даже граждане Барбес, Распайль и Бланки» («Речь на юбилее газеты „The people's paper“, произнесенная в Лондоне 14 апреля 1856 года»). Развернувшаяся в XX в. научно-техническая революция, коренной чертой которой является переход от механизации к автоматизации, а специфической особенностью ее современного этапа – атомная энергия, лазер и компьютер, еще более радикально революционизируют весь современный мир. Убыстряющиеся темпы развития человечества, по мнению специалистов в области науковедения, образно можно выразить так: если считать, что каждое новое поколение вступает в жизнь через 25 лет, то история человечества будет насчитывать приблизительно 1600 поколений. Из них 1200 поколений прожили в пещерах, 240 имели письменность, при электрическом освещении живет пятое поколение, автомобиль, самолет, радио вошли в человеческую жизнь около 100 лет назад, компьютеры используются людьми лишь около 50 лет. Кроме того, если прежде все мироздание человек воспринимал как нечто беспредельное и недостижимое (сведения о событиях на одном континенте доходили до других через длительный промежуток времени, а то и вовсе не доходили), то теперь благодаря прогрессу науки и техники, развитию средств массовой коммуникации земной шар как бы «сжался»; все, что происходит в одной какой-либо стране, почти мгновенно становится известным в других странах. Мир перестал казаться беспредельным, необозримым и непостижимым.

И если вплоть до начала XX в. ведущая роль в научно-техническом прогрессе общества принадлежала, как правило, технике, непосредственно выражавшей потребности производства, то в XX в. лидирующая роль уже безоговорочно переходит к науке, теоретическому знанию. Так, изучая развитие науки и техники в XIX в., К. Маркс отмечал все более возрастающую роль знания в развитии экономики и общества. В «Экономических рукописях 1857–1859 гг.» он подчеркивал, что всеобщее общественное знание все более превращается в непосредственную производительную силу, становится показателем того, до какой степени условия самого общественного жизненного процесса подчинены контролю всеобщего интеллекта и преобразованы в соответствии с ним; до какой степени общественные производительные силы созданы не только в форме знания, но и как непосредственные органы общественной практики, реального жизненного процесса».[5] Внедрение науки в производство, ее становление в качестве непосредственной производительной силы идет по двум направлениям: 1) по пути овеществления знания в орудиях и средствах производства; 2) по пути овладения этими орудиями самим человеком.

В аграрном обществе производство отличалось высокой материало– и трудоемкостью, в капиталистическом обществе эпохи промышленной революции – капитало– (фондо-) и энергоемкостью. В эпоху современной НТР огромное значение приобретает наукоемкость производства, причем научное знание, используемое в процессе производства, окупается в самые кратчайшие сроки. Ф. Энгельс обоснованно писал: «Только один такой плод науки, как паровая машина Джеймса Уатта, принес миру за пятьдесят лет своего существования больше, чем мир с самого начала затратил на развитие науки».[6]

Карл Поппер (1902–1994) относительно роли научного знания в обществе разработал концепцию «трех миров»: первый мир – мир физических объектов, существующий вне нашего сознания; второй мир – сознание людей как познающих субъектов, третий мир – это мир объективных знаний (научных концепций, идей, художественных образов и других культурных ценностей), которые обладают определенной относительной самостоятельностью. Поппер подчеркивает, что «третий мир» играет огромную роль в жизни человека и общества. Допустим, пишет Поппер, что люди утратили все свои знания, но сохранили библиотеки и способность к познанию, – в таком случае они спасены, они снова могут жить. И напротив, если бы они утратили библиотеки и способность к познанию, то катастрофа оказалась бы неизбежной.

Единство фундаментальных и прикладных научных исследований, естественных и социально-гуманитарных наук. Как в прошлом, так и в современную эпоху наука развивается, с одной стороны, на основе теоретического знания, с другой – путем обобщения накопленного в обществе эмпирического материала, однако сегодня именно теоретическая (фундаментальная) наука выступает в качестве генератора идей, обеспечивает прорывы в новые области производства и технологии. Очевидно, что если иметь в виду сиюминутную выгоду, то фундаментальная наука «бесполезна» – ее польза проявится в относительно отдаленной перспективе. Но именно фундаментальная наука дает начало новым отраслям экономики. Так, в XIX в. исследования электронных волн привели к установлению уравнений Максвелла, открытию электромагнитных волн и в конечном счете – изобретению радио и телевидения. В XX в. исследования полупроводников привели к изобретению транзистора и созданию современных компьютеров и информационных сетей; исследования взаимодействия электромагнитных волн с атомами и молекулами привели к изобретению лазеров – разумеется, это только главные достижения XX в. Кроме того, фундаментальная наука создает предпосылки для создания новейших видов оружия, например ядерного. И именно фундаментальная наука предостерегает людей; она показывает нам, в сколь опасном мире мы живем: потепление климата, истощение ресурсов, угрожающая эколого-биологическая ситуация, наконец, возможность столкновения нашей планеты с крупным метеоритом или астероидом, что может привести к гибели цивилизации, – вот далеко не полный перечень подобного рода опасностей.

В целом наука, в том числе и фундаментальная, – подчеркнем еще раз – не предмет чистого, созерцательного мышления; она прочно связана с практикой. Важными звеньями генерации и внедрения достижений НТП в производство наряду с фундаментальными знаниями являются прикладные научные исследования, опытно-конструкторские разработки, создание новых технологий и оборудования, наконец, их массовое внедрение в производство. Отечественный исследователь проблем НТР Э. А. Араб-Оглы (1925–2001) по этому поводу пишет, что для достижения наибольшей эффективности развития всех звеньев должна соблюдаться определенная пропорциональность, которую можно условно представить как своего рода пирамиду активности, показывающую опережающие темпы роста верхних ступеней по сравнению с нижними. Требования по ускорению НТП располагаются соответственно значимости различных ступеней. Так, фундаментальные науки призваны опережать в своем развитии прикладные исследования, чтобы не только обеспечить поисковый прорыв в новые области знания, но и создать возможно больший теоретический задел для последующего его плодотворного использования прикладными отраслями. В свою очередь, прикладные науки на основе отбора наиболее перспективных теоретических идей из этого задела должны опережать в своем развитии опытно-конструкторские разработки, накапливать для них возможные технические нововведения, стимулировать творческую мысль изобретателей. Опытно-конструкторские разработки должны проводиться в таких масштабах, которые позволяли бы выбирать среди них наиболее перспективные с экономической точки зрения технические нововведения, воплощающие в себе технику новых поколений, а не довольствоваться ее скромными, незначительными усовершенствованиями. Наконец, опережающие темпы производства новых машин и других технических средств должны привести к максимальному сокращению сроков обновления основных производственных фондов и ускоренному росту производительности труда, считает Араб-Оглы.

Важной чертой развития науки в современную эпоху является то, что параллельно с процессом дифференциации естественных наук, с одной стороны, и их интеграции с другой – идет процесс объединения естественных наук с общественными. К. Маркс и Ф. Энгельс в свое время писали, что существует только одна наука, историческая наука: история природы и история человечества. «…Сама история является действительной частью истории природы, становления природы человеком. Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будет одна наука».[7] Выдающийся физик Макс Планк (1858–1947) также стоял на позиции признания единства наук: «Наука представляет собой монолит. Разделение его на разные отрасли обусловлено не существом дела, а лишь нашими ограниченными возможностями понимания, ограничениями, которые ведут к подобному разделению в практике. В действительности существует неразрывная цепь от физики и химии через биологию и астрономию к социальным наукам, цепь, которую нельзя произвольно разрывать ни в каком месте».

В XXI в. наука будет играть все большую роль в управлении обществом и государством. Сегодня научный и технологический потенциал настолько же велик, насколько и опасен, поэтому эффективность принимаемых решений будет в полной мере определяться тем, насколько к ним будут применяться критерии нравственности. Прежде всего велика моральная ответственность самих ученых. Прогресс науки не остановить, появление новых знаний, в том числе и тех, которые можно использовать во вред людям, предотвратить невозможно, но ученые обязаны предупредить общество о потенциально опасных последствиях открытий. Правда, ученые отнюдь не всегда могут предвидеть отдаленные последствия своих открытий. Вряд ли Альберт Эйнштейн (1879–1955), создавая теорию относительности, мог предвидеть, что положил начало историческому процессу, который поставил человечество перед ядерной катастрофой. Более того, узнав об открытии ядерного деления урана под действием нейтронов немецкими учеными О. Ганом и Ф. Штрасманом (1938), сознавая, что открытие совершилось в фашистской Германии, Эйнштейн и другие ученые обратились к правительству США с предложением о быстрейшей разработке программы по созданию ядерного оружия. Вместе с тем позднее А. Эйнштейн, Р. Оппенгеймер и другие выдающиеся физики, активно участвовавшие в создании атомной бомбы, решение об ее использовании против Японии сочли «величайшей ошибкой правительства США».

Примечательно, однако, что политические руководители Соединенных Штатов никаких угрызений совести по этому поводу не испытывали. В частности, президент Гарри С. Трумэн (1884–1972) после встречи с «отцом» американской ядерной бомбы Робертом Оппенгеймером (1904–1967) сказал: «Больше не приводите ко мне этого дурака. Бомбу сбросил не он. Я сбросил бомбу. Меня тошнит от этакой слезливости».

В современных условиях ответственность ученых и, разумеется, политиков еще более возросла. Авторы доклада «Этика и ответственность науки» на Всемирном конгрессе ЮНЕСКО по науке (Будапешт, июнь – июль 1999) справедливо отмечали, что сегодня в обществе есть проблемы, относительно которых имеются все основания для беспокойства. «Сейчас самое время пересмотреть цели и ценности, которыми руководствуется научное сообщество».

Следует учитывать, что сегодня научно-исследовательская деятельность, как правило, находится под контролем государства. Государственные структуры финансируют те научные программы, которые соответствуют так называемым «интересам государства». Это, естественно, так или иначе закрепощает ученого, мешает его творческой свободе. Способности ученого зачастую ставятся на службу целям, чуждым его творческим устремлениям. Более того, значительная часть научных исследований напрямую связана с военными целями, т. е. вообще противоречит гуманизму, является угрозой для мирного сосуществования людей и народов. Бертольт Брехт (1898–1956) справедливо писал: «Буржуазия изолирует науку в сознании ученого, представляет ее некоей самодовлеющей областью, чтобы на практике запрячь ее в колесницу своей политики, своей экономики, своей идеологии. Целью исследователя является “чистое” исследование, результат же исследования куда менее чист. Формула Е = mc2 мыслится вечной, не связанной с формой общественного бытия. Но такая позиция позволяет другим устанавливать наличие этой связи: город Хиросима внезапно стирается с лица Земли. Ученые притязают на безответственность машин».

Подлинный ученый должен быть человеком высокой чести, человеческого достоинства и совести. Он должен осознавать социальные последствия своей деятельности; должен понимать суть политических событий, происходящих в его стране и в мире. Он должен быть убежден, что достижения науки и техники будут служить благу людей, но это возможно только в демократическом обществе, основополагающими принципами жизни которого являются открытость, гласность, доверие и взаимопонимание между людьми.

Наука как объективная предпосылка духовного развития человека. В принципе достижения науки и техники – это благо для людей. Научно-технический прогресс создает условия, материальные и технические предпосылки для развития способностей и обогащения духовного мира человека; ликвидирует частичность, ограниченность самодеятельности индивидов. В первую очередь это находит свое выражение в преодолении старого разделения труда, которое коренится, во-первых, в противостоянии умственного труда физическому (причем не только по линии разделения материального и духовного производства, но и внутри материального производства – труда рабочего и инженера, крестьянина и агронома), во-вторых, в отделении промышленного, индустриального труда от труда в сельском хозяйстве, что нашло свое завершение в отрыве города от деревни. Жесткая привязанность работника к выполнению той или иной функции оборачивается обеднением человека и превращается в тормоз социального прогресса. Как отмечал один из создателей кибернетики Норберт Винер (1894–1964), «…если человека ограничить и приговорить к выполнению постоянно одних и тех же функций, то он не будет даже хорошим муравьем, не говоря уже о том, чтобы быть хорошим человеком. Желающие организовать нас для выполнения каждым индивидуумом постоянных функций обрекают человеческую расу продвигаться вперед меньше, чем в половину ее сил».[8]

Разумеется, НТП отнюдь не приводит к ликвидации всякого вообще разделения труда, но в любом случае дает возможность работнику приобщаться к разным видам деятельности. Это, конечно, не имеет ничего общего ни с ликвидацией специальностей, ни с дилетантским многоделанием. Новое производство, базирующееся на новейших достижениях науки и техники, приводит к объединению разного рода деятельности на одном рабочем месте и требует от современного работника широкого кругозора: знания основ современной физики, химии, электроники, кибернетики, информатики и т. п., а также знания основ гуманитарных наук: философии, психологии, этики, эстетики и т. д. Надо иметь в виду и то, что работник для успешной работы должен непрерывно пополнять и совершенствовать свои знания. Новая техника сегодня морально устаревает весьма скоро, за каких-нибудь три – пять лет, а то и быстрее, соответственно этому морально устаревают и знания специалистов, обслуживающих эту технику, следовательно, знания, так же как и техника, должны модернизироваться и пополняться, причем темпами, опережающими развитие техники. Сегодня профессии объективно «разрывают» жесткие рамки узкой специализации, требуя разносторонних знаний и многогранных способностей. Конечно, специальность остается, но исчезает специалист в старом смысле, т. е. как простой носитель частичной функции.

Наряду с этим следует отметить несостоятельность так называемого «кнопочного» представления о труде в будущем обществе, согласно которому труд, базирующийся на автоматизации и информатизации производства, будет простым и легким занятием: все будут делать машины, а человеку остается лишь «потреблять» в условиях изобилия и праздности. Вряд ли это возможно. Общество будущего будет обществом организованных, дисциплинированных тружеников. Машина, автомат, компьютер, какими бы разумными они ни были, лишь опосредствуют деятельность человека. Абсолютное преимущество человека перед любой машиной заключается в том, что он обладает способностью воображения, а воображение, подчеркивал А. Эйнштейн, выше знания. Воображение – это способность к рассуждению, представлению и предвидению; это способность формировать идеи; способность к творчеству. Конструктивное воображение, творчество – это высшая функция мозга человека. Творческий процесс включает в себя не только рационально-логический уровень, но и дологический, подсознательный, иррациональный уровень; творчество – не только точный расчет, но также и эмоциональный порыв, воля, одержимость, страсть. Никакую машину невозможно «заподозрить» в способности к подобной деятельности. В конечном счете решения принимает человек. Более того, в условиях современного производства резко повышается степень влияния человека на производственный процесс: от работника, контролирующего пульт управления на атомной электростанции или на химическом предприятии, зависит не только немыслимый ранее объем материальных ценностей, но зачастую и труд, быт, нормальная жизнедеятельность людей, даже их жизнь.

Огромное влияние научно-технический прогресс оказывает и на свободное время человека, которое объективно становится важнейшим условием воспроизводства и развития физических и духовных способностей индивидов. Поскольку труд, основанный на научно-технических достижениях, стимулирует стремление человека совершенствоваться, постольку свободное время также объективно наполняется богатым содержанием, творческими поисками. В то же время проблема содержательного использования свободного времени, конечно, существует. Английский писатель Олдос Хаксли (1894–1963) нарисовал утопию «прекрасного нового мира», в котором у человека нет никаких забот; во всяком случае, проглотив таблетку препарата сомы, он забывает все свои заботы и огорчения. Перспектива ужасная, но сегодня ее признаки отчетливо видны. Средства массовой информации, театр, литература зачастую служат, по сути, наркотиком, избавляющим людей от жизненных тягот и забот. И многие люди, труд, жизнь которых бессодержательны, пусты, скучны, чтобы бежать от самих себя, принимают «наркотики», навязываемые СМИ. Однако объективно достижения науки и техники создают предпосылки для снятия противоположности между рабочим и свободным временем, между трудом и отдыхом. Они побуждают человека и к своему труду, и к своему отдыху относиться с серьезностью и достоинством.

К. Маркс в свое время указывал, что, несмотря на возрастающую роль овеществленного труда в деятельности людей, решающее значение всегда будет иметь живой труд человека. По Марксу, живой труд должен охватить все технические средства, ибо только он воскрешает их из мертвых, превращает их «из только возможных в действительность».[9] Норберт Винер также решительно возражал людям с психологией машинопоклонников, которые «часто питают иллюзию, будто в высокоавтоматизированном мире потребуется меньше изобретательности, чем в наше время; они надеются, что мир автоматов возьмет на себя наиболее трудную часть нашей умственной деятельности – как тот греческий философ, который в качестве римского раба был принужден думать за своего господина. Это явное заблуждение… Будущее оставляет мало надежд для тех, кто ожидает, что наши новые механические рабы создадут для нас мир, в котором мы будем освобождены от необходимости мыслить. Мир будущего потребует еще более суровой борьбы против ограниченности нашего разума, он не позволит нам возлежать на ложе, ожидая появления наших роботов-рабов».[10]

И все же, еще раз подчеркнем, в будущем обществе противоположность между рабочим и свободным временем, между трудом и наслаждением будет преодолена. Все виды деятельности человека превратятся в единую творческую самодеятельность, цель и содержание которой – развитие всех сущностных сил человека. Но научно-технический прогресс, достижения науки и техники являются лишь материально-техническими предпосылками для решения фундаментальных проблем человеческого существования. Все зависит от самих людей, от их отношений между собой.

Технократизм или антитехницизм? Достижения науки и техники можно использовать и во благо, и во зло человеку, и так было всегда. Поэтому в обществе сформировались две стойкие духовные ориентации: технократизм и антитехницизм (сциентизм и антисциентизм), два полярных, противостоящих друг другу идейно-ценностных комплекса. Эти ориентации обнаруживаются как в философском и политическом мышлении, так и в общественной психологии, конкретном практическом сознании. Что представляют собой технократизм и антитехницизм в широком философско-идеологическом плане? В технократических концепциях развитие общества описывается на основе апологетического отношения к НТП, и напротив, антитехницизм – это совокупность взглядов, выражающих отрицательное или во всяком случае критическое отношение к прогрессу науки и техники.

Генезис этих вульгарно-технических концепций общественного развития связан с зарождением буржуазного прогрессизма. Так, еще в эпоху Просвещения (XVII–XVIII) возникли представления о прогрессе, якобы возможном лишь на базе расцвета науки и техники, поэтому пафос разума, знания и основанного на них прогресса наиболее полно и последовательно выразился именно в идеологии Просвещения. Вневременная, внеисторически понятая, всегда тождественная себе «разумность» в противоположность «заблуждениям», «страстям», «таинствам» рассматривалась просветителями как универсальное средство совершенствования общества. Прогресс осмысливался ими как результат распространения истинных, рациональных идей, которые постепенно устраняют загадки мира, пропитывая его светом разума. В дальнейшем этот подход в оценке общественного развития начал вырождаться в апологетическую по своей сути «прогрессистскую» концепцию с характерным для нее представлением о науке (а затем и о технике) как единственном и всесильном средстве разрешения любых человеческих проблем и достижения социальной гармонии на путях рационально спроектированного миропорядка. Возникшее позднее стереотипное представление о «технической рациональности» (разработанное М. Вебером), якобы органически присущей буржуазной цивилизации, активно содействовало последующему оформлению сциентистских, т. е. связанных с наукой, иллюзий. В социологии ХХ в. также складывались различные направления, укреплявшие идеологию индустриализма.

Вместе с тем со всей определенностью можно говорить о раздвоенности буржуазного сознания, тяготеющего к прагматической рациональности и в то же время жаждущего некоего «романтического» восполнения. В свое время К. Маркс подметил, что трезво расчетливая, безгранично эгоистическая атмосфера буржуазного мира с господствующим в ней духом наживы требует некоего противовеса себе, который обретается сознанием в виде романтического взгляда и на окружающий мир, и человеческую историю. В подобном же смысле высказывался и Н. А. Бердяев (1874–1948). Он отмечал, что наука и техника, охватывая жизнь, разрушительно действуют на культуру, но вместе с тем был убежден, что победному шествию технической цивилизации противостоят романтизм, романтики.

Буржуазное сознание и по сию пору не может преодолеть собственную внутреннюю раздвоенность, ибо в ее основе – раскол культурно-исторической целостности. Более того, эта рассогласованность углубляется, окрашивается в драматические и даже трагические тона. В общественном сознании образ науки, интерпретируемый в различных значениях, порождает сциентистские и антисциентистские настроения; сциентизм и антисциентизм все чаще оказываются и характеристиками обыденного сознания, выводы которого основываются на жизненном опыте и здравом смысле. Приверженцы сциентизма, как правило, соблазняют людей идеями новой «технотронной», «постиндустриальной» эры; антисциентисты, напротив, предостерегают людей от мрачной перспективы «встречи с будущим». «Момент истины» есть в суждениях и тех и других.

Так, Даниел Белл (р. 1919), говоря о становлении «постиндустриального» общества, приводит следующие аргументы. Индустриальное общество базируется на машинной технологии, постиндустриальное общество формируется под влиянием технологии интеллектуальной. Информация и знание – вот основа постиндустриального общества. Если в индустриальном обществе производство и обмен осуществлялись обособленными индивидуумами, то в постиндустриальном общество знание и информация – общественный продукт. Знание – коллективное благо; если даже оно кому-то продано, то одновременно оно остается и у производителя знания, и у покупателя. Естественно, это подрывает как частнособственнические, так и рыночные отношения. У частного лица мало стимулов производить знания. Во всяком случае, если научное открытие обещает какую-либо практическую пользу лишь спустя многие годы, вряд ли оно имеет шансы на поддержку тех, кто платит за работу. Вместе с тем Белл полагает, что постиндустриальное общество характеризуется уже не трудовой теорией стоимости, а теорией стоимости, основанной на знании. Несостоятельность трудовой теории стоимости Белл видит в том, что она единственным источником прибавочной стоимости считает рабочую силу непосредственных производителей.

Элвин Тоффлер (р. 1928) также указывает на позитивную роль новой технологии и техники. Например, он полагает, что домашний компьютер укрепляет роль семьи, дома как ячейки общества; что индивидуумы, «став как бы собственниками своих электронных терминалов и оборудования, фактически как бы становятся не служащими в классическом смысле, а скорее независимыми предпринимателями, то есть рабочими, в высокой степени владеющими средствами производства». Не менее важен, считает ученый, и социологический аспект: «Если работники часть своих задач или даже всю работу смогут выполнять дома, им не нужно, как сегодня еще приходится это делать, переезжать, если они меняют место своей работы. Им надо лишь подключиться к другому компьютеру. Это означает снижение вынужденной мобильности, уменьшение стрессов, большее вовлечение в жизнь общества» («Третья волна», 1984).

Представляется, однако, что в этих суждениях есть преувеличение. Нарастающее могущество транснациональных корпораций (ТНК) ускользает даже из-под национального контроля, а тем более – из-под контроля отдельных людей. Как тут можно говорить о «независимых» предпринимателях, о рабочих, «в высокой степени владеющих средствами производства»? Конечно, компьютеры и т. п. создают предпосылки к тому, чтобы самые широкие слои населения имели доступ к информации в самом широком смысле, в том числе экономической и финансовой. Но чтобы иметь реальную возможность получения информации, нужно ликвидировать монополию экономических и финансовых группировок на руководящие общественные функции, а это не так-то просто. Более того, монополия на информацию делает угрозу тоталитаризма в современном обществе вполне реальной.

Конечно, уровень развития производительных сил предопределяет способ соединения работников с орудиями труда, со средствами производства и лежит в основе остальных социальных отношений. В информационном постиндустриальном обществе в сельском хозяйстве будет занято менее 5 % трудоспособного населения, в промышленности – около 10 %. Все остальное самодеятельное население будет сконцентрировано главным образом в науке, образовании, торговле, в сфере социальных услуг, в управлении. Главным занятием людей будет производство знаний и передача их другим. Но подобная деятельность требует коллективных, взаимоподдерживающих усилий. В сфере, где производятся знания, частнокорыстные, рыночные отношения сомнительны. Покупателю, как правило, нужно показать товар, но при демонстрации знаний они автоматически переходят к покупателю, и теперь он уже ни в какой покупке не нуждается. Технические изобретения, новые технологии, конечно, могут быть предметом продажи, но знания, особенно добытые фундаментальной наукой, должны быть достоянием всего общества.

Именно в соответствии с этим К. Маркс отмечал три последовательных ступени в развитии общественных отношений: 1) отношения личной зависимости; 2) личная независимость, основанная на вещной зависимости; 3) «свободная индивидуальность, основанная на универсальном развитии индивидов и на подчинении их коллективной общественной производительности в качестве их общественного достояния…»[11]

Технократические иллюзии опасны, подчеркивает выдающийся немецкий философ Карл Ясперс (1883–1969) в своей книге «Смысл и назначение истории», ибо порождают в людях суеверие, заставляющее их ждать от науки того, что она дать не может. «Они принимают псевдонаучные целостные объяснения вещей за окончательное знание; некритично принимают выводы, не вникая в методы, которые позволили к ним прийти, и не ведают границ, в пределах которых научные выводы вообще могут быть значимы. Это суеверие склоняет их к вере в то, что нашему рассудку доступна вся истина и вся действительность мира, заставляет питать абсолютное доверие к науке и беспрекословно подчиняться ее авторитету, воплощенному в представителях официальных инстанций. Однако, как только это суеверное преклонение перед наукой сменяется разочарованием, мгновенно следует реакция – презрение к науке, обращение к чувству, инстинкту, влечениям. Тогда все беды связываются с развитием современной науки», – пишет Ясперс.

Наряду с этим не правы в конечном счете оказываются и авторы антитехницистских, антисциентистских концепций, доказывающие, что техника оторвала человека «от почвы»; что его дух сводится лишь к обучению полезным функциям и т. п.; что он становится «абстрактным» индивидуумом, заключенным в царство мертвых механизмов и аппаратов; что возникнет новая форма рабства, связанная, возможно, с комфортом, но «узда его будет ощущаться постоянно» (Э. Юнгер). В известном смысле так и есть. Французский социолог Реймон Арон (1905–1983) в книге «Разочарование в прогрессе» справедливо пишет, что НТР не обеспечила подлинного освобождения человека. Она привела к деградации природы, к упадку нравов, к обострению конфликтов между людьми, классами, государствами, нациями.

Бесспорно, в современном человеке, в современном обществе гуманистическая чуткость ослабела. Возможно, воодушевление идеей научного знания, технического совершенства и экономического эффекта этому способствует, но главная причина упадка гуманности коренится все-таки в самом человеке. Э. Тоффлер в книге «Шок будущего» обоснованно утверждает, что, «спеша извлечь из развития науки и техники непосредственную экономическую выгоду, мы превратили окружающую нас среду, как физическую, так и социальную, в пороховую бочку». В конечном счете не техника, не наука, а люди сами должны оценивать достижения науки и техники в духе гуманности и соответственно поступать.

Восстановление утраченной культурно-исторической целостности в восприятии научно-технического прогресса – процесс длительный, постоянно развертывающий новые противоречия и коллизии.

Технократические иллюзии советской мировоззренческой практики. В свое время такие сложные феномены, как технократизм и антитехницизм, игнорировали и советское обществоведение, и советская философия. Они исходили из посылки, будто утверждение общественной собственности на средства производства автоматически гармонизирует диаметрально противоположные ценностные ориентации, обеспечивает целостно гуманистическое измерение общественных отношений. Между тем общественная психология, вопреки оптимистическим надеждам, чутко воспроизводила отмеченные духовные коллизии именно в качестве противостояния полярных ценностных ориентаций. Вера в беспредельные возможности науки, господство аналитического разума постоянно порождали тоску по аксиологической «восполненности» сознания. Обнаруживалась тяга к романтическим аспектам бытия в виде поэтизации душевной хрупкости, сострадания, человеческой боли. Выявляло себя и стремление вступиться за «утесняемую природу». Тем не менее в общественном сознании укреплялось убеждение, будто наука и техника способны радикально преобразовать мир, решить все мучительные и сложные социальные проблемы. Ученые, инженеры и другие специалисты, образующие слой научно-технической интеллигенции, естественно, видели, что в нашем обществе немало трудностей; стихийных, плохо контролируемых процессов; консервативных тенденций. Но они верили в то, что проникновение науки и техники во все сферы общественного бытия, утверждение методов научного расчета устранят негативные явления, косность, помогут отрегулировать человеческие связи.

Однако в действительности уже в середине XX в., едва стала набирать темпы научно-техническая революция, обнаружили себя и первые признаки намечающейся контртенденции. Рождающиеся ценностные ориентации как бы защищали право человека на суверенность, его стремление жить по собственным запросам, а не по велениям абстрактной науки. Бурный натиск технического прогресса нередко воспринимался общественной психологией как разрушение сложившегося уклада жизни. Энтузиазм таежных строительных эпопей, романтика палаточных городков, наступление на природу порождали одновременно сложный комплекс человеческих переживаний. Авторская песня под гитару, творчество бардов 1960-х гг. отразили мотивы внутренней неустроенности, одиночества, тоски по природе, которая стала объектом «индустриального наступления». Именно тогда в Советском Союзе развернулась памятная дискуссия между «физиками» и «лириками». Первые настаивали на приоритете знания, абстрактного расчета, несовместимого со стихийными душевными излияниями, тогда как вторые подчеркивали роль гуманитарных подходов, морали, человеческих чувств; предлагали оценивать результаты научной деятельности через призму человеческой субъективности.

К сожалению, выявившиеся полярные ценностные ориентации не стали предметом глубокого теоретического осмысления в общественных науках, философии, мировоззрении. Разумеется, проблема «физиков» и «лириков» продолжала подспудно обнаруживать себя в общественной психологии, идеологической пропаганде, однако господствующие сциентистские настроения оказали сильное воздействие на формирование технократических тенденций. Валентин Распутин (р. 1937) в той связи писал, что спор между физиками и лириками, казалось бы, должен был подогреть «физиков» духовным светом, а «лирикам» явить лицо реально изменившегося мира и закончиться к общей пользе. Однако человек, вставший у конвейера технического прогресса, выгоду своего места употребил на то, чтобы добиться не одной лишь моральной, но полной и окончательной победы. Не прошло и двадцати лет, как симпатичный «физик», напоминавший гусара, вырос в опасного и самовластного технократа, ловко лавирующего между долгом, целью, выгодой и моралью.

«Технократы»-ученые и «технократы»-политики абсолютизировали технический прогресс, производительные силы сводили к технике и технологии, а производственные отношения – к технико-организационным структурам, методам руководства и управления. Такой подход привел к принижению роли человека в общественном развитии, в выявлении целей и смысла прогресса. Сооружение индустриальных гигантов не сопровождалось на протяжении многих лет должной социальной политикой, развертыванием собственно человеческого потенциала. В «государственном социализме» все сильнее обнаруживал себя функциональный подход к формированию человеческой личности, а также и к оценке ее социальных качеств. Согласно бюрократическим и догматическим технократическим воззрениям предполагалось, что собственно человеческие проблемы являются производными от производственных вопросов, поэтому они подлежат решению в последнюю очередь как некий довесок к воплощаемым технократическим проектам. Практически и сам человек все заметнее выступал как средство, хотя на словах и оставался целью производства. Все это в конечном счете неизбежно вело к серьезным нравственным деформациям.

Быстрый рост экономики спровоцировал в свое время возрастание комплекса технократического мышления. Но парадокс состоит в том, что наиболее значительный всплеск этих умонастроений выпал на время кризисных процессов, сложившихся в нашем обществе. Характерно, что как раз в период снижения темпов роста, усиления бюрократических тенденций индустриалистические, технократические иллюзии обрели стойкое и массовое распространение. Абстрактная вера в машину, вторгающуюся во все сферы человеческой жизни, приглушила иные «резоны», идущие от стихийной человеческой субъективности, запросов духа, гуманистических традиций. К тому же нередко господствовала установка, ориентирующая на использование не столько перспективных, постиндустриальных, сколько устаревших достижений науки и техники эпохи индустриализма.

Отсюда и вытекает важный мировоззренческий вывод: технократическое мышление порождается вовсе не техникой как таковой, а специфической ориентацией, своеобразной оценкой ее роли в обществе. Любое техническое усовершенствование не только дает приращение знаний и навыков, но оборачивается также и неизбежными утратами, потому что влечет за собой неожиданные социальные следствия, которые должны выявляться напряженным всесторонним анализом, экспертизой с позиций совокупного практического и духовного опыта человечества.

В свое время Платон полагал, что изобретение письменности окажет разрушительное воздействие на устную речь, приведет к атрофии памяти. В чем-то он был прав, хотя именно рождение письменной культуры позволило человечеству сохранить накопленные духовные богатства. Английский поэт Джон Мильтон (1608–1674) в поэме «Потерянный рай» (1665) называет изобретение артиллерии дьявольским искусом, самым бесчеловечным и кошмарным орудием убийства. Итальянский поэт эпохи Возрождения Торквато Тассо (1544–1995), словно бы вторя ему, призывает уничтожить все средства войны, кроме «благородных» – меча и шпаги. В сущности, современное сознание по-прежнему тяготеет к двум полюсам. С одной стороны, безоглядная вера в каждое новое техническое приобретение человечества, открытие науки. С другой – желание вернуться к «благородным» инструментам преобразования жизни, отвергающим негативно окрашенные стереотипы техники, научной рациональности. Конечно, человеческую мысль остановить нельзя. Ныне и информатика уже вошла в быт, но, повторяем, не она порождает технократическое мышление. Наука и техника могут сделать человека рабом, исполнителем чужой воли. Они же способны расширить его инициативу, развернуть неслыханные возможности.

Гуманистическая альтернатива технократизму и антитехницизму. Не наука и техника вытесняют из жизни человека гуманистическую культуру, гуманистическую чуткость – виноваты сами люди. Воодушевленные идеями научного прогресса, технического совершенства и экономического эффекта, они забывают об идеях гуманности и добра, о возможных негативных последствиях развития техники и науки. Понятно, что без прогресса науки и техники человечество не выживет, однако у него есть перспективы только в том случае, если придать этому прогрессу человеческий, гуманистический смысл. Прогресс должен быть подчинен гуманистической стратегии, он должен быть органически пронизан духом социальной полезности, солидарности, справедливости и демократичности. Его конечная цель – полное и всестороннее развитие возможностей и способностей, заложенных в человеке, обеспечение здоровой и достойной жизни для каждого. Поэтому люди должны критически оценивать результаты своей научно-технической деятельности или во всяком случае размышлять о том, что возможно и что желательно, что приемлемо или, напротив, неприемлемо с этической, гуманистической точки зрения, хотя с позиции функциональной вполне может быть эффективным.

Стихийность, «обесчеловеченность» прогресса науки и техники, беспардонное отношение к природе незамедлительно оборачиваются зловещими симптомами. Сегодня налицо признаки экологической катастрофы, захватившей человечество, и только человеку, беспредельно далекому от земли, например, обработка почвы может казаться сугубо технологический операцией. Но ведь именно здесь критерии нравственности обнаруживают свою неодолимую силу.

Отсутствие широкой гуманистической, философской культуры порождает нередко примитивное социальное мышление. Технократ мыслит категориями, освобожденными от критериев человечности; он озабочен лишь тем, как истратить выделенные ему капиталовложения, но на березки и тополя миллиарды не истратишь. Так рождались в СССР грандиозные природопреобразовательные проекты. Однако проблема состоит не только в том, чтобы различные программы преобразования природы, решения хозяйственных задач получали более основательную проработку, ведь под проработкой часто подразумевается уточнение расчетов, более точная инженерная экспертиза. Речь идет о том, чтобы подобного рода программы соотносились не только с показателями рентабельности, эффективности и пользы, но и с критериями человечности, требованиями разносторонней культуры. Создатели таких программ должны задаваться вопросами: не приведет ли та или иная акция к ущемлению природы, не нанесет ли ущерб человеку, не разрушит ли нравственную атмосферу? Наконец, не вызовет ли технократическое мышление обостренную, преувеличенную реакцию со стороны вытесняемых компонентов культуры?

В новой преображенной системе ценностных координат в центр реально выдвигается человек как самоцель прогресса. Объективные законы общественного развития не есть нечто обособленное от деятельности людей, а являются законами их собственных действий. Следовательно, успех общественно-производственной практики обеспечивается не ограничением неких отрицательных сторон проявления объективных общественных законов, а прежде всего устранением несогласованных действий людей, их способностью учитывать объективные материальные предпосылки своей деятельности. Именно поэтому прогресс общества – это прежде всего вопрос сознательности, все более заинтересованного участия широких масс населения во всех общественных преобразованиях; это вопрос о просторе для развития личности, инициативы и творчества человека как хозяина, работника и гражданина. Во всех сферах жизни – в экономике, технике, управлении, культуре, образовании – началом всех начал является человек: и как высшая ценность общества, и как главная производительная сила, и как мера всех вещей, определяющая степень нашего продвижения вперед в экономическом, социальном и духовном отношении. На современном этапе развития такой подход, как никогда прежде, должен стать основой теоретического мышления и практического действия. Ни наука, ни техника, ни материалы, ни продукты сами по себе при всем их значении не могут гарантировать социальный прогресс; только человек с его трудовой деятельностью, основанной на передовых достижениях науки, техники и технологий, сознательной дисциплине, с творческим отношением к труду, четкой и умелой его организацией, культурой, полноценным использованием свободного времени может и должен обеспечить овладение новыми важными рубежами социального прогресса. Именно поэтому сегодня столь остро стоит вопрос о все более инициативном, заинтересованном и ответственном участии всех граждан во всех общественных преобразованиях.

Примечательно, что уже в 1960-е гг. в нашей стране заговорили о необходимости реформ; более того, они стали было осуществляться, но постепенно угасли. И причина этого в решающей степени заключалась в том, что их организаторы «забыли» о человеке, не обратились к массам, не соединили экономические реформы с политическими, с процессом демократизации, привлечением самих трудящихся к решению назревших задач. История доказала, что самые передовые идеи только тогда реализуются успешно, когда назревает широкое понимание необходимости их практического осуществления, когда они становятся настоятельным требованием самых широких масс народа. Сегодня наш народ, как никогда прежде, нуждается в новых идеях, но, к сожалению, на нынешнем этапе развития общества гуманистические ценности по-прежнему не более как декоративное украшение технократического здания; они отнюдь не стали органичной и неотъемлемой характеристикой мировоззренческой общественной практики.

Возрастание роли информации в обществе, НТП предполагают творческий, поисковый характер труда, открывают простор для личного самовыражения; результаты труда в значительной мере зависят теперь от нестандартности подхода. Вместе с тем бюрократизация по-прежнему пронизывает многие сферы деятельности, регламентируя не только общий процесс, но и его звенья. Догматическая абсолютизация государственной собственности в Советском Союзе на деле обернулась господством администрирования, расширением пространства для всесилия бюрократии. Правда, сегодня прямой зависимости между бюрократизмом и формой собственности не наблюдается. В настоящий момент в стране господствует частная собственность, но бюрократизм «расцвел» еще более пышным цветом, чем в советское время. Бюрократизм – это во многом следствие неразвитости политической культуры как «верхов», так и «низов»; это не только властная позиция, но и специфическая мировоззренческая культура, ядром которой и является догматизм. Бюрократизм нуждается в догматизме, а догматизм ощущает свое партнерство с бюрократией.

Догматизм – это соединение, упрощение мировоззренческой культуры, сведение ее к примитивизму, набору абстрактных положений, игнорирующих реальное богатство ценностных ориентаций в обществе. Не случайно, что в ряду болезней, поразивших мировоззренческую духовную практику, в том числе и научную мысль, догматизм занимает особое место. Он не является, как может показаться на первый взгляд, простой предрасположенностью ума. Речь идет о такой ориентации, которая вырастает как бы в противовес названным уже качествам подлинной интеллигентности – способности к творчеству, подвижничеству и гуманистическому самосознанию. Догматизм отрицает развитие. Он опасен и масштабами своего распространения, и силой своего мертвящего воздействия. Догматическое мышление есть неспособность или нежелание охватить явления объективного мира во всей их полноте и динамике, противоречивости развития. Вот почему догматизм можно охарактеризовать как жизненную позицию, которая диктуется личными и групповыми интересами.

Сегодня, когда речь идет о развитии, обогащении общественной мысли на качественно новом витке мирового развития, о непрестанном обновлении и совершенствовании мировоззрения, важно подчеркнуть, что разнообразие, целый спектр мнений не имеют ничего общего с сектантской, догматической замкнутостью. Между тем сегодня во многих творческих коллективах усилились эгоцентрические, узкогрупповые тенденции. Разумеется, они часто являются реакцией на еще недавнее господство диктаторских методов руководства, однако групповщина, разъедающая творческий процесс, во многом обусловливает дегуманизацию научной жизни. Подобная практика навязывает различные искусственные ограничения, что приводит к закреплению монопольного положения отдельных лиц, группировок в ущерб развитию других.

«Я думаю, что одна из актуальных обязанностей интеллигента, – отмечал академик С. С. Аверинцев (1937–2004), – противостоять распространяющемуся злу кружкового сознания, грозящего превратить всякую активность в сфере культуры в подобие игры за свою команду, а программы и тезисы, расхожие словечки и списки хвалимых и хулимых имен – в условные знаки принадлежности команде, вроде цвета майки. В этой сфере все переименовано, все значения слов для “посвященного” сдвинуты. Если открытый спор, в котором спорящий додумывает до конца свою позицию, не прячась ни за условные обозначения, ни за прописные истины своего круга, может привести к подлинному пониманию, хотя бы и при самом серьезном несогласии, то оперирование знаками группового размежевания закрывает возможность понять не только оппонента, но и самого себя».

Другим проявлением обуженности ценностных ориентаций, содержательно схожим с догматизмом, является оценивание духовных процессов через призму борьбы «ортодоксии» с «ересью»: появление различных агрессивных группировок, усматривающих во всем злокозненное и тайное воздействие масонства, другие идейные выверты достаточно наглядно характеризуют «теневые стороны» мировоззренческой практики, которые в условиях открытости вынесены на поверхность духовной жизни.

Итак, обуженное представление о структуре мировоззрения, статусе этой категории, естественно, рождало и рождает рассогласованность отдельных компонентов данного феномена, способствует распространению как технократических, так и антитехницистских, умозрительно-гуманистических настроений. Наряду с этим имеется еще одна важная причина утверждения технократизма и антитехницистской псевдочеловечности в духовной жизни общества, во всяком случае нашего. Речь идет об отставании философии, всех общественных наук, которые могли бы быть действенным противоядием как против технократического строя мысли, пустившего глубокие корни в сознание научно-технической интеллигенции, хозяйственных и государственных работников, так и против умозрительного гуманизма, нашедшего прибежище в сознании некоторых представителей творческой интеллигенции. Бесспорно, сегодня не обойтись без углубленного изучения общих тенденций развития; противоречий, связанных с изменениями социальной структуры общества, урбанизацией, научно-техническим прогрессом, экологическими сдвигами. Но не в меньшей мере важно развитие гуманитарных сфер познания – «человековедения», искусствоведения, проблем морали.

Что касается России, то сегодня ситуация, например, в научно-технической сфере в нашей стране весьма тяжелая. Численность работников в этой сфере уменьшилась в 2,5 раза, десятки тысяч ученых покинули Россию. Приток молодежи в науку резко снизился; материально-техническая база устарела; значительно сократилось информационное обеспечение (особенно иностранными публикациями), а также число научных конференций; бюджетное финансирование науки сократилось многократно. В то же время ведущие мировые державы постоянно приумножают свой научно-технический потенциал. В этих странах до 90 % экономического роста достигается сегодня за счет НТП.

Российские ученые – профессора, ведущие научные сотрудники – получают довольно низкую заработную плату. Государство должно поддерживать ученого, зарплата его должна быть достаточно велика, чтобы он мог достойно жить. Примечательно, что в уставе Российской Академии наук, подготовленном под наблюдением Петра Великого, было записано: «Ученые люди, которые о произведении наук стараются, обычно мало думают на собственное свое содержание, того ради потребно есть, чтоб Академии кураторы непременные определены были, которые бы на оную смотрели, о благосостоятельстве их и надобном преуготовлении старались, нужду их императору при всех оказиях предлагали и доходы в своем ведении имели». И далее: «Но надлежит, чтобы сии доходы достаточны, верны и неоспоримы были, дабы оные люди непринуждены больше о своем и фамилии своей содержании стараться, нежели о возрастании наук, наипаче понеже все такие люди суть, которым жалованием своим жить надобно, ибо трудно поверить, чтоб кто охоту имел в службе чужого государя то прожить, что он в своем отечестве имеет».

Наши правители проявляют сегодня удивительную близорукость, экономят на науке, научно-техническом прогрессе, не заботятся о том, чтобы поставить ученого, исследователя, учителя на должную высоту: без этого у нас не будет ни профессионализма, ни компетентности. Не будет и успешного экономического развития, ведь главной движущей силой, той силой, которая трансформирует экономику, является все более мощный поток новых знаний, устремляющихся из исследовательских лабораторий. Следовательно, потребности даже одной только экономики требуют развертывания научного поиска, внедрения знаний, уважения к их носителям. Когда мы станем по-настоящему уважительно относиться к ученым, к науке, тогда мы научимся за частным видеть общее, за повседневностью – перспективу, тогда мы точнее определим не только этапы экономического развития, но и гораздо глубже поймем наши социально-культурные задачи.

* * *

Итак, современная ситуация требует корректировки концепции гуманизма, сформу лированной классической европейской философией. Конечно, гуманизм – это позиция, которая стремится все теоретические и практические проблемы решать в перспективе человека. Но сегодня надо иметь в виду, что гуманизм, провозгласивший человека целью развития, постепенно превратился в оправдание индивидуализма. Конечно, и сегодня гуманизм – это совокупность принципов, утверждающих и защищающих достоинство человека, его право на свободное развитие. Вместе с тем в центре современной системы ценностных координат должен находиться человек мыслящий и ответственный, человек разумно и нравственно относящийся к жизни, труду, природе, обществу, человек, верящий в единство человеческого рода.

Сегодня человек должен осознать, что все негативные последствия НТП, и прежде всего экологическая, а может быть следует сказать сильнее – антропологическая, катастрофа, перед которой оказалось человечество, – это результат деятельности самого человека, самих людей, их социального невежества, безумно-хищнического отношения к окружающей природе.

Примечательно, что наши далекие предки интуитивно чувствовали: человек – часть природы. На заре человечества людям был присущ космоцентрический взгляд на природный и социальный мир, который воспринимался как единое целое. Всеобщий закон выражал универсальную рациональность мира. Подчиняться кос мической необходимости было высшее назначение человека.

Сегодня человек должен радикально изменить свои ценностные установки по отношению к природе, окружающему миру. Человек по-прежнему конечно же – мера всех вещей, но человек – «ничто без объекта», без окружающего его мира. Людвиг Фейербах (1804–1872) справедливо писал: «По объекту мы можем узнать человека и его сущность. В объекте обнаруживается сущность человека, его истинное объективное Я». Человек должен осознать свою ответственность за окружающий мир, должен гармонизировать свои отношения с природой, должен понять, что цивилизация выступает как органическое единство природы, человека и общества.

Сегодня уже нельзя смотреть на природу как на «кладовую сырья», а на людей – как на потребителей. Механистическое мировоззрение с его жестким детерминизмом, с его принципом «Бог не играет в кости» рушится. Как отмечает один из осно воположников синергетики, бельгийский физик, лауреат Нобелевской премии (1977) Илья Пригожин (1917–2003), в мире существуют как детерминированные и обратимые явления, так и процессы необратимые, которые как бы несут в себе «стрелу времени». В этой связи представление о том, что все сферы внутри общества жестко связаны, что человек – винтик, функция социальных структур, более неприемлемо, как неприемлемо более и прежнее различие между научными и этическими ценностями. Необходимо осознать, что ныне мы живем в плюралистическом мире.

В свое время наш соотечественник В. И. Вернадский (1863–1945) увидел путь к гармонизации отношений общества и природы в становлении ноосферы, под которой понимался этап разумного управления биосферой. В конечном счете сегодня не столько природу необходимо приспосабливать к потребностям общества и человека, а, напротив, культурная эволюция, развитие человека все в большей мере должны приспосабливаться, должны учитывать естественную эволюцию природы. При этом надо учитывать также, что процессы деградации окружающей среды не знают территориальных границ. Люди, народы, государства должны осознать, что сегодня нужна общая, единая концепция выживания. Она должна базироваться на ясном представлении о том, что человечество едино, что оно живет на одной планете, которая называется Земля и которая уязвима, как никогда прежде. Для этого нужен новый международный экономический, социальный, культурный, политический и научный порядок. На смену зависимости и господству должны прийти независимость и взаимозависимость, утвердиться солидарность между народами. К. Маркс был прав, когда утверждал, что принцип «человек – высшее существо для человека» означает «категорический императив, повелевающий ниспровергнуть отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом».

Итак, чтобы «прогресс» завтра нас не раздавил, мы должны сегодня соединить гуманизм, науку и мораль, должны смотреть на прогресс с точки зрения человечно сти и универсализма. Нам надо осознать, что сциентизм, технократизм, лишенные человечности, вырождаются в бескрылый прагматизм. Они чреваты обессмысливанием прогресса. Вместе с тем важно учитывать, что гуманизм, отвергающий научный поиск, лишенный практического наполнения, преобразующего социального пафоса, также утра чивает свое реальное содержание. Наука, несмотря на известную амбивалентность ее достижений, способствует нашему пониманию истины, усиливает нашу способность прогнозировать и контролировать ситуацию. Фрэнсис Бэкон выразил эту мысль весьма точно: «Знания и способности человека совпадают». Позднее эту же идею остро подчеркнул Огюст Конт (1798–1857): «Видеть – значит знать, знать – значит предвидеть, предвидеть – значит мочь».

Нельзя обеспечить благоденствие человека, развить его способности без достижений современной науки, модернизации всей материально-технической базы. Бесспорно, техника и наука – это еще не все в нашей жизни, но без них все – ничто.

Но можно ли соединить науку, мораль и гуманизм? Возможен ли «зрячий» прогресс, нравственный разум, разумная нравственность? Возможны. Все более значительное число людей, осознав, что «закон» современной цивилизации «больше производить и больше потреблять» несостоятелен, поворачиваются к вечным, абсолютным духовным ценностям.

И. В. Гете (1749–1832) как-то сказал, что эпохи, в которых царит вера в абсолютные ценности, всегда блестящи и продуктивны. Сегодня же, как выразился однажды Альберт Эйнштейн, мы живем в мире «совершенных средств, но беспорядочных целей».

Действительно, проблема сегодня заключается во многом в том, чтобы обрести, найти ценности и идеалы, придающие смысл жизни человека. Для Античности и Средневековья само бытие было истиной, человек в мыслях следовал самому бытию. Вещи в чувствах и сознании античных людей и людей Средневековья оказывались чем-то случайным, преходящим. Их познание было только «техне» (греч. techne – искусство, ремесло, мастерство), только ремесленным, но не действительным познанием, не познанием самого бытия. Мартин Хайдеггер ( 1889–1976) справедливо утверждал, что когда «техне», «конструирование» и т. п. празднуют триумф, человеку грозит утрата мысли. Поэтому главное для современного человека – осмысливание сущего, поиск истинного бытия, а это задача фи лософии. Только философия может осмыслить бытие. Безграничное познание – это суть философии. Для философии нет ничего, не допускающего вопроса. Философия, философствование – это всегда движение мысли, это радикально-критическое мышление.

Русские мыслители всегда связывали смысл жизни с транцедентным началом. Всякая попытка определить смысл человеческого существования исключительно земными целями ущербна. Чтобы в мире смысл преобладал над бессмыслицей, добро – над злом, требуется некое сверхчеловеческое разумно-благое начало – триединство истины, добра и красоты, которое обусловливает равновесие целого и всех его частей, взаимную солидарность людей, «всечеловеческое» единство. Вл. С. Соловьев (1853–1900) отвергал «анархическую множественность»; по его мнению, она так же противна добру, истине и красоте, как и тотально-подавляющее единство. По Соловьеву, добро, отделенное от истины и красоты, есть только бессильный порыв; отвлеченная истина есть пустое слово; а красота без добра и истины есть кумир. Истина есть добро, мыслимое человеческим умом; красота есть то же добро и та же истина, телесно воплощенная в живой конкретной форме. И полное ее воплощение – это совершенство во всем. Вот почему, подчеркивает Соловьев, Ф. М. Достоевский (1821–1881) говорил, что красота спасет мир. П. А. Флоренский (1882–1937) даже провозгласил тождество «метафизической триады»: истины, добра и красоты – это не три разных начала, а одно.

Современные люди должны осмысливать нынешнюю действительность с позиций вечных, абсолютных ценностей: Истины, Добра и Красоты, их неразрывного единства. Это необходимо и это возможно. В сущности, во все времена люди апеллировали к добродетели, мудрости, добру, уважали такие человеческие качества, как благородство, сочувствие, верность друж бе, служение общему благу; ценили искусство, музыку, литературу.

Лидеры франкфуртской школы философии Теодор Адорно (1903–1969) и Макс Хоркхаймер (1895–1973) в своей книге «Диалектика просвещения» (1947) дали беспощадный анализ современного им общества. Бесспорно, Адорно и Хоркхаймер были правы: счет преступлений, совершенных людьми, непомерно велик, поэтому после Освенцима и Хиросимы стыдно безапелляционно твердить о прогрессе, оптимизме и гуманизме. Действительно, можно ли, например, сегодня со всей уверенностью утверждать, что термоядерной войны никогда не будет? Можно ли надеяться, что состоятельные люди и богатые государства откажутся от своих эгоистических интересов и помогут слабым встать на ноги? Можно ли надеяться, что человечество спасет себя от угрозы экологической катастрофы? Отнюдь не исключена и возможность того, что мощная организация государства, контроль за людьми, им осуществляемый, будут столь всеобъемлющими и изощренными, что реализуется ситуация, описанная Джорджем Оруэллом (1903–1950) в его книге «1984». Все это, конечно же, побуждает к сдержанности в оценке того, каким человечество будет в будущем. Пока надежда на осознание людьми угрозы, нависшей над человечеством, их стремлением к высоким, абсолютным ценностям бытия, представляется слабой.

Конечно, в современных условиях быть слепым оптимистом глупо, но быть пес симистом еще более нелепо. По мнению английского философа Гилберта Честертона (1874–1936), опти мист, считающий, что жизнь хороша, все-таки может изменить ее к лучшему. Это кажется парадоксом, но причина проста: пессимиста зло приводит в ярость, оптими ста – удивляет. Оптимисту мало признать действительность мерзкой; он признает ее нелепой, достойной смеха, а не слез. Пессимист, в сущности, и не видит зла на неприглядном, темном фоне: зла нет, потому что все зло. Оптимист же, видя зло, стре мится устранить его, преобразовать мир к лучшему. Оптимизм дает нам надежду.

В современных условиях создаются объективные предпосылки для смены стиля мышления человека, для его ориентации на целое, перспективу. В любом случае человек должен осознать: лишь он сам дает себе шанс. Гуманизм не коренится в биологической природе человека; он не присущ людям от рождения. Каждому индивидууму приходится заново усваивать истины, которые тысячелетиями добывало себе общество труднейшими и опаснейшими путями, ведь инстинкт не запрещает человеку, как большинству животных, умерщвлять своих собратьев по роду. Именно поэтому, чтобы спастись, выжить, люди должны соединить гуманизм, науку и мораль: гуманизм, наука и мораль должны стать ядром современной мировоззренческой культуры.

Философия же, будучи квинтэссенцией культуры, должна указать людям на опасные тенденции современного общественного развития, глобальные и локальные проблемы, долгосрочные и краткосрочные задачи. Она должна акцентировать внимание людей на приоритете глобальных проблем, раскрыть эфемерность сиюминутного эффекта; должна помочь разрешить противоречия между свободой человека и НТП, научить человека управлять этим процессом. Она должна помочь людям договориться относительно целей, путей и средств устойчивого и безопасного развития, а также новых форм международного сотрудничества; должна указать на опасность забвения уникального характера каждой личности, показав вместе с тем, что внутренний рост и расцвет отдельной личности достигает апогея в тот момент, когда ее свобода органически сливается с ответственностью, солидарностью. Философия должна воссоздать в сознании людей твердое ядро таких моральных ценностей, как свобода, справедливость, равноправие, равенство шансов, солидарность, уважение к другим, защита слабых и т. п. Через обретение этих высоких моральных ценностей и возникают та кие психологические установки, которые предопределяют конкретные действия людей в духе гуманизма, упрочения их общности, обеспечения мира и развития в пла нетарном масштабе.

Философия должна утвердить новый – диалогический – тип мышления, идущий на смену картезианскому рационализму, ограничивающему человеческое сознание саморефлексией индивидуального «Я». Предпосылкой, условием того, что это может быть достигнуто, является растущее выравнивание в методологических правах различных принципов освоения мира. Взаимозависимость мира, различных культур и цивилизаций позволяет людям и требует от них учитывать научный анализ и интуицию, формальную логику и нелинейное мышление, свободомыслие и религиозность, веру в поступательный прогресс и убеждение в колебательном движении истории (цикл, спираль, зигзаг и т. п.). Для подлинной философии люди, их благо – всегда цель; вещи и учреждения, идеи, теории и методология познания – всегда средство.

Многие идеи «национальной» философии – западноевропейской (рационалистской), русской (антропологической), китайской (этической) и индийской (одухотворяющей весь окружающий нас живой и неживой мир) следует ввести в современную мировую философию. Во всяком случае нельзя односторонне возвышать одну философию, одну культуру. В современных условиях нужно объединить идеи Будды и Конфуция, И. Канта, Вл. С. Соловьева и М. Ганди; необходимо в равной ме ре исследовать объективную и субъективную реальность, все стороны жизни: познавательную, моральную, религиозно-эстетическую; следует создать всеобъемлющий и согласованный взгляд на мир как единое целое. Лишь разрешив эту задачу, мировая философия сможет стать наставником всех людей во всех странах, сможет объединить их усилия для построения справедливого и счастливого общества на основе глубоко осмысленного прогресса науки и техники. Реализм, т. е. взвешенные оптимизм и пессимизм, гуманизм, стремление к свободе, солидарность и справедливость – вот что необходимо для взгляда в будущее и для движения человечества к этому будущему. Все названные выше задачи – это задачи нашего времени, и их нужно решать сегодня. Их нельзя оставлять будущему: у будущего свои проблемы, будущее будет решать свои задачи.