Читать книгу Последний рейс «Фултона» - Борис Михайлович Сударушкин, Борис Сударушкин - Страница 11

Шестого июля на рассвете по Власьевской улице мчалась, приседая на рессорах, пролетка. На козлах – пленный австриец, служивший в военном комиссариате кучером. Он испуганно охаживал коня кнутом.

За австрийцем, сжимая в правой руке бутылочную гранату, стоял мужчина в шинели. Грохоча по булыжнику, за пролеткой чадил бензиновой гарью бронеавтомобиль. Из клепаной башенки торчал ствол пулемета, но почему-то не стрелял.

Происходил какой-то странный поединок. Когда бронеавтомобиль угрожающе нагонял пролетку, военный замахивался гранатой – и машина трусливо отставала.

На Сенной площади кучер завернул на Пошехонскую улицу. Бронеавтомобиль занесло, он налетел на каменную тумбу на углу. Заскрежетав, окутался дымом из всех щелей и уткнулся в забор.

Военный помахал рукой, и пролетка свернула на Угличскую. Он уже не видел, как в бронированном боку автомобиля открылась дверца и из машины вылез провонявший бензином командир бронедивизиона. Следом за ним, в хромовой кожанке нараспашку, – Менкер. Заорал:

– Ты куда, черт, правил? Это же военком Громов. А у меня ленту перекосило!

Командир бронедивизиона высморкался, пнул вывернутое колесо.

– Иди ты, Менкер, знаешь куда?.. – озлился он. – Мне теперь «главноначальствующий» за машину голову оторвет…

…Пролетка подкатила к станции Всполье. Военком спрыгнул, сунул гранату в карман. Недовольно огляделся.

На станции паника, как перед концом света. Люди мечутся, толпятся, ругаются. Орут дети, толкаются бабы с узлами, гремят котелками красноармейцы. Прямо не станция, а цыганский табор, у которого хохлы-конокрады лошадей увели.

Военком схватил за рукав какого-то красноармейца с медным чайником, чуть не столкнувшего его с ног.

– Чего тут делается, товарищ?

Служивый попытался выдернуть рукав:

– А я знаю?

– Куда же бежишь тогда, оглашенный?

– За кипятком, мы щас трогаемся. Не то Колчак-стульчак фронт прорвал, не то англичанка на пароходах по Волге приплыла.

Громов отпустил его, поймал железнодорожника с чумазым лицом. Тот новость выдал еще веселее:

– Деникин Москву взял, сейчас сюда нагрянет, шешнадцать дивизий. А мы бежим!..

– Ну и беги, черт сопатый! – рассвирепел военком, пошел искать начальника станции.

На путях дымил паровоз, стояли вагоны, вперемешку пассажирские и товарные, битком набитые людьми. Бабы с узлами лезли уже на крыши, на буфера воинского состава. Красноармейцы лаялись, грозили винтовками, но их не слушали, лезли, отталкивая друг друга.

Военком с трудом протискался в низкое, обшитое досками здание вокзала. Начальник станции – охрипший, бледный как смерть, – сидел за столом, рвал какие-то бумаги и, плечом прижав телефонную трубку к уху, кричал:

– Некому, некому командовать! Формируем составы и отступаем. Снаряды уже на путях рвутся…

– Зачем врешь, людей пугаешь? Мотай отсюда! Я буду здесь командовать! – выхватил трубку Громов.

Дежурный обиделся, стал требовать документы.

Никаких полномочий и официальных бумаг у комиссара не было. И он сказал начальнику станции почти миролюбиво:

– Я бы тебя сейчас расстрелял, да некогда. Один вред от тебя. Марш отсюда, пока цел!

– Мандат, говорю, давай! – начальник станции выпятил живот, форменный китель чуть не треснул.

– Вот мой мандат! – военком выложил на стол тяжелую гранату. – Только что подписан, еще тепленький. Ну, какие тебе еще нужны документы?

Начальник станции опасливо покосился на гранату. Быстро сориентировавшись, встал навытяжку:

– Слушаю вас!

Громов по-хозяйски сел на его стул, смахнул на пол бумаги.

– То-то. Какие составы на путях?

– Проездом кавалерийский полк.

– Посылай человека за командиром. Что еще?

– Состав с артиллерией. Но она на Колчака идет.

– Вели разгружать.

Пришел командир полка – угрюмый, с дергающимся от контузии лицом. С ним комиссар – худой белобрысый парень в опрятной солдатской рубахе.

Этих убеждать не пришлось – поняли с полуслова. Уже через час цепь красноармейцев рассыпалась от Рождественской до Угличской улицы.

В присутствии волевого, энергичного военкома начальник станции пересилил страх:

– Какие будут еще распоряжения, товарищ командующий?

Громов довольно покрутил ус – такое обращение ему понравилось.

– Собирай рабочих, служащих. Чтобы ни один не болтался, за порядок на станции с тебя спрошу…

Рабочие разгрузили четырнадцать трехдюймовых пушек, а артиллеристов нет. Военком сам побежал на станционный телеграф – здесь безусый, молоденький телеграфист с ткацкой фабрики. Нервничает: мать с отцом за Которослью, а он здесь без дела сидит. Увидев военкома, обрадовался, сразу взялся за ключ.

– Кого вызывать?

– Стучи по соседним губерниям, – приказал комиссар, продиктовал: – «В городе восстание, шлите отряды и по возможности артиллеристов».

По телефону дозвонился до Московского вокзала.

– Барышня! Дай мне дежурную комнату железнодорожной милиции.

– А вы белый или красный?

Военком хмыкнул, переглянулся с телеграфистом. Дернув кончики усов, шутливо ответил:

– Вообще-то я брюнет, барышня. Но по убеждениям – красный.

– Миленький, – зашептала телефонистка. – Не только милиции – и служащих нет.

– Куда же они подевались?

– Приходили белые, всех железнодорожников забрали. Остальные по домам разбежались. И я сейчас убегу, страшно.

– Барышня! Подожди! Я тебе сейчас таких кавалеров пришлю – все страхи забудутся…

И Громов послал к Московскому вокзалу отряд кавалеристов. Рабочим-железнодорожникам приказал валить на Угличской улице столбы, катить со складов пустые бочки и строить баррикаду, чтобы закрыть броневикам мятежников путь к продовольственным пакгаузам.

Человек решительный, опытный, он понимал – надо любой ценой взять у мятежников артиллерийский склад. Собрал отряд красноармейцев-фронтовиков:

– Успех – в неожиданности. Поэтому «ура» – не кричать. Коли штыком, бей прикладом – молча. Выбьем контру – ставь пулеметы, и чтобы ни одна живая душа к складу не подошла…

Проходными дворами, через заборы обогнули Леонтьевское кладбище и подкрались к складу со стороны, откуда красных мятежники не ждали. Штабс-капитан Лозинский рассудил, что их надо ждать от вокзала, туда и пулеметы направил. Да вот ошибся. Красноармейцы молча, как наказал военком, без выстрелов бросились вперед и перекололи отряд Лозинского штыками, лишь трое убежало.

По-новому расставив пулеметы, военком рассредоточил бойцов, вызвал рабочих. Они напрямик, через кладбище, стволами выворачивая кресты, потащили к станции пушки, покатили пулеметы.

Когда Перхуров послал к складу за оружием, пулеметные очереди переполосовали отборных офицеров-боевиков. Рухнула надежда мятежников заполучить артиллерию.

Пока военком отбивал артсклад, собирал артиллеристов, устанавливал орудия, вырвавшиеся из города члены Горисполкома, люди, советской власти преданные, но в военном деле несведущие, создали штаб. Когда Громов вернулся на станцию, начальник доложил ему:

– Собираю наличный подвижной состав. Будем уходить, пока дорогу не перерезали.

– Ты что, дорогуша, белены объелся? Кто приказал?

– На первом пути штаб заседает! Вот!

Военком бросился на перрон. У классного вагона – часовой из железнодорожников. Винтовкой без штыка перегородил дорогу.

– Пущать не велено! Станешь переть насильно – стрельну!..

– Я тебе так стрельну – всю жизнь примочками будешь пользоваться! – Громов легонько отстранил часового, влез в вагон.

Члены штаба уставились на него, как на выходца с того света. Думали – погиб комиссар. А он живой и даже усмехается, заметив карту на столике, над которой склонились они с карандашами в руках.

– Я, товарищи, коротко. Сейчас мы отбили артиллерийские склады. Пакгаузы с продовольствием тоже у нас. Вот-вот прибудет подкрепление из других губерний, а командиры города не знают. Предлагаю всем членам штаба взять по отряду – и в наступление.

– Надо приготовить паровозы и вагоны, – говорят военкому.

– Зачем?

– На случай отступления. Такими силами станцию не удержать.

– Отступать не будем! Я поставил возле паровозов часовых, приказал стрелять, если кто сунется. Надо сейчас же захватить. Городской вал…

– Планы у тебя – прямо наполеоновские, – протянул один из членов штаба. – Если отступать не будем – дай бог вокзал удержать…

Убедил военком – станцию не сдали. Но Городской вал штаб решил не занимать. Спохватились поздно – на нем залегли мятежники с пулеметами. Дважды пытались красноармейцы столкнуть их с вала – и безуспешно.

Угрожая станции, рядом загорелась спичечная фабрика Дунаева. Надо было подавить огневые точки противника. Военком забрался на топливный резервуар возле штаба, навел бинокль на Владимирскую церковь. На колокольне разглядел пулемет.

– Ох, сукин сын, ведь поп засел! – ругался военком. – Откуда у него, патлатого, понятие в пулеметном деле?..

На Сенной площади увидел серые шинели, щитки пулеметов. Мятежники явно готовились к наступлению на станцию, а подкреплений еще нет. Правда, нашлось несколько артиллеристов.

Трудное решение принимал комиссар – там, на углу Пошехонской и Угличской улиц, где собирались серые офицерские шинели, в двухэтажном кирпичном доме под зеленой крышей – его жена, которая должна была этой ночью родить. А медлить нельзя, надо разогнать офицерье, пока оно не ринулось к станции.

Внизу, у самого резервуара, артиллеристы ждали его приказа. Батарея из трехдюймовых орудий вытянула стволы в сторону Сенной площади, дома под зеленой крышей.

– Огонь! – скомандовал военком.

Артиллерийский залп распорол небо, и на город обрушился гром.

Никто не заметил, как, прежде чем опять посмотреть в бинокль, военком на секунду закрыл глаза. Открыв их, увидел в окулярах «цейса» бегущих назад, за церковь, офицеров с поблескивающими погонами, а возле двухэтажного дома на углу – вырванный снарядом, искореженный кусок зеленой крыши.

Передышка была обеспечена…

Только Громов спустился с наблюдательного пункта, красноармейцы подвели к нему мужчину в купеческом картузе, в грязной холщовой рубахе без пояса, в пыльных сапогах.

– Товарищ военком! Задержали подозрительного. На путях околачивался…

– Ланцов?! – удивился комиссар. Он уже знал о предательстве заместителя начальника артсклада. – Что за наряд? Никак, разведкой занимаешься?

– Я не лазутчик… Честное благородное… – забормотал бывший начальник гарнизона.

– Вы уже, Ланцов, давали слово не выступать против советской власти, – напомнил военком.

– Меня запугали… Я не хотел…

– Обыскать его!

Красноармейцы заставили Ланцова поднять руки, вывернули карманы, расстегнули брючный пояс. Нашли браунинг, круглую рубчатую гранатку «мильса» и клочок бумаги с какими-то пометками, цифрами.

Громов пытался разобраться в них – ничего не понял.

– Это что? – спросил он испуганного Ланцова.

– Я убежал от них… Я устал воевать… Это я для себя…

– В тупик его! Расстрелять! – приказал военком. – За измену и шпионаж!..

Пока военком допрашивал Ланцова, по приказу командира полка рабочие сгрузили с платформы мощное девятидюймовое орудие. Установили его с упором на сырой кряж, как положено, перед вокзалом. От выстрела из окон вылетели стекла, а посреди Сенной площади страшным взрывом выхватило огромную яму.

Военком подбежал к артиллеристам:

– А ну, закатывай эту дуру обратно!

– Ты чего, комиссар? – рявкнул на него командир полка, темное лицо дернулось от злости. – Почему не даешь артиллеристам работать? Ящик снарядов шарахнем – в офицерах прыти поубавится.

– Ты откуда, такой шустрый, родом?

– Костромские мы, а что?

– Если бы по твоей зеленой Костроме девятидюймовыми снарядами шарахнули – понравилось бы?

– У нас мятежу нету, давай не сравнивать!

– Ваше счастье, что у вас моста через Волгу нет и прямой дороги с Севера на Москву. Так что не упрекай ты меня, Кострома, и чтобы эту дуру девятидюймовую я здесь больше не видел. Пусть она Колчака бьет, не возражаю, а по своему городу я тебе из нее шарахать не дам. Так от него камня на камне не останется.

Командир полка подозрительно сощурился, рот свело судорогой:

– Ты знаешь, комиссар, как это называется?

– Как?

– Предательством – вот как!

– Дурной ты, хоть и командир, – спокойно произнес военком. – Нам до зимы город заново не выстроить, а с малыми детишками в развалинах в морозы не отсидишься. Так что соображай, Кострома, если у тебя голова не только для фуражки…

Видимо, вспомнил контуженный, израненный командир полка своих детей, которых дома оставил, и больше из девятидюймовых орудий по городу не стреляли, обходились трехдюймовыми, шестидюймовыми. Конечно, разрушений и от них хватало, но от этих снарядов жители могли спрятаться в подвалах, в нижних этажах. Били в основном по верхним этажам, по колокольням церквей, где засели пулеметчики.

На командира из Костромы военком не обиделся – это был свой человек, из рабочих. Побольше бы таких, как он, как кинешемцы, отряд которых военком послал к мосту через Волгу, – быстро бы выбили офицеров.

На первых порах крепко мешало отсутствие единого руководства. Находились командиры, которым сначала классный вагон да телефон подавай, а уж потом он думать будет, куда своих солдат послать. Одному такому – командиру Сводного полка – Громов сказал, едва сдерживая злость:

– Вы что же, из вагона будете командовать, по телефону? Это вам не позиционная война, когда можно с передышками воевать, удобствами обзаводиться! Нам город в считанные дни надо взять, пленные говорят – офицеры с Севера французов и англичан ждут. Вы должны вести солдат в бой, а не в вагоне сидеть. Вот вам конкретная цель – Духовная семинария!

Семинарию солдаты Сводного полка заняли. Командир решил – теперь и отдохнуть можно, пусть другие повоюют, а он свою задачу выполнил. Да не учел, с кем дело имеет, – одной атакой опытные офицеры вышибли их из здания, скинули в Которосль. Немало красноармейцев выкосили пулеметы мятежников, прежде чем семинария опять была у красных.

Из Москвы подоспел первый бронепоезд. Собственно, бронепоезд – громко сказано. Весь он – обычный паровоз, две площадки из четырехосных платформ с высокими бортами, на них – морские трехдюймовые дальнобойные орудия.

Командир – из бывших матросов: в черном бушлате, пропотевшей тельняшке, на голове бескозырка без ленточек. В узких татарских глазах – затаенная боль, настороженность. Сразу заявил военкому:

– Я – член партии левых эсеров.

– А я – большевик, – представился Громов. – Ты это к чему?

– В Москве наше безмозглое руководство тоже мятеж подняло. Подозрение имею – совпадение не случайное, не иначе – с офицерами снюхались. Я – за союз с большевиками, за советскую власть. Короче – будешь мне доверять? Для справки – в семнадцатом Зимний брал.

– Будем офицерье вышибать из города? – вопросом на вопрос ответил военком.

– Надо, комиссар.

– Значит, одни у нас с тобой враги, матрос. Некогда рассусоливать – веришь не веришь, принимайся за дело. Кровь из носу – надо у беляков мост отбить! Они без него – как кобыла без хребта. Сейчас там кике-немцы, помощи просят. Я сам поведу бойцов в атаку. Сбросим беляков с моста – и Заволжье будет нашим!..

Так события разворачивались на Всполье, где командовал энергичный военком. Иначе было в Заволжье…