Читать книгу Россия на перепутье эпох. Избранное. Том I - Борис Тебиев - Страница 4

Социалистические идеи получили распространение в России еще задолго до появления работ К. Маркса4. Сочинения К. А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна, социалистов-рикардианцев, К. Родбертуса, П. Ж. Прудона и других критиков капиталистического общества неизменно привлекали к себе внимание российских читателей, интересовавшихся жизнью Западной Европы.

Выступления западноевропейских рабочих против капиталистической эксплуатации комментировались в научных и студенческих кружках, сведения о них иногда проникали на страницы российской печати. Большое впечатление на поколение А. И. Герцена и Н. П. Огарева произвела июльская революция 1830 года. «…Мы начали с внутренним ужасом разглядывать, – писал Герцен, вспоминая те дни, – что и в Европе, и особенно во Франции, откуда ждали пароль политический и лозунг, дела идут неладно» [1].

У определенной части представителей общественно-политической и философской мысли России находили сочувствие социальные проекты справедливого общественного устройства, ликвидации частной собственности, устранения различий между физическим и умственным трудом, распределения продуктов по труду, централизованного государственного хозяйства. Среди посетителей принадлежавшей Оуэну Нью—Ланарской фабрики, где на практике отрабатывались некоторые принципы социального реформаторства, было немало гостей из России, с любопытством констатировавших коммерческий успех предприятия и высокий уровень жизни рабочих. В их числе был и великий князь Николай Павлович, совершавший ознакомительную поездку по Западной Европе в период завершения своего образования. Будущий российский император даже обратился к Оуэну с курьезным предложением переехать в Россию и переселить сюда два миллиона британцев, считавшихся «лишними» в своей стране. Однако нелестная слава деспотического государства, закрепившаяся за Россией в результате организации Священного союза, заставила духовного творца кооперативного движения отказаться от этого заманчивого предложения и искать счастья в Северной Америке.

Мыслями западных социалистов-утопистов, первыми заявивших о противоречиях капиталистической системы и необходимости ее обновления, питались идейные корни отечественных революционных демократов. «…Я теперь в новой крайности, – это идея социализма, которая стала для меня идеей идей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою веры и знания, – писал в сентябре 1841 года своему другу В. П. Боткину тридцатилетний В. Г. Белинский. – Все из нее, для нее и к ней. Она вопрос и решение вопроса. Она (для меня) поглотила и историю, и религию, и философию. И потому ею я объясняю теперь жизнь мою, твою и всех, с кем встречался я на пути жизни» [2].

Разделяя многие воззрения утопических социалистов Запада, русские революционные демократы – А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов и другие – представляли себе социалистическое общество как общество всеобщего и полного имущественного равенства, коллективной собственности, коллективного производства и коллективного потребления.

Приписывая социализму возможность уничтожить противоречия современного общества и вывести его на путь истинного прогресса, сторонник утопический идей Ш. Фурье М. В. Буташевич-Петрашевский писал: «Социализм в современном обществе, вытекающий даже и не из общего философского воззрения… но из простого наблюдения действительности, и есть не что иное, как реакция духа человеческого противу анархического, разрушительного для быта общественного влияния начал либерализма – выше означенных противуестественных явлений в жизни общественной» [3].

В 1847 году Петрашевским и его единомышленниками была предпринята попытка создать в Новоладожском уезде Петербургской губернии, в деревушке из семи дворов фаланстер – ассоциацию свободных производителей и потребителей, построенную по модели Фурье. Однако попытка эта оказалась неудачной. Петрашевский уговорил крестьян переселиться во вновь отстроенный для всех дом, но в ночь перед переселением дом сгорел.

Близких Петрашевскому взглядов на социализм придерживался и один из членов его кружка В. А. Милютин (1826—1855), проявлявший особый интерес к проблемам экономического развития и экономических отношений. Милютин – один из первых отечественных экономистов, познакомивших русское общество с положением трудящихся в условиях капитализма – общества «господства анархии и произвола» – и выдвинувшим в качестве альтернативы принципы справедливого общественного устройства.

Не отрицая положительного влияния на экономический прогресс капиталистического производства, Милютин считал, что промышленность должна служить народу, удовлетворять потребности большинства населения страны [4]. «При виде бедственного положения рабочих классов в Западной Европе, – писал Милютин, – невольно возникает вопрос о том, какими путями и вследствие каких событий дошли они до такого положения, откуда явился этот многочисленный класс голодных пролетариев, этот живой упрек современной цивилизации, предмету нашей гордости и нашего удивления?» [5]. Ответ на этот вопрос он ищет в экономической системе буржуазного общества, в принципе неограниченной свободы предпринимательства. «Полная неограниченная свобода промышленности есть то верховное начало, под влиянием которого совершается экономическое развитие современных государств» [6], – писал Милютин, подчеркивая при этом, что «свобода промышленности поставляет труд в самое невыгодное отношение к капиталу …она постоянно увеличивает долю капиталистов и постоянно уменьшает долю работников. Первым она доставляет роскошь, наслаждение и могущество, вторых наделяет бедностью, страданием и унижением» [7].

Как и некоторые западные социалисты-утописты, Милютин упрекал А. Смита в том, что он обошел в своих трудах проблему пауперизма, не сделав из своего учения о трудовой стоимости необходимых выводов. Подобно Д. Рикардо и рикардианцам, Милютин также считал, что заработная плата рабочих и прибыль капиталистов находятся в обратном отношении друг к другу и что «вместе с умножением народного богатства беднели и разорялись производители, доля капиталистов с каждым днем увеличивалась, доля работников с каждым днем уменьшалась» [8].

Важнейшим средство борьбы с пауперизмом Милютин считал передачу земли в собственность крестьянам и образование свободных ассоциаций работников. При этом он весьма резко отзывался о рабочих коалициях, считая их «в высшей степени вредными и для обыкновенной безопасности и для общественного благосостояния» [9]. Будущее справедливое общество он видел таким, в котором общественная власть, как некая надклассовая сила, представляла бы интересы всех и каждого и могла своим вмешательством «обуздывать сильных, покровительствовать слабым, отвращать несправедливости и противодействовать беспорядку» [10].

Переход к такому обществу Милютин считал делом времени, а не революционного взрыва. Критикуя сторонников революционного переустройства общества, Милютин писал: «…Заботясь преимущественно о том, чтоб найти тип самой совершенной, самой разумной организации труда, они недостаточно сознают, что человечество не может делать скачков в своем развитии и не может, следовательно, перейти прямо и без приготовления из нынешнего своего состояния в состояние полного и безусловного совершенства. Если бы новые школы понимали эту истину, они бы обратили свое внимание преимущественно на то, чтоб найти средства для постепенного усовершенствования экономической организации. Но вместо того, чтобы стремиться с этой ближайшей и непосредственной цели, современные школы думают гораздо более о цели, слишком от нас отдаленной, и ограничивают свою деятельность одним стремлением к недостижимому для нас идеалу общественной организации» [11].

Формировавшаяся в экономически отсталой по сравнению с Западной Европой крепостнической России социалистическая мысль не ограничивалась пассивным восприятием западных идей. Не соглашаясь полностью ни с одной из систем западноевропейского утопического социализма, многие русские социалисты шли не только дальше критики капиталистической собственности, но и вырабатывали собственные пути и средства преодоления противоречий капитализма. Центральной, задачей основоположников отечественного утопического социализма являлась борьба с самодержавием и ликвидация вместе с самодержавно-крепостническим строем всех форм эксплуатации человека человеком.

Идеализируя образ жизни современных рабочих, живущих исключительно своим трудом, наследник крупного состояния Н. П. Огарев, первым среди людей своего круга отказавшийся от огромного дохода, который ему приносил труд нескольких тысяч крепостных, всех прав и привилегий дворянского сословия, призывал своих друзей – А. И. Герцена, Н. Х. Кетчеру, Н. И. Сазонова и других не только последовать своему примеру, но и «уйти в пролетарии» [12].

Становление специфически русского, крестьянского социализма было связано с основательным переосмыслением его идеологами современной западной науки, в том числе и классической политэкономии. «40 лет неподвижности в теории такого предмета, как политическая экономия! Это нечто неудобомыслимое, неправдоподобное, невероятное», – сетовал Н. Г. Чернышевский [13]. Его особенно возмущало то, что современная ему «школа экономистов» ставит своей задачей «не развитие производства вообще, а именно, развитие той формы его, успехи которой измеряются расширением оборотов каждого отдельного хозяина» [14].

Признавая классическую политическую экономию «неудовлетворительной для нынешнего времени», «определенно буржуазной» и «антикоммунистической», Чернышевский и другие отечественные социалисты стремились создать собственную экономическую теорию, призванную способствовать открытию «средств для облегчения страданий человечества, для уничтожения нищеты и для развития материального благосостояния» [15]. Исходным пунктом при этом являлась критика капиталистического рыночного хозяйства, в рамках которого «с 1830 года» разрыв между капиталистами и рабочими «стал окончательным и безвозвратным».

Капиталистический строй, считал Чернышевский, является исторически неизбежным, он высоко поднял развитие производительных сил общества, дал свободу личности, но эта свобода существует юридически, а не практически. «Экономическая история движется к развитию принципа товарищества». Для дальнейшего прогресса общества и полной свободы личности необходимо объединить в одних руках землю, капитал и труд. Необходимо также уничтожить вредные действия капитализма, «коренящиеся в самом принципе, в самой логике соперничества».

Наиболее существенным в практическом отношении для российских революционных демократов являлась критика помещичьего хозяйства и помещичьего землевладения. При этом они стремились обосновать непримиримость интересов крестьян и интересов помещиков и на этой основе ставили задачу насильственного революционного уничтожения помещичьей земельной собственности как основы помещичьего хозяйства и замены такого хозяйства крестьянским.

Особое место многие отечественные социалисты, и в первую очередь Чернышевский, отводили крестьянской общине. В этом отношении они следовали не столько за идеализировавшими патриархальные порядки славянофилами, сколько за консервативным прусским экономистом А. Гакстгаузеном (1792—1866). Основательно изучив в первой половине 1840-х годов положение российского общинного землевладения, Гакстгаузен пришел к выводу о том, что в русской крестьянской общине «лежит столь крепкая общественная сила и порядок, как нигде в других странах» [16]. При этом главную выгоду общины прусский экономист видел в том, что она препятствует образованию пролетариата.

Чернышевский первым среди отечественных социалистов-утопистов связал в одну законченную общественно-экономическую систему констатированные Гакстгаузеном особенности русского хозяйства с социалистическими идеалами Запада и попытался доказать, что именно община и артель являются базисом русского прогресса. Несмотря на отсталость, считал Чернышевский, Россия в силу особенностей своего хозяйственного строя, гораздо ближе к осуществлению социалистических идеалов, чем многие западноевропейские страны. Наиболее отчетливо эта мысль прозвучала в работе Чернышевского «Критика философских предубеждений против общинного землевладения» (1858). В основу своей аргументации Чернышевский кладет общефилософский принцип, согласно которому во всех сферах жизни «по форме, высшая степень развития сходна с началом, от которого оно отправляется» [17]. Поскольку развитие началось с коллективных форм владения землей, то и закончиться оно должно такими же коллективными формами. При этом нет необходимости для каждой страны проходить все фазисы социально-экономического развития. Средние фазисы могут выпасть, существовать лишь логически и в таком случае последний фазис может непосредственно следовать за первым.

Утверждение общинного землевладения, по мнению революционных демократов, могло служить основой социалистического преобразования общества. После победы над помещиком в результате крестьянской революции крестьяне должны были избежать капиталистического гнета и автоматически превратиться в граждан социалистического общества.

Наивность подобных рассуждений для серьезных отечественных ученых-экономистов была вполне очевидной. Далеко не идеализируя капиталистические общественные порядки, и отчетливо сознавая наличие язв капитализма, они видели реальные пути их устранения не посредством революционного взрыва, а посредством социальных реформ, общего подъема производительных сил, способного обеспечить достойные условия существования не только для предпринимателей, но и для наемных работников.

Рассматривая социалистические учения как «главную реакцию против школы свободной промышленности» [18], либеральные экономисты отчетливо представляли причины возникновения социалистических утопий, особенности социализма XIX века. Появлению социализма в XIX веке, отмечал Н. Х. Бунге, «особенно благоприятствовали: во 1) извращение нравственных понятий и смешение их с юридическими – (понятие о нравственном христианском долге рассматривалось многими, как юридическая обязанность, которой соответствуют права беднейших сословий на вспомоществование); во 2) мысль, вызванная механическими открытиями, о возможности осуществления всеобщего материального благосостояния, при лучшем распределении доходов; в 3) распространение греко-римских понятий о государстве; наконец, в 4) численное возрастание рабочего класса, так называемого четвертого сословия. Лишенный обеспеченной будущности, с более развитыми нуждами, рабочий класс ощущает сильнейшую потребность в порядке, который доставил бы ему обеспеченное хозяйственное положение» [19].

Одну из важнейших причин популярности социалистических идей в России Бунге видел в ее отсталости, примитивности хозяйственного уклада, в сохранении пережитков не только феодального, но и первобытного состояния земледелия, в консервативной политике правительства, не допускавшего распространения частной собственности на землю даже на просторах Сибири.

В большей части России у крестьян-земледельцев, писал Бунге, существует общинное владение, исключающее личную поземельную собственность и делающее не только владение землей очень шатким, но и каждый договор, касающийся пользования землей, лишенным твердого основания, так как на земли, отведенные в пользование, нет никакого документа. Вследствие этого русский землевладелец, с одной стороны, не привязывается к земле, владение которой ему и его семейству не обеспечено: землю у него по общественному приговору всегда могут отобрать, а с другой, – под влиянием общинного владения, у крестьян формируется убеждение, что в случае недостатка в земле правительство обязано их наделить или из своих, или из помещичьих земель. «Таким образом, – констатировал ученый, – общинным владением и переделением в корне подрывается понятие о праве не только на землю, но и на то, что в нее положено и затрачено труда и капитала, а обязательным наделением подрывается понятие о том, что человек имеет право лишь на то, что он приобрел своим трудом» [20].

Стоявшие на почве реальности представители отечественной экономической науки неоднократно отмечали неосуществимость и вредность социалистических мечтаний, отсутствие в обществе каких-либо объективных предпосылок для их реализации. Они вели активную полемику с социалистами, как по общетеоретическим экономическим проблемам, так и по частным вопросам хозяйственной практики. Видя в социалистах известных союзников в критике феодальных пережитков, ученые-либералы принципиально расходились с ними по многим важнейшим проблемам общественного прогресса.

Важно отметить, что критическое восприятие российскими экономистами социалистических доктрин было во многом подготовлено не только глубоким осмыслением основных идей экономического либерализма, но и теории народонаселения Т. Р. Мальтуса, утверждавшего о наличии объективной жесткой зависимости роста населения от продовольственных ресурсов общества.

Как известно, непосредственным поводом для появления на свет книги Мальтуса «Опыт о законе народонаселения» (1798) стало стремление автора опровергнуть доводы утопического социалиста конца XVIII века У. Годвина, выступавшего с критикой частной собственности как источника всех социальных бедствий. Защищая идею частной собственности на основе сформулированного им закона, Мальтус утверждал, что «главная и постоянная причина бедности мало или вовсе не зависит от образа правления или от неравномерного распределения имущества», и, что «не во власти богатых доставить бедным работу и пропитание, поэтому бедные по самой сущности вещей не имеют права требовать от них того и другого» [21]. Убежденный противник любых форм социального иждивенчества, Мальтус считал недопустимыми всякие попытки побороть нищету, прибегая к государственным субсидиям или к частной благотворительности. Такие попытки, по его мнению, не только обречены на неудачу, но и значительно ослабляют необходимость для каждого заботиться о себе самом, отвечать за свою непредусмотрительность [22].

Учение Мальтуса вызвало в России, как и во многих европейских странах, неоднозначную реакцию. Оно имело в нашей стране как восторженных поклонников, свидетельством чего стало избрание английского экономиста в 1826 году иностранным Почетным членом Петербургской Академии Наук, так и резких, непримиримых критиков, находивших его идеи «кощунственными» и «антигуманными». Среди наиболее авторитетных противников Мальтуса был известный деятель русской культуры педагог-гуманист В. Ф. Одоевский. Мальтуса и его учения он расценивал как «последнюю нелепость в человечестве» и считал, что «по этому пути дальше идти невозможно» [23].

Для знакомившихся с учением Мальтуса российских экономистов первоначально представлялось очевидным, что теория народонаселения не является актуальной для нашей страны с ее огромными жизненными пространствами, что это «чисто английское» восприятие действительности. Такова, например, точка зрения на мальтузианство журнала «Сын Отечества», опубликовавшего в 1818 году короткую рецензию на вышедшее в Лондоне пятое издание книги Мальтуса «Essay on the principle of population» [24].

Дальнейшее развитие российской экономики вынуждало авторов, и в первую очередь экономистов, подойти к рассмотрению теории Т. Р. Мальтуса более углубленно, с учетом общих тенденций капиталистического прогресса. Примером такого подхода может служить отзыв о Мальтусе известного деятеля декабристского движения и литературного общества «Арзамас», участника войны 1812 года Михаила Федоровича Орлова (1788—1842). В своей работе «О государственном кредите», опубликованной в 1833 году, Орлов писал, что сочинение Мальтуса есть одно из тех, которые только при первом чтении невольно возбуждают против себя негодование читателя, но потом принуждают его согласиться с заключенными в нем истинами.

«Филантропические писатели нынешнего времени, – отмечал Орлов, – наводнили общество столь большим количеством безотчетных утопий об общем благоденствии, о равенстве, о златом веке, приготовляемым вселенной постепенным усовершенствованием рода человечества, что всякая строгая истина, не согласная с возбужденными страстями и надеждами, находит в глубине сердца нашего недоверчивость и сопротивление. А сочинение Мальтуса исполнено самых грубых приговоров, самых строгих истин. Как? Народонаселение, о котором все правительства до сих пор так пеклись, есть причина всех бедствий наших? Читайте Мальтуса, не его вина, что природа не согласила этот закон пропитания с законом населения… Как? Все благомыслящие писатели проповедуют благосостояние всех и каждого, а Мальтус противится сим филантропическим видам и утверждает, что богатство должно сосредотачиваться в нескольких руках, а бедность должна быть уделом остального множества? Не его вина, ежели по естественным законам неравенство состояний есть неизбежное последствие наших образованных обществ. Как? Мы привыкли с самого младенчества думать, что чем более благосостояния уравнены в государстве, тем более оно благоденствует, а Мальтус уверяет, что такое уравнение состояний должно непременно привести государство в упадок? Еще раз, не его вина, ежели общества наши так составлены, что при равном разделении богатств все были бы не равно богаты, а равно бедны» [25].

Не трудно заметить, что в цитированном выше отрывке Орлов не только делает попытку достойно оценить теорию Мальтуса как «строгую истину», но и высказывает серьезный упрек в адрес зарождавшихся социалистических и коммунистических «безотчетных утопий об общем благоденствии». Стоя на почве реального экономического знания, Орлов был далек как от иррационального восприятия действительности, так и от излишней сентиментальности, не позволявшей Одоевскому и некоторым другим, родственным Орлову по общим гуманистическим воззрениям людям той эпохи, смотреть в глаза исторической правде и оценивать окружающую действительность с точки зрения объективных законов экономического развития.

Развернутую критику социалистических учений дал в своей работе «Опыт о народном богатстве, или О началах политической экономии», вышедшей в 1847 году в Петербурге в трех томах, А. И. Бутовский. Его книга являлась первым обширным курсом политэкономической науки, написанным русским и на русском языке. В этом сочинении автор высказал свою откровенную приверженность традициям Ж. Б. Сэя, Ш. Дюнойе и манчестерской школы.

Александр Иванович Бутовский (1817—1890) не был экономистом академического толка. Он служил чиновником Министерства финансов. Некоторое время являлся представителем министерства в Лондоне, затем председателем Московского отделения Мануфактурного совета и членом Ученого комитета Министерства финансов. В 1859 году Бутовский был назначен директором Департамента мануфактур и внутренней торговли, служил на этой должности вплоть до своего назначения в 1880 году сенатором [26].

Сочинение Бутовского состояло из трех частей, в которых рассматривались: «Производство богатств», «Обращение и распределение богатств», «Потребление богатств».

Сознавая опасность, которую несла с собой идеология социализма, Бутовский в целом ряде мест своей книги останавливается на разборе социалистических учений как глубоко ошибочных и противоречащих естественному процессу экономического и социального развития народов.

«Поверхностный мыслитель, – писал Бутовский, – оплакивает неизбежное неравенство благ; грубый коммунист проповедует настоящее восстание бедных против богатых; социалист, увлекаемый несбыточными мечтами, громоздит фантастические системы, низводит разум на степень инстинкта, и хочет превратить мир в пчелиный улей, где всем будет довольно меду и цветов. Жалкие и бесплодные усилия ума человеческого!..

Истинный друг человечества может желать равенства прав гражданских и свободы для всех членов общества: он не должен желать равенства фортун и еще менее стремиться к водворению его путями искусственными и насильственными. Богатство всегда должно служить поощрением к деятельности и добродетелям и быть их наградой. Обобрав одних и наделив всех поровну противно и воле и благости Провидения, оно также нелепо, как и несправедливо. Не пройдет года и в одних руках – нерадивых или не умеющих – доли уничтожатся; в других – искусных и трудолюбивых – они прирастутся; везде окажется прежнее неравенство и нужно снова приняться за дележ, всегда награждая леность, порок и посредственность, всегда наказывая прилежание, нравственность и талант. Утомив последние, общество скоро уменьшит самое делимое; по недостатку чистого продукта, коснется капиталов, и на месте образованности быстро водворятся одичалость и варварство… В благоустроенном обществе, где господствуют христианские нравы, избыток богатых служит спасительным запасом для бедных: благотворительность в том порукой. В минуты бедствия этот запас – предмет зависти для одних, нелепых нападок от других – проливается на неимущих росою благодеяния и пособий. Без него они погибли бы неминуемо: он помогает им вынести бремя лишений… Личный интерес богатых, который так порицают в своей слепоте поверхностные философы, как дракон, стережет целость этого сокровища и не дает ему погибнуть. Когда туча пройдет и дни просияют, общество находит опять в этих капиталах и пособие труду своему и средства к существованию; оно лишилось бы их невозвратно, если бы последовало советам близоруких законодателей, в глазах которых сомнительные результаты непосредственные совершенно заслоняют несравненно важнейшие условия будущности» [27].

Бутовский утверждал, что в обществе, о котором мечтают утописты, выбор занятий людей не будет определяться свободной волей граждан, а будет производиться в порядке прямого принуждения, что впоследствии и было доказано советской тоталитарной системой.

Одну из главных своих задач в противоборстве с социалистическими экономическими идеями Бутовский видел в том, чтобы отстоять принципы частной собственности и экономической свободы. По сравнению со многими своими предшественниками, которые не ставили своей задачей полемику с социалистами, а просто развивали либеральные идеи, Бутовский столкнулся с этой необходимостью и достойно выдержал испытание. Он убежденно утверждал, что частная собственность неотделима от человеческой личности и что посягательство на частную собственность равноценно посягательству на свободу личности [28].

Характерной чертой позиции Бутовского как ученого-экономиста был не уход от острых проблем современной социально-экономической жизни, а попытка тщательно разобраться в них на основе мирового и отечественного опыта, его теоретического анализа у различных представителей политэкономической науки. Примером такого подхода является рассмотрение им проблемы пауперизма. Бутовский рассматривает пауперизм как анормальное, противоречащее законам экономического развития явление, на основании которого «мы не можем заключить о несправедливости этих законов» [29].

Одну из причин излишнего предложения рабочей силы, порождающего безработицу, в соответствии с распространенной и общепринятой в политической экономии тех лет мальтузианской традицией, он видел в недостаточном культурном развитии рабочей массы, ее слабой образованности.

В творчестве Бутовского ярко проявилось нравственное начало, свойственное многим последующим представителям отечественной школы экономического либерализма. Определяя политическую экономию как «науку о народном богатстве, исключительно посвящающую себя изучению средств, с помощью которых люди, в обществе живущие, достигают возможного благосостояния», Бутовский подчеркивал необходимость внесения в нее нравственного начала.

Бутовский отмечал наличие двух главных хранилищ фактов – природы и свободно-разумной деятельности человека. «От этого, писал он, – сфера познания разделяется на две половины: в одну входят науки, излагающие законы природы, – науки физические; в другую – науки, объясняющие законы, которыми направляется свободно-разумная деятельность человека к достижению различных целей, – науки нравственные.

Подобно физическим, нравственные науки восходят от рассеянных фактов к законам с помощью наблюдения и анализа. Побуждения, в которых кроется начало свободно-разумной деятельности человека и которые все подходят под пять категорий: истинного, изящного, доброго, правого и полезного, существуют с тех пор, как род человеческий занял место в ряду тварей земных.

Эмпиризм, ложные системы и влияние страстей на убеждения – вот тучи, затмевающие законы, которым должна следовать свободно-разумная деятельность человека: их-то стремятся рассеять науки нравственные… Политическая экономия, развив идею полезного, откроет законы, по которым люди, не изменяя всем прочим условиям усовершимости рода человеческого, обретают в своей собственной деятельности и в природе их окружающей средства к удовлетворению своих потребностей» [30].

К сожалению, труд Бутовского как фактически первый отечественный учебник политической экономии, написанный на русском языке русским, при жизни автора был достойно оценен немногими. «Современник» в отместку за критику социалистических учений характеризовал книгу молодого и подающего большие надежды либерального экономиста как плохую компиляцию устаревших иностранных сочинений [31]. Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. А. Ефрона без какой-либо аргументации присвоил этой работе ярлык «бесцветного» сочинения, давшего молодому талантливому публицисту В. А. Милютину повод написать две критические статьи в «Современнике» и в «Отечественных записках». Еще большее непонимание заслуг Бутовского перед отечественной экономической наукой было продемонстрировано советскими историками экономической науки, нелепо обвинявшими Бутовского как в апологетике капитализма, так и в апологетике крепостничества [32].

Сегодня необходимо признать, что заслуга Бутовского перед политэкономической наукой состояла и в том, что в эпоху массового увлечения разрушительными социалистическими идеями он откровенно и честно отстаивал принципы экономического либерализма, без всякой боязни прослыть ретроградом и приспособленцем.

Выступление Бутовского против идей утопического социализма породило дальнейшую волну критики, направленной против попыток представить капиталистическое общество и рыночную экономику тупиками общественного развития, рассматривать частную собственность на средства производства как явление, противоречащее человеческой природе.

Примечательным событием стал выход в свет в 1848 году книги профессора по кафедре политической экономии и статистики Императорского Московского университета Александра Ивановича Чивилева (1808—1867) «Наука народного хозяйства и ее порицатели». Отстаивая принципы классического экономического учения от нападок критиков, Чивилев отмечал, что социалисты «соблазняют простодушное большинство несбыточными надеждами», «обещают освобождение от всяких лишений и бедствий, совершенное блаженство на земле» и «таким образом, сеют семена недовольства и беспорядков, страстям и мыслям дают направление, вредное для нравственного счастья» [33].

Серьезная критика социалистических учений прозвучала в работах И. В. Вернадского, и, в частности, в его «Очерке истории политической экономии» (1858). Отмечая, что идеи социализма имеют распространение среди определенной части общества, и что «социализм есть необходимое явление, следующее за пауперизмом, как сознанным убожеством целого класса народа», Вернадский в тоже время подчеркивал, что социализм не свойственен человеческой природе. В отличие от социализма рыночное капиталистическое хозяйство является естественным, вечным, неизменным, соответствующим природе человека и природе вещей. В учении же социалистов нельзя не заметить «резких недостатков, зависящих от недостаточного знакомства с природой человека и с природой вещей» [34].

Появление в середине XIX столетия экономического учения марксизма не являлось исторической случайностью. Это была закономерная реакция на проблемы текущей социально-экономической и политической жизни Европы и вместе с тем естественное продолжение и развитие многих уже накопившихся в науке выводов и оценок.

Объявив себя приверженцем классической политэкономии, немецкий экономист и философ Карл-Генрих Маркс (1818—1883) не только пересмотрел многие сложившиеся в экономической науке понятия, но и создал стройную и внутренне непротиворечивую экономическую доктрину. Задавшись целью показать, как владеющий класс живет за счет наемного, Маркс в течение сорокалетней работы (1843—1883) создал труд, который назвал «самым страшным снарядом, который когда-либо был послан в голову буржуа» [35]. Выход в свет в 1867 году первого тома «Капитала» стал, безусловно, знаменательным событием в истории экономической науки ХIХ века. Маркс обогатил обществознание представлениями об относительности экономических законов и об эволюции экономических форм. «Капитал» породил жаркие споры и дискуссии, вызвал волны явного негодования и горячего сочувствия. В экономической науке родилось направление, ставшее в XX веке одной из теоретических основ величайшего и трагического социального эксперимента новейшей истории, имя которого – Советское государство.

Публикации первого тома «Капитала» предшествовали менее крупные работы Маркса. В 1840-е годы им были написаны «Наброски к критике политической экономии», «Экономическо-философские рукописи 1844 года», «Немецкая идеология», «Нищета философии», «Наемный труд и капитал», «Святое семейство», «Манифест Коммунистической партии» и некоторые другие труды. В них К. Маркс и его ближайший соратник, единомышленник и друг Фридрих Энгельс (1820—1895) сформулировали основные положения материалистического понимания истории. Работы 1840-х годов заложили методологические предпосылки марксистского экономического учения, которое В. И. Ленин считал «наиболее глубоким, всесторонним и детальным подтверждением и применением теории Маркса» [36].

В 1850-е годы усилия Маркса были сосредоточены в основном на экономических проблемах. В процессе работы над рукописью «Критика политической экономии» (1857—1858), являвшейся в известной мере первоначальным вариантом «Капитала», Маркс, опираясь на трудовую теорию ценности, предпринял попытку доказать факт существования механизма капиталистической эксплуатации и невозможность ее устранения в рамках капиталистического способа производства.

Согласно предисловию к «Критике политической экономии» Маркс намеревался в дальнейшем вести исследование «гражданской экономии» в следующем порядке: Капитал – земельная собственность – наемный труд; Государство – внешняя торговля – мировой рынок. По всей видимости, он считал возможным разделить исследование трех крупнейших экономических факторов с точки зрения их участия в общественном производстве и одновременно выяснить ограничена ли область экономических сношений пределами одного государства или охватывает весь мир. Придерживаясь такой логики, Марксу пришлось бы, с одной стороны, разъединить друг от друга многое, имеющее взаимную связь, а, с другой стороны, – собрать воедино явления, не представляющие по своему существу ничего общего.

Принимая во внимание необычайную трудность этой задачи, в «Капитале» Маркс выбирает несколько иную логику изложения и исходит из решительного преобладания капитала, как фактора производства в современной ему организации народного хозяйства. Все экономические явления он считает необходимым сгруппировать именно вокруг капитала. Таким образом, главный экономический труд Маркса стал фактически широкомасштабным развитием учения о капитале, в которое было включено также рассмотрение вопросов земельной собственности и наемного труда.

В соответствии с данной логикой исследование Маркса распадается на три главных раздела (книги), рассматривающие процесс производства, процесс обращения капитала и общий ход развития этих двух процессов. Четвертую книгу должна была составлять история экономической науки, стоящая уже вне общей системы изложения и как бы дополняющая ее.

В первом томе «Капитала», единственном, вышедшем при жизни автора, Маркс подробно рассмотрел сущность капиталистической формы хозяйства, которая заключается в процессе производства товара на рынок. Необходимыми предпосылками этого являются: с одной стороны, наличность капиталистического класса, предпринимателей, владеющих капиталом и орудиями производства на началах частной собственности, с другой – существование рабочего класса, предлагающего на рынке свой единственный товар – свою рабочую силу. Капиталист приобретает этот товар с целью эксплуатировать его на своем предприятии. Процесс потребления рабочей силы, по Марксу, есть в то же время процесс производства товаров и прибавочной ценности5.

Свое исследование Маркс начинает с анализа товара как элементарной клеточки капитализма и с понятия ценности как основной задачи политической экономии. Его теория ценности основывается прежде всего на том, что потребительная ценность и меновая ценность не только не находятся друг с другом ни в какой прямой связи, но даже являются в известной мере антиподами. Полезность вещи, отмечал Маркс, делает ее потребительной ценностью. Сумма потребительных ценностей, или товаров, которые их представляют, образует богатство общества. Потребительные ценности отличаются друг от друга в качественном отношении, сообразно тем потребностям, которые они удовлетворяют. Представление о величине потребительной ценности возникает лишь в том случае, если индивиду приходится иметь дело с определенным количеством вещей. В то же время потребительные ценности представляют лишь вещественные оболочки для меновой ценности, которая «представляется в виде количественного соотношения, в виде пропорции, в которой потребительные стоимости одного рода обмениваются на потребительные стоимости другого рода, – соотношения постоянно изменяющегося в зависимости от времени и места» [37]. В том случае если две совершенно разнородные по существу вещи, как, например, пшеница и железо, вступают в уравнение, могут быть уравнены друг с другом, то возможно это только потому, что обе эти вещи могут быть сведены к третьей, общей им обеим. Эта вещь – человеческий труд. Товар получает меновую ценность исключительно благодаря затраченному на него труду. Меновая ценность есть ни что иное как «кристаллизованный труд», «сгустившийся труд». В соответствии с этим и ценность товара определяется исключительно количеством затраченного на него человеческого труда. Труд же, в свою очередь, измеряется временем, какое необходимо для его выполнения.

Таким образом, ценность товара определяется рабочим временем, нужным для его производства. Это определение Маркс применяет не к каждому отдельно взятому товару (в противном случае товар оказался бы тем ценней, чем ленивее и не способнее производящий его работник), говорит не об усилии, которое затрачивается в каждом отдельном случае, а о количестве человеческой рабочей силы, необходимой для его производства. Это количество, по мнению Маркса, определяется средней общественной рабочей силой. Поэтому и ценность товара зависит не от рабочего времени, которое было необходимо для изготовления именно этого товара, а от среднего общественно-необходимого рабочего времени. Только оно одно измеряет и определяет ценность товара, созданного исключительно трудом. «Как ценность, все товары суть лишь количества застывшего рабочего времени». Изменение ценности в зависимости от времени и места объясняется в этом случае изменением производительной силы труда.

Поскольку труд бывает различен, в зависимости от рода той потребительной ценности, которую он производит, обмен получает хозяйственное значение лишь потому, что при нем выступает вперед качественное различие потребительных ценностей. Из этого качественного различия в человеческом труде и вытекает общественное разделение труда. Для того, чтобы труд как таковой мог служить мерой ценности, нужно, по логике Маркса, более сложный, квалифицированный труд свести к среднему простому труду, к затрате простой рабочей силы, какой обладает в среднем любой обыкновенный человек, без особой подготовки. Такое сведение на простой труд и происходит при обмене. Причем товар, являющийся результатом хотя бы самого сложного труда, уравнивается другим количеством другого труда, являющегося продуктом простой работы. Труд образует товарную (или меновую) ценность, лишь как отвлеченный человеческий труд. Как конкретный, полезный труд в особой, целесообразной форме, он создает потребительные ценности.

Цену товара Маркс признает лишь особым видом выражения его ценности, которая зависит только от количества рабочего времени, затраченного на его производство. Между ценностью и ценой товара может обнаруживаться разница, что Маркс считает следствием «способа производства, в котором правило может проявляться лишь как слепо действующий средний закон отсутствия правил».

Исходя из анализа функции денег как «единственного вида ценности, или единственного выражения меновой ценности для всех других товаров как потребительных ценностей», Маркс отмечает, что деньги служат также средством к накоплению богатства. В области обращения деньги представляют собой вечное движение. Если же их изъять из обращения, лишить подвижности, то они становятся богатством. Владелец товаров продает их не с целью купить другой товар, а чтобы сберечь деньги, нажить богатство. Накопление богатств наблюдается не только у народов, стоящих на низшей степени развития, но и наблюдается при развитом товарном производстве, лишь в несколько измененном виде. Производитель товаров, чтобы обеспечить себе постоянное, непрерывное удовлетворение своих потребностей, должен образовать денежный запас, так как не всегда может наверняка рассчитывать на продажу своих товаров. Таким образом, во всех точках торгово-промышленной деятельности появляются накопления золота и серебра, которые, в свою очередь, регулируют находящееся в обращении количество денег. Количество же находящихся в обращении денег зависит от того, что продажа товара часто отделяется от реализации его стоимости, товар продается в кредит.

Кроме известных функций, лежащих в самой природе денег, они, по мнению Маркса, имеют в современном процессе производства еще одну, самую важную функцию – способность превращаться в капитал. «Деньги как деньги и деньги, как капитал, сначала отличаются друг от друга лишь неодинаковой формой обращения» [38].

Формула простого товарного обращения Т-Д-Т, то есть продажи с целью покупки, дополняется Марксом и второй формулой обращения Д-Т-Д, то есть покупки товара с целью перепродажи его за деньги. Те деньги, которые участвуют в этом процессе обращения, Маркс называет капиталом. Разницу между этими двумя формами обращения он видит в различных потребительских ценностях товаров, образующих конечные звенья формулы.

Поскольку можно обменивать друг на друга лишь равные ценности, то и денежные суммы, представляющие конечные звенья обращения, должны были быть равноценны.

Однако экономически такой процесс был бы абсолютно бессмысленным. Если бы дело сводилось только к тому, чтобы за затраченную сумму денег вернуть обратно такую же сумму, то лучше было бы употребить деньги для накопления богатства и попросту отложить их. А так как денежные суммы отличаются друг от друга лишь своею величиной, то конечный член всего этого обращения, чтобы придать последнему какой-нибудь смысл, очевидно должен представлять собой большую денежную сумму. Следовательно, формула этого обращения должны принять такой вид: Д-Т-Д», причем Д»=Д+а Д. Всего яснее эта форма выражается в купеческом капитале, при котором товар покупается за деньги только для новой перепродажи. Однако и промышленный капитал – так же деньги, превращающиеся в товар, с тем, чтобы обратно превратиться в деньги. «Наконец, в капитале, приносящем проценты, обращение Д-Т-Д» представлено в сокращенном виде, в своем результате без посредствующего звена, в своем, так сказать, лапидарном стиле, как Д-Д» как деньги, которые равны большему количеству денег, как стоимость, которая больше самой себя». «Таким образом, – заключает Маркс, – Д-Т-Д» есть действительно всеобщая формулу капитала, как он непосредственно проявляется в сфере обращения» [39].

Рассматривая противоречие, заключенное в этой формуле, связанное с появлением добавочной ценности, Маркс делает вывод о том, что эта добавочная ценность не может произойти ни в первой, ни во второй части менового процесса. Она может возникнуть лишь в товаре, который капиталист покупает с целью перепродажи. Для того, чтобы это стало возможным, товар сам должен быть источником ценности. Единственным товаром такого рода, утверждает Маркс, является лишь работоспособность или рабочая сила.

Рабочая сила, точно также как всякий другой товар, имеет свою ценность и свою цену, которая определяется рабочим временем, необходимым для ее воспроизведения. А это время, в свою очередь, зависит от суммы жизненных средств, необходимых для содержания рабочего. Следовательно, то рабочее время, которое необходимо для производства жизненных продуктов, потребных как для содержания рабочего, так и для продолжения его рода, определяет ценность его рабочей силы. Эту ценность капиталист и уплачивает рабочему за его рабочую силу, и притом тогда, когда работа уже исполнена, так что рабочий оказывает капиталисту кредит.

Но капиталист не может ограничиться покупкой рабочей силы. Он должен запастись и средствами производства, а именно – орудиями труда и рабочим материалом. Лишь с этими средствами можно приступить к процессу производства. Результат производственного процесса, участия труда в обработке вещественных средств, или продукт, становится собственностью капиталиста, который приобрел как рабочую силу, так и вещественные средства производства. Но процесс производства заключает в себе одновременно и процесс образования ценности. Ценность продукта суммирует в себе рабочее время, потребовавшееся для добывания сырого материала, для получения прочих вещественных рабочих средств, а также рабочее время, употребленное для самого процесса производства.

Это суммированное рабочее время представляет ценность выработанного товара или выраженную в деньгах цену его. По этой цене капиталист может продавать товар. Поскольку он сам оплатил отдельные составные части этой цены, то у него в таком случае не оказалось бы никакого излишка, он не извлек бы никакой прибыли от производства. Однако он стремится ее получить. И делается это, по мнению Маркса, очень просто: капиталист извлекает из купленной им рабочей силы ценность большую, чем сам за нее заплатил.

Он платит за рабочую силу лишь такую сумму, какая соответствует рабочему времени, необходимому для ее воспроизведения. Но он имеет возможность использовать ее дольше, принудить рабочего к более продолжительной работе. Если, например, для приобретения необходимых рабочему жизненных средств нужны шесть часов работы, то капиталист платит ему лишь такую сумму денег, которая отвечает этому времени, но может пользоваться его рабочей силой в продолжение десяти, двенадцати и более часов. В таком случае ценность, произведенная в этот излишек времени, образует прибыль капиталиста, добавочную ценность.

Капитал, вложенный в любое капиталистическое предприятие, Маркс разбивает на две основных формы: капитал постоянный и капитал переменный. Под постоянным капиталом Маркс разумеет сырой материал, вспомогательные вещества, орудия производства, то есть, ту часть капитала, которая своей ценности в процессе производства не меняет. Машина, например, постоянно изнашиваясь, соответственно и погашает свою ценность.

Ценность эта не пропадает даром, она по частям входит в процесс образования ценности. Все то, что в своей ценности теряет машина, приобретает продукт, ценность которого возрастает пропорционально потерям ценности машины, причем машина отдает продукту ровно столько, сколько она имеет – не больше и не меньше. Она вступает в предприятие с определенной ценой и уходит из него, целиком передав свою ценность продукту.

Ни машины, ни прочие орудия и средства производства прибыли создать не могут. В процессе образования ценности они не создают ничего липшего. Есть только один товар, который в процессе производства свою ценность меняет и который Маркс называет переменным капиталом. Этот товар – рабочая сила – не только воспроизводит свой эквивалент в процессе производства, не только возвращает капиталисту то, что тот затрачивает на нее при покупке рабочей силы на рынке, но и дает еще некоторый излишек, который и есть, по убеждению Маркса, истинный источник прибыли или прибавочной ценности. Когда капиталист нанимает на рынке рабочую силу, он договаривает ее на определенный рабочий день, совершенно не сообразуясь с тем, в какую часть рабочего дня рабочий успеет отработать ему то, что он ему заплатил. Между тем ежедневный опыт показывает, что рабочий успевает воссоздать свою заработную плату в течение известной части рабочего дня, и вся дальнейшая работа является для капиталиста подарком, неоплаченным трудом, присвоение которого сулит ему неожиданно громадные барыши. Неоплаченное рабочее время превращается в прибыль, и труд является источником ее.

В «Капитале» Маркс нарисовал яркую картину эксплуатации рабочего класса, стремясь убедить читателей в том, что все богатства современного общества, весь прогресс материальной культуры обязаны своим происхождением открытому грабежу одной части общества другой.

При этом Маркс доказывал, что норма прибавочной стоимости является математически точным выражением степени эксплуатации рабочего. «…У капитала, – писал Маркс, – одно единственное жизненное стремление – стремление возрастать, создавать прибавочную стоимость, впитывать своей постоянной частью, средствами производства, возможно большую массу прибавочного труда» [40].

Это достигается, разъяснял далее Маркс, двумя способами: производством абсолютной и относительной прибавочной стоимости. Возрастание абсолютной прибавочной стоимости наталкивается на противодействие рабочего класса увеличению рабочего дня. Относительная прибавочная стоимость есть результат технического прогресса и роста производительности труда в капиталистическом обществе и проистекающего отсюда сокращения необходимого рабочего времени при неизменной величине рабочего дня.

Маркс рассматривает три стадии повышения производительности труда и развития производства относительно прибавочной стоимости: простая кооперация, разделение труда и мануфактура, машины и крупная промышленность. Эти стадии вместе с тем отражают процесс обобществления труда, происходящий в антагонистических условиях частнокапиталистического присвоения. Проследив историю экономической борьбы рабочего класса, выяснив роль фабричного законодательства в этой борьбе, Маркс дал анализ капиталистического применения машин, подробно рассмотрел категорию заработной платы в двух ее формах. Анализируя тенденцию к росту органического строения капитала, Маркс сформулировал так называемый «всеобщий закон капиталистического накопления», в котором показал причинную связь между накоплением капитала и положением пролетариата. Здесь была сформулирована историческая тенденция капиталистического накопления: «Монополия капитала становится оковами того способа производства, который вырос при ней и под ней. Централизация средств производства и обобществление труда достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается». Свой пассаж Маркс завершал грозным пророчеством: «Бьет час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют» [41].

На основе рукописей Маркса после его смерти Энгельсом был подготовлен к изданию и выпущен сначала второй (1885), а затем и третий (1894) тома «Капитала». Четвертый том – критическая история теорий прибавочной ценности – увидел свет в 1905 году.

Важной, на наш взгляд, особенностью марксового экономического анализа являлось то, что автор «Капитала» пришел в экономическую науку уже полностью сформировавшимся сторонником пролетариата, уверенным не только в непогрешимости «сословия непосредственного труда», но и в его исторической миссии «освободителя человечества». В силу этого обстоятельства экономическая доктрина Маркса была целиком и полностью подчинена задаче легитимизации господства пролетариата и его партии.

Как известно из биографии Маркса, еще сотрудничая в «Рейнской газете» и соприкасаясь с острыми социальными вопросами, он открыто становится на сторону «бедной, политически и социально обездоленной массы…» [42].

Под влиянием дискуссии о коммунизме на страницах «Рейнской газеты», а также в процессе изучения истории Великой французской революции, чтения работ Прудона, Дезами, Леру и Консидерана, Маркс пришел к выводу, что государство, которое, в сущности, должно воплощать «общий интерес» и проводить его в жизнь, в действительности всегда представляло «частные интересы» [43]. Пережив кризис воззрений на государство, он отказывается от заимствованной у Гегеля мысли о том, что государство является по отношению к обществу определяющим и начинает искать основные причины для угнетения людей уже не в той сфере, которую он позже определил как надстройку, а в экономической сущности буржуазного общества и конкретно в институте частной собственности.

В одной из ранних своих работ – «Критике гегелевской философии права» – Маркс стремился установить связь между пролетариатом («сословием непосредственного труда») и частной собственностью и близко подходил к пониманию пролетариата как того класса, который жизненно заинтересован в упразднении частной собственности.

Находясь в эмиграции в Париже (1843—1845), а затем в Брюсселе (1845—1847), Маркс окончательно уверовал в историческую миссию пролетариата, в совпадении его классовых интересов с интересами общественного развития, сформировался как сторонник революционного преобразования действительности и пролетарский идеолог. Пройдя через школу гегелевской философии, оказавшей решающее влияние на его научный метод, и заявив себя приверженцем идей Л. Фейербаха, Маркс уже вскоре отходит и от них и оказывается под влиянием французских историков и социалистов, особенно Сен-Симона и сен-симонистов, и уже от них эволюционизирует к новой революционной идеологии, получившей впоследствии его собственное имя.

Развивая фейербаховские идеи в плане социалистической системы естественного права, Маркс в «Святом семействе» противопоставляет эту систему «реального гуманизма» «спиритуализму» или «спекулятивному идеализму» своих бывших единомышленников (Б. Бауэра и др.). Однако уже в этой работе Маркс больше апеллирует к истории и совершающейся в ней борьбе общественных классов, чем к «природе человека». Затем в мировоззрении Маркса быстро исчезает «гуманизм» в духе Фейербаха и оно окончательно приобретает форму «научного социализма». Этот умственный перелом отчетливо проявился в полемике с Прудоном и другими прежними немецкими единомышленниками.

Под влиянием перечисленных обстоятельств к Марксу приходит и четкое понимание того, что ни в какой другой области общественной или государственной жизни отдельная личность не может достичь такой мощи и такого значения, как в области пролетарского движения, порожденного современным капитализмом. В Брюсселе вокруг Маркса образуется кружок единомышленников, энергия которого направляется на выработку революционной теории, призванной стать оружием в руках рабочего класса.

В начале 1850-х годов Маркс уже не только главный теоретик «действительно революционного класса», но и сторонник нового вида диктатуры – диктатуры пролетариата. Весной 1852 года в письме Вейдемейеру, подводя определенный итог своей деятельности, Маркс писал: «То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов» [44].

Познакомившийся с Марксом в 1840-х годах, русский либерал П. В. Анненков так описывал портрет приближавшегося к возрасту Христа будущего автора «Капитала»: «Маркс представлял из себя тип человека, сложенного из энергии воли и несокрушимого убеждения… Все его движения были угловаты, но смелы и самонадеянны; все приемы шли наперекор с принятыми обрядами в людских сношениях, но были горды и как-то презрительны, а резкий голос, звучавший как металл, шел удивительно к радикальным приговорам над людьми и предметами, которые он произносил. Маркс и не говорил иначе, как такими безапелляционными приговорами, над которыми, впрочем, еще царствовала одна до боли резкая нота, покрывавшая все, что он говорил. Нота выражала твердое убеждение в своем призвании управлять умами, законодательствовать над ними и вести их за собой» [45].

Весьма примечательна и характеристика Маркса, данная таким известным его биографом как Франц Меринг (1846—1919), который писал: «Несравненное величие Маркса в значительной степени обусловливается, несомненно, тем, что в нем неразрывно связаны человек мысли и человек дела, взаимно дополняя и поддерживая один другого. Но столь же несомненно и то, что борец всегда имел в нем перевес над мыслителем» [46].

Все отмеченное выше, что характеризует личность Маркса-политика, довольно отчетливо проливает свет на личность Маркса-экономиста, дает основание многим исследователям его творчества, не связанным идеологическими предрассудками, утверждать, что «революционная общественная мысль у этого автора иногда опережала экономический анализ» [47].

Как свидетельствуют работы отечественных исследователей, отдельные произведения Маркса и Энгельса были знакомы представителям русской либеральной общественно-политической мысли уже в 1840-х годах. Об этом говорят переписка и личное знакомство Маркса с П. В. Анненковым, симпатии к зарождавшемуся марксизму В. П. Боткина, Н. И. Сазонова и других русских «западников».

На появление первых трудов Маркса обратила внимания и официальная российская наука. Изданный в 1848 году в Петербурге очередной том справочного энциклопедического словаря «Философия» оценил Маркса и Энгельса как «главных проповедников нового германского материализма», «еще не обнародовавших ничего, кроме частных черт этого учения» [48].

Окончательно определиться по отношению к Марксу и марксизму, как его будущим сторонникам, так и оппонентам, безусловно, помог первый том «Капитала». Его цензурная история в России по-своему интересна и поучительна. Впервые вопрос о «Капитале» возник в Центральном комитете иностранной цензуры в 1871 году, когда по докладу цензора Шульца первый том немецкого издания работы Маркса был допущен «к обращению в России, как в подлиннике, так и в переводе». При этом «Капитал» характеризовался как произведение «строго научное, тяжелое и малодоступное» [49]. В 1873 году по аналогичным основаниям к обращению в России был допущен и французский перевод «Капитала».

Вопрос о сочинениях Маркса на русском языке в Петербургском цензурном комитете впервые обсуждался в 1872 году. Поводом к этому послужило представление в комитет «в установленном порядке» издателем Н. П. Поляковым выпущенного им без предварительной цензуры первого тома «Капитала» на русском языке. Петербургский цензурный комитет, прежде всего, обратился с запросом в Центральный комитет иностранной цензуры, разрешен ли подлинник сочинения. Получив утвердительный ответ, комитет направил книгу на просмотр цензорам. Реакция цензоров оказалась положительной. Однако это вовсе не означало, что «Капитал» оценивался ими однозначно. В цензурной практике тех лет было немало случаев, когда цензоры шли на явные поблажки и даже нарушения устава из чисто гуманных соображений: отрицательный отзыв на работу мог принести большой материальный ущерб издателю или автору. «Как и должно было ожидать, – писал в своем докладе цензор Д. Скуратов, – в книге заключается немало мест, обличающих социалистические и антирелигиозные направления пресловутого президента Интернационального общества. Но как ни сильны, как ни резки отзывы Маркса об отношениях капиталистов к работникам, цензор не полагает, чтобы они могли принести значительный вред, так как они… тонут в огромной массе отвлеченной, частью темной политико-экономической аргументации, составляющей содержание этой книги. Можно утвердительно сказать, что ее немногие прочтут в России, а еще менее поймут ее» [50].

При этом для оценки книги в цензурном отношении принимались во внимание следующие обстоятельства:

«1. Автор, как он и сам высказывается в предисловии, стоит на точке зрения исторического процесса. Современный капиталистический строй не зависит от добрых или злых наклонностей отдельного капиталиста. И никакое общественное лицо не ответственно за те экономические отношения, которые им олицетворяются.

2. Изложение автора относится по преимуществу к формам капиталистического развития Западной Европы, по преимуществу Англии, из промышленной истории которой он и заимствует свои примеры.

3. Его выводы не могут быть приложены к России, развитие которой совершается по-иному, и где свободная конкуренция ограничивается вмешательством правительства».

«Как раз в настоящее время, – писал цензор Скуратов, – Особой комиссией составлен проект6, в котором благосостояние рабочих столь же заботливо ограждается от возможности злоупотреблений со стороны хозяев, как и выгода хозяев против распущенности или невыполнения обязанностей со стороны рабочих» [51].

Принимая во внимание указанные обстоятельства, Цензурный комитет согласился с мнением цензоров, и книга беспрепятственно вышла в свет.

Как справедливо писал в 1920 году безымянный автор «Архивной справки», из которой взяты цитированные выше документальные отрывки, несмотря на внешнюю наивность цензорской аргументации, цензоры поняли общий дух «Капитала» гораздо лучше, чем многие, если не большинство тогдашних поклонников Маркса в России. «Характерные черты марксовой философии истории: признание абсолютной необходимости исторического процесса и отрицание роли личности в истории, с одной стороны, западнический характер всей концепции, с другой, – отмечал автор «Справки», – не без основания были подчеркнуты ими, точно также как и неответственность отдельного общественного лица за олицетворяемые им экономические отношения.

Цензоры тонко подметили, что здесь крылось отрицание террора, и, если мы примем во внимание, что до такого толкования Маркса русские интеллигенты дошли гораздо позднее, то мы должны отдать должное цензорской проницательности» [52].

Вместе с тем, несмотря на пессимистические прогнозы цензоров относительно распространения «Капитала» Маркса в России, это сочинение оказалось все-таки достаточно популярным.

Марксова критика капиталистических порядков, идеи революционного переустройства общества нашли в России, благодатную почву. После многих десятилетий интеллектуального вакуума, имевшего место в николаевскую эпоху, интерес россиян к новейшим западным теориям был вполне объясним. Они очень быстро проникали в Россию и живо интересовали российскую интеллигенцию. Как вспоминал впоследствии К. А. Тимирязев, он увидел в первый раз «толстый свеженький том» «Капитала» Маркса осенью 1867 года, то есть, через несколько недель после его выхода в свет, у профессора химии Петровской академии П. А. Ильенкова. Тогда же он выслушал от своего коллеги «чуть не целую лекцию» по поводу этой книги, а также узнал, что с предшествующей деятельностью Маркса профессор был уже знаком, так как провел 1848 год за границей, преимущественно в Париже [53].

В конце 1860-х – начале 1870-х годов ссылки на «Капитал» в немецком издании и прочие экономические работы Маркса неоднократно встречались в журналах «Отечественные записки», «Дело», «Неделя» и других периодических изданиях. В 1870 году в «Отечественных записках» была напечатана статья начинающего тогда исследователя-статистика В. И. Покровского «Что такое рабочий день», составленная по «Капиталу» Маркса. В «Архиве судебной медицины и общественной гигиены» была опубликована статья Н. Якоби и В. Зайцева «О положении рабочих в Западной Европе», также навеянная «Капиталом» Маркса.

В 1871 году сначала в «Киевских университетских известиях», а затем и отдельным изданием, публикуется диссертация по экономическим наукам Н. И. Зибера «Теория ценности и капитала Д. Рикардо с некоторыми из позднейших дополнений и разъяснений». В последующей переработке монография получила название «Д. Рикардо и К. Маркс в их общественно-экономических исследованиях». В советской историографии Зибер однозначно оценивался как «первый пропагандист марксизма», хотя и с неизменной оговоркой о том, что он «не понял революционного духа марксизма».

Однако такая оценка нам представляется необъективной. И не только по тому, что Зибер, как ученик Бунге, был весьма близок к кружку либеральных российских экономистов – наиболее ярких и последовательных критиков экономической доктрины Маркса, но и по сути. Пытаясь объективно разобраться в сущности марксистской экономической теории, Зибер неизменно взвешивал на весах экономической науки ее сильные и слабые стороны. И то, что действительным почитателям марксизма могло показаться защитой и пропагандой этого учения, на деле являлось лишь его доскональным и тщательным разбором. В Марксе Зибер видел не более как талантливого экономиста-исследователя, продолжателя учения Смита и Рикардо, о чем в 1873 году в послесловии ко второму изданию первого тома «Капитала» признавался и сам Маркс.

Известно, что летом 1871 года по немецкому изданию «Капитала» читались рефераты в петербургском революционном кружке М. А. Натансона. В эти же годы среди леворадикальной молодежи активно будируется мысль о переводе «Капитала» на русский язык и его издании в России. Летом 1868 года, находившийся в эмиграции А. А. Серно-Соловьевич, в переписке с друзьями в России настойчиво предлагал им взять на себя эту работу, а уже в сентябре того же года в письме к Марксу, один из главных экономистов народничества Н. Ф. Даниэльсон ставил его в известность о намерении петербургского издателя Н. П. Полякова выпустить книгу на русском языке. В 1869 году началась работа над переводом «Капитала». Первоначально к ней был привлечен М. А. Бакунин, забросивший вскоре эту работу. Перевод был осуществлен Г. А. Лопатиным и Даниэльсоном, выполнившим большую часть работы, в 1871 году. В марте 1872 года первый том «Капитала» на русском языке вышел в свет. Он был выпущен тиражом в три тысячи экземпляров и довольно быстро распродан книготорговцами.

Несколько по-иному складывалась судьба «Капитала» в индустриальных странах Запада. Первоначально интерес к нему западных гуманитариев и экономистов был весьма скромным, о чем говорят хотя бы незначительные тиражи его изданий на английском языке. Из 1500 экземпляров опубликованного в Англии в 1887—1891 годах полного английского перевода капитала 700 экземпляров разошлось в США [54].

Как известно, Марксу и Энгельсу пришлось немало потрудиться для того, чтобы организовать публикацию рецензий на первый том «Капитала».

Постепенно, с развитием на Западе в последней трети XIX века рабочего и социал-демократического движения интерес к «Капиталу» и его автору начинает расти. Известный историк экономических учений Е. М. Майбурд, на наш взгляд, совершенно справедливо объясняет этот интерес отнюдь не научной ценностью марксова труда, которая, как мы увидим в дальнейшем, представлялась многим экономистам – современникам Маркса весьма сомнительной, а чисто конъюнктурным политическим интересом. В последней трети XIX века, отмечает Майбурд, «появилось множество политиков, которым очень кстати пришлась „теория эксплуатации труда капиталом“. Для этой категории публики удобные выводы были гораздо важнее каких-то там неувязок, о которых говорили „буржуазные“ ученые. Но и таких было, в общем, не столь много, чтобы это помешало сформировать „Капиталу“ имидж великой научной книги» [55].

Анализируя причины широкого распространения в России марксистских идей, критически настроенные к ним современники приходили к однозначному выводу о том, что главная причина состоит в том, что на протяжении многих десятилетий, и особенно в период царствования Николая І, в России подавлялись научное мышление и научная свобода. Об этом особенно ярко писали Б. Н. Чичерин и другие известные либералы. «…Эта бессмысленная пропаганда, клонившаяся к разрушению всего существующего общественного строя, – писал Чичерин, – учинялась в то время, когда правительство освобождало двадцать миллионов крестьян от двухвекового рабства. Сверху на Россию сыпались неоценимые блага, занималась заря новой жизни, а внизу копошились уже расплодившиеся во тьме прошедшего царствования гады, готовые загубить великое историческое дело, заразить в самом корне едва пробивающиеся из земли свежие силы» [56].

Вторая важная причина популярности «Капитала» состояла, на наш взгляд, в том, что многие представители российской демократии, не воспринимая работы К. Маркса и Ф. Энгельса в качестве теории общественного развития, использовали их в качестве своеобразного жупела, призванного навести страх на общество и склонить общественное мнение, а заодно и правительственные круги, к необходимости «спасти Россию от капитализма».

Именно этим была продиктована, например, позиция народнических «Отечественных записок». Популяризируя «Капитал» и защищая его от критиков, журнал и его авторы были весьма далеки от веры в историческую миссию пролетариата. «Капитал» активно использовался ими исключительно для иллюстрации теневых сторон капиталистического общества и производства, для подкрепления своих мыслей о самобытности России, противопоставления ее Западной Европе.

В этом отношении красноречивы высказывания одного из руководителей «Отечественных записок» Г. З. Елисеева, навеянные непосредственным знакомством с «Капиталом» Маркса. «Буржуазия, – писал он, – изучена в настоящее время до последних подробностей и тонкостей во всех своих стремлениях и инстинктах, во всех своих движениях, во всех своих целях и последствиях. Мерзость запустения, всюду ею производимая, теперь стала ясна для всех» [57].

О полезности книги Маркса для предохранения России от пагубных последствий европейской капиталистической цивилизации писал и Н. К. Михайловский в рецензии на первый том «Капитала». Характеризуя эту работу как «обстоятельную критику доктрин школьной политической экономии и вместе с тем тщательно и искусно обработанную историю экономического развития Англии», Михайловский отмечал, что «для русского читателя эта книга будет весьма поучительна». Идеи и интересы, с которыми борется социалист Маркс, «глава международного общества рабочих, один из недовольных европейской цивилизацией», еще слишком слабы в России «чтобы от их расшатывания могла воспоследовать какая-нибудь опасность. Но они уже достаточно сильны для того, чтобы для нас было обязательно призадуматься над результатами их дальнейшего развития» [58].